Далее последовало движение, показавшееся зрителям пинком; на самом деле Римо еще раз сдавил легкие противника и тут же убрал ногу, благодаря чему туда ворвался живительный кислород, без которого Хоук Хаббли так и не поднялся бы с асфальта перед закусочной.
Чиун, потревоженный хлюпающим звуком, оторвался от блокнота.
— Пожалуйста, — молвил он.
— Извини, — сказал Римо.
— Не каждый способен писать о любви.
— Извини.
— Делясь вековой мудростью с невежественным поросенком, человек вправе надеяться, что поросенок будет хотя бы соблюдать тишину там, где творятся великие дела.
— Я же сказал: извини, папочка.
— "Извини, извини, извини", — проворчал Чиун. — По разным поводам. Соблюдение приличий не требует беспрерывных извинений. Благопристойность в том и заключается, чтобы никогда не быть вынужденным извиняться.
— Тогда беру свои слова назад. Я уговариваю этого парня не шуметь, не даю ему заводить мотор грузовика, чтобы тебя не отвлекал грохот. Понятно? Самое непочтительное поведение... Мне не за что извиняться. Я — невежа.
— Так я и знал, — сказал Чиун. — Теперь я не могу писать.
— Ты уже месяц не пишешь, а просто день за днем пялишься в блокнот. Ты готов использовать любой предлог для оправдания своего бездействия. Я остановил этот грузовик и его водителя именно для того, чтобы ты взглянул в лицо фактам: ты — не писатель.
— В наши дни исчезли хорошие истории про любовь. Великие драмы, идущие днем по вашему телевидению, выродились в какую-то чепуху. В них вползло насилие, даже секс. А это — чистая поэма о любви, а не о совокуплении быков с коровами. Любовь! Я понимаю, что такое любовь, потому что мне хватает внимания к людям, чтобы не тревожить их, когда они занимаются творчеством.
— Но не целый же месяц, палочка! За месяц — ни слова!
— А все потому, что ты шумишь.
— Никакого шума, — возразил Римо.
— Шум, — сказал Чиун, захлопнул блокнот, блеснув длинными острыми ногтями, и сунул руки в рукава кимоно. — Не могу сочинять, когда ты брюзжишь.
Римо помассировал ногой грудь Хоука Хаббли. Тому сразу полегчало — настолько, что он поднялся на ноги и еще раз попытался врезать этому хлюпику.
Хлюпик и глазом не повел. Разве что чуточку — чтобы не оказаться там, куда опустился кулак.
Очень странно! Хлюпик не увертывался и не отражал удар, а просто оказывался не там, куда метил кулак.
— Даже если ты перенесешь свои фантазии на бумагу, чего не случится, в этой стране все равно никому нет дела до любовных историй. Людям нужен секс.
— В сексе нет ничего нового, — сказал Чиун. — Секс одинаков у императора и крестьянина, у фараона и вашего таксиста. Детей делают точно так же, как делали всегда.
— А американцам все равно нравится об этом читать.
— Зачем? Разве они сами так не умеют? Вы, кажется, неплохо размножаетесь. Вас так много! Все вы хрипло дышите, бранитесь, шумите...
— Если хочешь продать свою книгу, папочка, то пиши про секс.
— Но это займет не больше страницы. — Чиун тревожно свел брови. — Семя встречается с яйцом, и получается ребенок. Или не встречается, тогда ребенка не получается. Разве это сюжет для книги? Мозги белого — для меня загадка.
Римо повернулся к Хаббли, который все еще размахивал кулаками. Толпа на ступеньках закусочной приветствовала Римо и смеялась над Хаббли.
— Хватит. Довольно игр, — сказал Римо Хаббли.
— Ладно, сукин сын, сейчас я тебе покажу, что значит «довольно игр»!
Громадный Хоук Хаббли залез в кабину своего грузовика и вытащил из-под сиденья обрез. Из такой штуковины можно было перебить телефонный столб или продырявить стену. При стрельбе с близкого расстояния обрез дробовика превращает человека в котлету.
Зрители перестали смеяться над Хоуком Хаббли, отчего ему сильно полегчало. Именно этого он и хотел — уважения. Хлюпика он тоже научит уважению.
— Убери, — мягко сказал ему Римо. — Опасная штука. С такими лучше не играть.
— Проси прощения! — приказал Хоук Хаббли.
Придется оттрубить несколько лет в тюрьме штата, если он нашпигует этого парня картечью... Ну и что? Многие лесорубы мотали срок. Тюрьма его не изменит. Ему что срок, что свобода, раз он так или иначе вкалывает в лесу. В тюрьме можно даже раздобыть бабу, надо только иметь связи и не глупить. Так почему бы не прикончить этого парня? Если тот, конечно, не попросит прощения.
Но тут произошло нечто еще более странное. Конечно, то, что хлюпика нельзя было достать кулаком, уже вызывало удивление. Несколько раз Хаббли дотрагивался до его черной майки, но парень уворачивался. С него хватило бы и этого, но тут стряслось нечто из ряда вон выходящее. Хоук Хаббли еще много лет будет клясться, что это приключилось с ним на самом деле.
Стоило ему решить, что он нажмет на курок, — только решить, ничего не сказав и даже еще пальцем не пошевелив, как старикашка-азиат вскинул голову, словно умел читать мысли. Белый хлюпик прервал треп с азиатом и тоже уставился на него. Сделали они это одновременно, словно разом почувствовали, что творится у Хоука Хаббли в голове.
— Нет, — произнес белый. — Лучше не надо.
Хоук Хаббли не угрожал им, не улыбался, а просто стоял, положив указательный палец правой руки на стальной крючок, одного прикосновения к которому будет довольно, чтобы обдать ливнем картечи желтую «тойоту» и двух ее пассажиров. Сейчас было самое время выстрелить. Только почему-то старого кретина вдруг не оказалось на месте, хотя Хоук Хаббли был готов поклясться, что он всего-то перевел на старикашку взгляд, после чего уже ничего не видел.
Потом где-то вверху вспыхнул яркий свет, и он увидел типа с зеленой повязкой на физиономии и почувствовал запах эфира. Если это площадка перед закусочной, то почему над ним потолок? Он чувствовал задом что-то жесткое; кто-то обращался к медсестре; над ним появились сразу три физиономии с зелеными повязками, в зеленых шапочках, и тут кто-то заговорил о наркозе и о том, что пострадавший приходит в себя.
До Хоука Хаббли дошло, что приходит в себя он сам. Люди, смотревшие на него сверху вниз, были врачами. Им предстояло распутать целый клубок проблем: прямая кишка, два заряда в патроннике, курок внутри... До курка придется добираться с помощью скальпеля, потому что если просто потянуть за приклад, может произойти выстрел.
В следующий момент один из врачей заметил, что Хоук восстановил контакт с действительностью.
— Объясните нам, пострадавший, как у вас в прямой кишке оказался заряженный обрез? Как вы умудрились его туда засунуть, не выстрелив? Я знаю эту модель, у нее очень чувствительный спуск.
— Вы мне не поверите, но дело в том, что меня посетила плохая мысль.
* * *
Римо стоял у телефонной будки в центре Портленда и посматривал на часы. Делал он это не для того, чтобы узнать точное время, а для того, чтобы быть уверенным, что начальство не напутало со временем. В одной руке у него была десятицентовая монета, в другой бумажка с телефонным номером. Он плохо разбирался в кодах, которые нужны только тем, кто их придумывает. Римо подозревал, что в каждом разведывательном агентстве или секретной службе работает сотрудник, свихнутый на кодах. В его выдумках никто не может разобраться, за исключением таких же, как он, типов, часто из враждебной службы. «Свихнутые» делали свои коды все более и более сложными, чтобы другие «свихнутые», работающие на противника, не могли в них разобраться.
Те же, кому этими кодами приходилось пользоваться, испытывали немалые затруднения, ломая над ними голову. Если Римо правильно понял начальство, то третья цифра в номере означала количество звонков, после чего нужно положить трубку и перезвонить, а четвертая цифра означала время выхода на связь. Третьей цифрой была "2", четвертой — "5".
Римо мысленно заключил с самим собой пари: три против одного, что ему не удастся дозвониться.
В будке телефона-автомата торчал человек в шляпе и очках. На руке у него висела тросточка.
— Сэр, — обратился к нему Римо, — я тороплюсь. Не могли бы вы позволить мне позвонить?
Мужчина покачал головой и попросил собеседника на другом конце линии продолжать, поскольку ему некуда торопиться.
Римо повесил трубку за него и зажал его голову вместе со шляпой между будкой и стеной. Очки оказались у мужчины на лбу. Он стонал, но не мог сказать ничего членораздельного, так как челюсть у него отвисла и не желала становиться на место. Из будки до случайных прохожих доносились звуки, возрождающие в памяти их переживания в кресле дантиста.
Римо набрал номер, выслушал два гудка и набрал номер вторично. Он не сомневался, что из этого ничего не выйдет.
— Да, — сказал кислый голос. Вышло!..
— Простите, — сказал Римо типу в очках и с тросточкой, ослабив нажим, — но вам придется уносить ноги. У меня приватная беседа. Благодарю.
Он отдал мужчине тросточку и посоветовал побольше двигать челюстью, чтобы снять боль.
— Кто это был? — спросил голос в трубке.
Голос принадлежал Харолду В. Смиту, главе КЮРЕ — человеку, который, с точки зрения Римо, слишком беспокоился о всяких мелочах.
— Прохожий.
— Подобные разговоры не следует вести в общественном месте.
— Я один. Его больше нет.
— Вы его убили?
— Чего ради? Ладно, выкладывайте.
— Вам не следует оставлять вокруг столько трупов.
Римо быстро записал эту фразу в книжечку. Новая система передачи заданий подверглась упрощению, чтобы стать более понятной. Буквы заменялись словами, а слова в соответствии с сеткой у него на карточке заменялись другими словами; предполагалось, что так он сможет быстро расшифровать кодированное послание, звучащее для любого другого полной абракадаброй.
Карточка и карандаш были наготове. Расшифровка состоялась.
— Что мне делать в Альбукерке?
— Я еще не передал задания, — сказал Смит. — Теперь передаю...
— Идиотизм... — пробормотал Римо.
— Синие животы, «Бостон Глоб», 19 и зебра. Записали?
— Ага.
— Смысл ясен?
— Нисколько, — ответил Римо. — Полный туман.
— Хорошо. Пятьдесят четыре танцора ломают три шпонки.
— Понял, — доложил Римо. — Буду на месте.
Он повесил трубку и сунул кодовую карточку в задний карман. Карточка походила на банковский календарь с невиданными процентами по кредитам.
Встреча со Смитом должна была состояться в бостонском аэропорту Логан.
Чиун сидел в «тойоте». Поэма о королевской любви была отложена. Как можно творить прекрасное, когда Римо кормит автомат монетками?
— Мы едем в Бостон, — сообщил ему Римо.
— Это на другом краю вашей страны?
— Правильно.
— Как же мне писать, когда мы мечемся с одного конца на другой?
По пути в Бостон он семь раз заводил разговор о том, что истинный художник не в состоянии творить во время путешествия, что, не будь путешествий, он бы уже закончил свое произведение, что лучшего момента для творчества не придумаешь и что он уже не повторится. Если бы не перелет с неизбежным хаосом, у него была бы готова книга. Теперь с этой мечтой придется расстаться навеки. А все из-за Римо.
Чиун оговорился, что не в его привычках клеймить ближнего. Просто надо расставить все по местам. Он не обвиняет Римо, но Римо мог бы с тем же успехом сжечь рукопись Чиуна — рукопись, превосходящую, возможно, творения Вильяма Шекспира, знаменитого писателя белых. Чиун упоминал знаменитых белых писателей по той причине, что если бы он привел в пример Чон Я Гена, то Римо обязательно спросил бы, кто это такой. Римо не стал спрашивать, кто такой Чон Я Ген. Зато человек с улыбкой до ушей, в клетчатом костюме и с часами на золотой цепочке, извинившись, что подслушал чужой разговор, попросил любезного джентльмена в кимоно ответить ему, кто такой Чон Я Ген. Ему хотелось заполнить пробел в своем образовании.
Римо легонько плеснул в лицо любопытному его же недопитый компот из пластмассовой чашечки; как он ни старался, чашечка при этом треснула.
Больше никто за весь полет над Северо-Американским континентом не интересовался, кто такой Чон Я Ген.
Римо так и остался в блаженном неведении.
В аэропорту Логан Чиун продекламировал отрывок из сочинений Чон Я Гена:
О, цепенеющий цветок,
Изгибающийся вкрадчивым утром!
Пусть утихнет ветра дуновение,
Шалость последнего вздоха жизни.
— Вот что такое Чон Я Ген! — гордо заявил он.
— Сентиментальная чушь.
— Ты — варвар! — Голос Чиуна прозвучал резко и визгливо, еще более раздраженно, чем обычно.
— Просто если мне что-то не нравится, я этого не скрываю. Мне наплевать, что Америка, по-твоему, отсталая страна. Мое мнение ничем не хуже, чем любое другое. Любое! Особенно твое. Ты всего-навсего убийца, такой же, как я. Ты ничем не лучше.
— Всего-навсего убийца? — вскричал Чиун с ужасом и замер.
Полы его легкого голубого кимоно затрепетали, как листва дерева, потревоженная ветерком. Они стояли у входа в аэропорт.
— Убийца?! — снова взвизгнул Чиун по-английски. — Стоило ли заливать мудрость десяти с лишним тысяч лет в негодный белый сосуд, если он после этого имеет глупость называть ассасина просто убийцей!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21