Эрнан, ожидавший этого момента, торопливо произнес:
- Прошу прощения, монсеньор. Я забыл представить вам моего
двоюродного брата Габриеля де Шеверни. Его сестра Луиза была замужем за
вашим сыном Филиппом.
Юноша привстал и почтительно поклонился.
Герцог снова взглянул на Габриеля, но тут же виновато опустил глаза.
Плечи его ссутулились, лицо еще больше постарело, а взгляд бесцельно
блуждал по беседке, тщательно избегая при этом обоих молодых людей.
"Так-с! - удовлетворенно подумал Эрнан. - Похоже, Филипп не ошибся.
Это и впрямь напоминает раскаяние".
Воцарившееся в беседке тягостное молчание было прервано появлением
слуг, принесших угощение для гостей герцога - вазы с фруктами, джемами и
печеньем, а также несколько кувшинов с прохладительными и горячительными
напитками (то бишь вином). Эрнан без лишних церемоний принялся за еду: он
всегда был не прочь перекусить, а двухчасовая прогулка из Кастель-Фьеро в
Тараскон лишь подогрела его аппетит. Ободренный примером кузена, Габриель
де Шеверни взял из вазы медовый пряник и наполнил свой кубок щербетом.
Постепенно между герцогом и Эрнаном завязался разговор, предметом
которого был третий неудачный крестовый поход незадачливого
Филиппа-Августа Третьего. В перерывах между поглощением солидных порций
печенья с яблочным джемом и внушительных доз вина Шатофьер повествовал о
битвах крестоносцев с сарацинами, об их победах и поражениях, откровенно
признавая, что последних было гораздо больше, чем первых. В частности,
Эрнан весьма детально описал обстоятельства пленения французского монарха
египетским султаном, поскольку сам был непосредственным участником той
роковой для короля стычки и лишь каким-то чудом избежал пленения или
смерти. О том, как Шатофьер и еще один рыцарь, Гуго фон Клипенштейн,
вырывались из окружения, прокладывая себе путь в гуще врагов, среди
крестоносцев ходили настоящие легенды. Эрнан, которому никогда не грозило
умереть от скромности, не моргнув глазом пересказал одну из таких легенд,
правда (следует отдать ему должное), наиболее близкую к действительности.
- Мой сын тоже воюет с неверными, - заметил герцог, воспользовавшись
паузой в рассказе Эрнана, когда тот принялся дегустировать варенье из
айвы. - Где-то в Андалусии.
- Да нет же! - с набитым ртом возразил Эрнан. - Уже не воюет. С
недавних пор между Кастилией и Гранадой вновь заключено перемирие.
Герцог удивленно приподнял бровь.
- А я об этом не слышал. Вы-то откуда знаете?
- Ну, в общем... - немного помедлив, произнес Шатофьер. - Это я узнал
от вашего сына.
- Вы уже получили от него письмо?
- Мм... В некотором роде. Как мне стало известно, на прошлой неделе
дон Альфонсо подписал с гранадским эмиром соответствующий договор.
- Дон Альфонсо? - переспросил герцог. - Почему он, почему не король?
- Филипп говорит, что в последнее время дон Фернандо здорово сдал,
поэтому командование кастильской армии взял на себя дон Альфонсо.
- Понятно... Нет, постойте! - Глаза герцога вдруг сверкнули, и он так
пристально посмотрел на Эрнана, словно пытался пробуравить его взглядом
насквозь. - Вы сказали: "Филипп говорит". Что это значит? Вы получили от
него письмо или все-таки...
- Да, - кивнул Эрнан. - Сейчас он гостит у меня в замке.
- Ясно. - Герцог немного помолчал, предаваясь мрачным раздумьям,
потом спросил: - Филипп рассказывал о моем письме?
- Да.
Снова молчание.
- Ну что ж, - наконец заговорил герцог. - Это вполне естественно.
Было бы глупо с моей стороны надеяться, что он мигом позабудет обо всех
обидах и сразу же явится ко мне. Для этого Филипп слишком горд и
самолюбив... Впрочем, кто бы не обиделся, если бы его, точно шелудивого
пса, прогнали из родного дома. Не знаю, сможет ли Филипп простить мне
это... и все остальное тоже.
В словах герцога было столько горечи, а выглядел он таким дряхлым
стариком, что растроганный Эрнан не сдержался.
- Филипп не злопамятен, монсеньор, и не таит на вас зла. - Затем,
помедлив немного, он все же добавил: - А Господь милосерден.
Герцог тяжело вздохнул.
- То же самое сказал мне на прощание Филипп. Но тогда я не
прислушался к его словам, я вообще не желал ни слышать его, ни видеть. И
лишь потом, когда он уехал в Кастилию, я начал понимать, как много он для
меня значит... Да простит меня Бог, я не любил ни одного из своих сыновей,
а Филипп и вовсе был у меня на особом счету. Но вместе с тем, сам того не
подозревая, я очень дорожил им, и где-то в глубине души всегда им
гордился. Филипп был отрадой для моего отцовского самолюбия, ведь Гийом и
Робер... Что толку скрывать: я стыдился их обоих, особенно Гийома. -
Герцог сделал паузе и угрюмо посмотрел на Эрнана. Однако во взгляде его не
было ни враждебности, ни осуждения, ни порицания, а была лишь слепая
покорность судьбе. - Теперь Гийом мертв, и мне приходиться стыдиться
только одного сына - Робера. По правде говоря, я даже рад, что он уехал в
Марсан. Издали его пороки и дурные наклонности не так бросаются мне в
глаза.
Герцог снова умолк, плеснул в свой кубок немного вина и выпил.
- А вот Филиппа мне не хватает, - задумчиво произнес он. - Почти семь
лет мне понадобилось, чтобы понять это. Почти семь лет я потратил на
борьбу с собой и со своей гордыней - ведь именно я должен был сделать
первый шаг к примирению.
- И вы его сделали, монсеньор, - сказал Эрнан.
- Да, сделал. Но не слишком ли поздно? Я так долго и упорно
отталкивал от себя Филиппа, что, боюсь, он не сможет и не захочет
вернуться ко мне... как мой сын. Он будет здесь жить, будет моим
наследником - но не сыном.
- Уверяю вас, монсеньор, вы ошибаетесь, - убежденно ответил Шатофьер.
- Филипп по-прежнему считает вас своим отцом, уважает вас как отца и... -
В излишнем рвении Эрнан чуть не сказал: "и любит", но вовремя прикусил
язык. - И кстати, коль скоро мы заговорили о наследстве. Как я понял из
слов Филиппа, вы не только признаете его своим наследником, но и намерены
передать ему во владение Беарн и Балеары.
- Ах, это! - небрежно произнес герцог, будто речь шла о каком-то
пустяке. - Да, я уступлю Филиппу Беарн с Балеарами, а также сделаю его
соправителем Гаскони. Я не хочу, чтобы он находился подле меня только в
ранге наследника, на положении мальчика на побегушках. После всего
происшедшего между нами семь лет назад для него эта роль была бы
унизительной.
"Что верно, то верно", - подумал Эрнан и одобрительно кивнул.
- А что касается меня, - продолжал герцог, - то я с радостью переложу
часть государственных забот на его плечи. Я уже стар, а он молод и
энергичен, да и способности ему не занимать. По моим сведениям, он отлично
справляется с Кантабрией и уже зарекомендовал себя Кастилии как зрелый
государственный муж.
- Он зарекомендовал себя еще здесь, в Гаскони, - заметил Эрнан. -
Когда сумел привлечь на свою сторону большинство вельмож и сенаторов.
Это уже был удар по лежачему. Герцог натянуто улыбнулся и перевел
грустный взгляд на Габриеля, который за все это время не обронил ни одного
слова и лишь внимательно слушал их разговор. Он чувствовал себя очень
неловко и неуютно в присутствии одного из самых знатных и могущественных
князей католического мира.
- Господин де Шеверни, - мягко заговорил герцог. - Если я не
ошибаюсь, шесть лет назад вы несколько месяцев гостили у Филиппа в
Кантабрии. Или это был ваш старший брат?
- Это был я, монсеньор, - ответил Габриель. - Я старший из братьев. В
сентябре сорок пятого года я приехал по приглашению вашего сына в
Сантандер и пробыл там до весны сорок шестого.
- То есть до смерти вашей сестры.
- Я ухал через месяц после того, как умерла Луиза. Вернее, явился
отец и забрал меня. Он обвинил вашего сына в смерти Луизы и... - Габриель
глубоко вдохнул, набирая смелости. - Прошу прощения, монсеньор, но он
считает, что это у вас вроде семейной традиции... мм... когда жены умирают
при родах.
Герцог помрачнел, но не обиделся.
- Возможно, ваш отец прав, юноша, - глухо произнес он. - Ведь в
Писании говорится, что грехи родителей искупают дети. И поверьте, я
глубоко скорблю, что кара Божья обрушилась на вашу сестру, ни в чем не
повинную девушку... - Герцог помолчал, думая о том, не затем ли Эрнан
привел к нему Габриеля, чтобы заставить его испытывать угрызения совести.
- А после этого вы больше не виделись с Филиппом?
Габриель покачал головой.
- До вчерашнего вечера нет.
- Я слышал, что вы были очень дружны, - заметил герцог.
- Смею надеяться, монсеньор, что ваш сын до сих пор считает меня
своим другом. Все эти годы мы с ним регулярно переписывались, несмотря на
то, что мой отец был категорически против. Когда до нас дошли слухи о... о
поведении вашего сына, он расценил это как оскорбление памяти Луизы и
настоятельно требовал, чтобы я порвал с ним всякие отношения.
- Но вы не сделали этого?
- Нет, монсеньор. Я пошел против воли отца, потому что не разделяю
его мнения о вашем сыне.
Герцог тяжело вздохнул.
- Да, безусловно, ваш отец слишком категоричен. Образ жизни Филиппа
достоин осуждения, не спорю, но такой уж он по натуре своей. Среди людей
нет безгрешных, у каждого человека есть свои недостатки, и любвеобильность
Филиппа... будем откровенны, его распутность - один из несомненных его
пороков. За это можно упрекать его, порицать, возмущаться его поведением,
пытаться перевоспитать его, наставить на путь истинный... Но обвинять его
в злонамеренном оскорблении памяти вашей сестры, которую он любил, это уж
чересчур. Это так же глупо, как считать лису преступницей только потому,
что она имеет дурную привычку душить кур, если ее впустить в курятник.
Разомлевший от выпитого вина, Эрнан хитро усмехнулся. По возвращении
из Палестины он уже успел повидаться с Гастоном Альбре, и они очень
приятно скоротали вечер, смакую пикантные историйки о толедском сердцееде
доне Филиппе из Кантабрии.
- Я, конечно, прошу извинить меня, монсеньор, - отозвался он. - Но
ваше сравнение Филиппа с лисой, впущенной в курятник, нельзя назвать
удачным. Ведь куры, как-никак, стараются избежать смертельных объятий
лисы, а вот женщины в большинстве своем даже не помышляют об этом. Они
сами виновны в своих бедах. Кто им доктор, что их влечет к Филиппу, как
мотыльков на пламя свечи, и они обжигают свои крылышки? Между прочим,
сплетники поговаривают, что даже Констанца Орсини не устояла перед чарами
Филиппа.
Герцог с трудом спрятал улыбку и отрицательно покачал головой.
- Сомневаюсь, - сказал он. - Филипп очень дружен с принцем Альфонсом
и очень уважает его, чтобы соблазнить его жену. Это маловероятно.
- А вот насчет Марии Арагонской никаких сомнений нет, - продолжал
гнуть свою линию Эрнан, войдя в раж. - Не зря же принц Фернандо Уэльва так
взъелся на Филиппа. Еще бы! Ведь по милости вашего сына у него выросли
ОТАКЕННЫЕ рога. - И Шатофьер поднял к верху руки, показывая, какие именно.
- Но, бесспорно, самая громкая и блестящая победа Филиппа, это принцесса
Бланка. Рассказывают, что с королем едва инфаркт не приключился, когда он
узнал о грехопадении своей старшей дочери.
Герцог кивнул.
- Да уж, слыхал я, что был отменный скандал. Впрочем, об этом романе
так много говорят и говорят столь разное, что я даже не знаю, чему верить,
а чему нет; трудно понять, где кончается правда и начинается вымысел. Так,
по моим сведениям, Филипп собирался жениться на Бланке - и вдруг я узнаю,
что король как-то впопыхах выдал ее за графа Бискайского. Вот уж не пойму
зачем? - Герцог недоуменно пожал плечами. - Жаль, конечно, очень жаль.
Бланка была бы отличной партией для Филиппа. Говорят, она хороша собой,
умна, порядочна. К тому же отец сделал ее графиней Нарбоннской - еще когда
прочил в жены Августу Юлию Римскому.
- М-да, славное приданное, - согласился Шатофьер. - Было бы весьма
заманчиво присоединить Нарбонн к Гаскони. Если когда-нибудь Филипп
вздумает потеснить своего дядю с престола, то он пожалеет, что в свое
время не женился на принцессе Бланке Кастильской.
Герцог испытующе поглядел на Эрнана, но от комментариев воздержался.
"Новое поколение, - с грустью подумал он, устало потупив свой взор. -
Молодое, неугомонное, воинственное. Боюсь, очень скоро придет конец
шаткому миру в Галлии..."
По соседству, за живой зеленой стеной из плюща послышалось шуршание
гравия под ногами идущего человека. Шаги были быстрыми, уверенными, они
раздавались все ближе и ближе и замерли у входа в беседку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39