Его все боятся, из-за Рокера.
— Рокер Данн? — Мне было известно это имя, как и многим другим людям. Говорили, что Рокер Данн входил в банду Куонтрилла, одно время он был даже слишком известен в Чероки-Нэйшен и восточном Техасе. Он был крутой, сильный и славился как меткий стрелок, который предпочитает решать дела не разговорами, а пулей.
— Он самый. Вы его знаете?
— Да, сэр. Слышал это имя.
— Сакетт, — сказал Росситер, — я хочу, чтоб вы оставались здесь, пока не окрепнете. А когда будете готовы отправиться в дорогу, я вам дам все, что надо. Мы не особенно богаты, но что имеем, тем поделимся.
Он показал в сторону чулана.
— Там в шкафу есть шестизарядник… на случай, если вам понадобится. Револьвер старый, но надежный, и я верю, что вы будете пользоваться им с умом.
Он ушел, а я еще полежал, раздумывая, о том о сем… Похоже, мы, Сакетты, никогда не избавимся от неприятностей. Мы двинулись в эти дикие, необжитые края, чтобы тут поселиться, и места тут оказались такие, каких никто раньше не видывал. Край был горный, что нас устраивало, но только горы оказались просто великанами, не то, что у нас. Клингменс-Дом, конечно, очень красивая вершина, но она бы просто затерялась в тени пиков, торчащих вокруг.
Реки, озера, осины, сосны, ели и столько рыбы и зверя, что добыча просто сама прыгает на человека… в лугах полно травы на сено, а на склонах — цветы и лес, только руби. Эти края как раз на наш вкус, тут мы, Сакетты, и останемся.
Я выбрался из постели и попытался встать на ноги, но вдруг так закружилась голова, что пришлось сесть — все плыло перед глазами. Да, придется вести себя потише. Придется малость подождать. В этих краях не место человеку, который не может уверенно шагать по тропе или крепко сидеть в седле, когда ветер дует…
Шестизарядник был из тех, которые изготовляли в Техасе во время Гражданской войны, — капсюльный револьвер «данс-и-парк» сорок четвертого калибра, переделанный под кольтовский патрон. Над этим револьвером потрудился кто-то, знающий толк в таких делах. Он был отлично уравновешен и удобно ложился в руку. Барабан был заряжен, все ячейки на поясе-патронташе заполнены патронами. Я снял его с колышка и повесил возле своей кровати.
Хороший револьвер — это такая штука, которую стоит иметь под рукой, никогда не знаешь заранее, когда он понадобится.
Говорят, когда оружие объявят вне закона, только люди вне закона будут иметь оружие.
Глава 7
Я и вправду здорово ослабел, потому что с удовольствием снова улегся в постель и почти сразу задремал, а проснулся, только когда в комнату вошла Мег Росситер с подносом в руках и поставила его на тумбочку у кровати.
Ну, это был для меня сюрприз! Уж, такого-то я не ожидал! Никто никогда не подавал мне еду с тех пор, как мама умерла. Разве что я платил за это деньги в какой-нибудь придорожной харчевне.
Хотя что-то приятное в этом было — сидеть вот так в постели с подложенными под спину подушками, и чтоб тебе подавали хорошую еду…
— Ну, мэм, вы меня начисто избалуете, если будете вот так ухаживать.
— Вы же больны, — сказала она, и мне показалось, что в ее голосе промелькнул язвительный оттенок. Похоже, я сильно упал в ее глазах после того, как рассказал, что со мной случилось. Но откуда ж мне было знать, что она страдает по этому самому Кудряшу… А вообще это никуда не годится. Если человек может так с людьми обходиться, как он со мной, значит, он с гнильцой.
Ладно. Допустим, у него не было никаких причин мне помогать… но еще меньше у него было причин, чтобы вернуться и сбить меня на землю. В первый раз это могло получиться случайно, хотя теперь я уже начал в этом сомневаться. Но во второй раз — нет.
— Понимаю, я вам не очень по вкусу, мэм, и я уеду отсюда, как только сил наберусь. Вы скоро от меня избавитесь.
— Но не от ваших слов! То, что вы сказали, никуда не денется! И отец ваших слов не забудет!
— Я сказал только правду, мэм, и когда говорил, то даже не догадывался, что вы в него влюблены.
— Я… нет! Ничего подобного! Вы, верно, полагаете, что если убрать Кудряша с дороги, то я обращу внимание на вас!
— Нет, мэм, — честно сказал я, — мне такое и в голову не приходило, нет-нет. Я человек простой, невзрачный, мэм, просто долговязый парень с гор. Вот Галлоуэй, мой брат, — другое дело, на него женщины заглядываются… а на меня ни одна и не глянет второй раз, я уж на это и не надеюсь.
Она вдруг посмотрела на меня так, будто впервые увидела.
— Ну нет, — сказала она, — только не невзрачный. Может быть, вы и не красавец, но и невзрачным вас никак не назовешь.
— Спасибо вам, мэм. Я полагаю — давно уже так решил, — что мне лучше ходить в одиночной упряжке. Мне по нраву места горные, безлюдные, так что, может, оно и к лучшему. Никому, наверное, не хотелось обзавестись своим домом больше, чем мне… и никому не досталось столько бездомной жизни — разве что Галлоуэю. Я заметил, девчонкам нравятся мужчины отважные и гордые. Но только если им удается обломать такого и набросить на него узду, значит, он на самом деле вовсе не такой, как девчонке мнилось поначалу, а если она его не может обломать, то обычно он ее обламывает. Так уж оно в жизни устроено.
Она ушла обратно в другую комнату, или что там у них было, а я взялся за суп. Суп был хороший, но думал я не о еде, а о том, что я все-таки ей врал — и на словах, и, может быть, в душе. Я ведь думал-таки о ней. Когда женщина делает добро вот такому здоровенному невзрачному человеку вроде меня, у него душа размягчается, а я жил одиноко столько времени… Натуральное дело, я раздумывал, как оно славно было бы, но думать никому не возбраняется, от этого вреда нет, а на самом деле я все время знал, что это дело невозможное. И все же мне хотелось, чтоб это был кто-нибудь другой, а не Кудряш.
Мне хотелось, чтоб это был кто угодно, лишь бы не Кудряш.
— Доел я — и уснул. Не знаю, что меня разбудило, должно быть, стук лошадиных копыт во дворе ранчо. Я приподнялся на локте, прислушался и услышал голоса.
Дотянулся я до кобуры, вытащил этот самый револьвер «данс-и-парк» и спрятал его под одеялом, положил возле правой ноги. От такого человека, как Кудряш Данн, чего хочешь можно ожидать, а после того, как он со мной поступил, было у меня сильное подозрение, что будь он тогда один, так и вовсе убил-бы меня… ни за что ни про что, просто ради удовольствия.
Ну, а когда рядом с ним оказался приятель, ему не захотелось выставляться таким поганцем. Никто не хочет видеть, как кого-то хладнокровно убивают; даже те, кто сам имеет к таким делам склонность… потому что никто человеку не гарантирует, что он не окажется следующей жертвой такого гада.
Как бы то ни было, я чувствовал себя куда приятней с этим старым шестизарядником под рукой.
Где-то в других комнатах разговаривали — я смутно слышал голоса, смех и пение. Мег играла на банджо и пела — мягко и негромко, так что слов я не разбирал. Под эти звуки хорошо было бы заснуть, но я не решался. Рано или поздно она ему расскажет о человеке, которого нашла на тропе, и он придет посмотреть на меня.
Внезапно я услышал шаги, а потом распахнулась дверь. Там стоял Кудряш и глядел на меня. Я сел в постели.
— Дураки они-были, что взяли тебя в дом, — сказал он. — Они ведь понятия не имеют, кто ты такой.
— Ты тоже, — сказал я. — Но они — люди добрые, они помогают человеку, которому плохо… а не сшибают его лошадью.
Он рассмеялся, но это был нехороший смех.
— Ох ты ж смешной был, когда кувыркался там вверх тормашками, — сказал он. — Как тряпичная кукла. Он двинулся ко мне, опустив руку к револьверу.
— А ты похож на человека, который мог бы совершить самоубийство, — сказал он задумчиво, — конечно, в таком тяжелом состоянии… Это никого не удивило бы.
— Это бы удивило моего брата Галлоуэя, — сказал я, — и всех остальных Сакеттов. Но ты можешь не беспокоиться. Я не собираюсь совершать самоубийство.
— Ну, а если тебе немножко помочь?
Именно это он и имел в виду. Была в этом человеке жестокая жилка, подлая, низкая жестокость. Он сделал еще шаг в мою сторону, но вдруг его взгляд случайно упал на пустую кобуру, висящую на спинке кровати.
Это его остановило.
Пустая кобура и моя правая рука под одеялом. Есть ли у меня револьвер? Этого он не знал, но я заметил, как его пот прошиб. Крупная испарина выступила у него на лбу, как вроде на него водой плеснули.
Он поглядел на меня, потом на одеяло, на то место, где лежала моя правая рука — простым глазом видно было, как он гадает, успею ли я вовремя вытащить револьвер из-под одеяла, ну, я и говорю:
— Ни один человек в здравом уме не станет тащить револьвер из-под одеяла, если можно стрелять прямо сквозь него.
А он все глядел на меня, глаза просто огнем горели, пот его заливал, страх боролся, в нем с бешеной жаждой, уж больно ему хотелось убить меня или хоть покалечить.
— Так у тебя есть револьвер?
— Есть ли у меня револьвер? — я усмехнулся ему. — Интересный вопрос, правда? Там, на тропе, у меня револьвера не было, я ж был голый как полено… но мне мог дать револьвер мистер Росситер.
— Не такой он дурак. Ты же мог бы их всех поубивать.
— А может быть, он думает, что я для них не так опасен, как ты.
Это его зацепило. Ему нравилось быть таким, как он есть, но не нравилось, когда об этом знали или догадывались другие.
— А в чем, собственно, дело? — спросил я. — Тебе что, слава Рокера спать не дает? Ты, видать, решил, что можешь пострелять еще больше народу, чем он… только Рокер обычно стреляет в тех, кто стоит на ногах. Так мне говорили, по крайней мере.
Он вроде как поотступил. Видно, решил, что такая раскладка его не устраивает. Он, конечно, мог бы рискнуть, а после постараться убедить Росситеров, что это было самоубийство. Такие люди часто готовы поверить в невозможное, потому что оно их устраивает, — или потому, что очень высоко себя ставят.
Но тут послышался стук каблучков, и в комнате появилась Мег, а за ней по пятам шел ее папаша.
— А, вот ты где! Я только вышла, чтобы выложить на блюдо ириски и поставить кофе, вернулась — а тебя уже нет…
— Он пришел сюда, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, мэм, — сухо сказал я. — Чисто из вежливости.
Она бросила на него быстрый взгляд, а после сурово уставилась на меня. Кудряш Данн выглядел нежным и невинным, как новорожденный младенец, — но, думаю, он всегда так выглядит. Это только когда он на меня глядел, в глазах у него появлялось что-то грязное. Они вышли, а Росситер задержался.
— Что тут у вас случилось? — спросил он. Я пожал плечами.
— Ничего. Вовсе ничего не случилось. Росситер скользнул глазами по пустой кобуре, потом остановил взгляд на моей правой руке под одеялом.
— А вы — осторожный человек, — сказал он.
— Мой дедушка, — сказал я, — дожил до девяноста четырех лет. Это был урок для нас всех.
Мы проговорили с ним целый вечер, все больше о коровах и пастбищах, об индейцах и всяком таком, и из этих разговоров я все больше узнавал о здешних краях, самых прекрасных, какие мне когда-либо приходилось видеть.
— В этих местах, к северу от Шалако, — говорил он, — есть высоко в горах долины, подобных каким вы никогда не видели. Повсюду ручьи, водопады, затерянные каньоны — и великолепные пастбища для скота. Я сам видел выходы угля, и ходят разговоры, что в старину испанцы добывали здесь золото.
— Я уеду, — сказал я, — но потом вернусь обратно… вместе с Галлоуэем.
Он взглянул на меня.
— Кудряш говорит, Что встретил вашего брата. И что Галлоуэй Сакетт отступил перед ним.
— Галлоуэй, — сказал я ему, — не имеет привычки отступать. Он, вероятно, просто не сообразил, что в здешних краях заведено убивать сопляков, у которых молоко на губах не обсохло.
Наконец он оставил меня одного, я откинулся на подушки и вытянулся во весь рост. Мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Я лежал в тепле, сытый, я мог отдохнуть. Но я не позволил себе заснуть, пока не услышал, как уезжает Кудряш Данн.
Росситер вел дело без особого размаха, в стаде у него было не больше трехсот голов, большей частью — племенной скот, но он был человек зажиточный и приехал в здешние места с деньгами. Ему не было нужды продавать скот, он мог его держать и дожидаться, пока стадо увеличится естественным путем. Хотя, полагаю, не отказывался прикупить при случае несколько голов. Человек, имеющий наличные, частенько может совершить выгодную покупку у людей, которые не умеют сами толком вести дело.
Он построил крепкий пятикомнатный бревенчатый дом с тремя солидными каминами, один из которых был достаточно велик, чтобы обогреть две комнаты, и топить его можно было из обеих этих комнат. У него была закрытая конюшня и несколько обнесенных жердями корралей, он держал дюжину хороших лошадей. На него работали два ковбоя. В доме была кухарка-мексиканка, такая могучая с виду, что, поди, могла бы управиться с двумя ковбоями сразу. Но стряпала она отменно.
Утром она подала мне завтрак, а потом принесла кое-какую одежку. Штаны были коротковаты для моего роста — два дюйма сверх шести футов, и руки торчали из рукавов чуть не до локтей, но все же так приятно было снова одеться в цивилизованный наряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
— Рокер Данн? — Мне было известно это имя, как и многим другим людям. Говорили, что Рокер Данн входил в банду Куонтрилла, одно время он был даже слишком известен в Чероки-Нэйшен и восточном Техасе. Он был крутой, сильный и славился как меткий стрелок, который предпочитает решать дела не разговорами, а пулей.
— Он самый. Вы его знаете?
— Да, сэр. Слышал это имя.
— Сакетт, — сказал Росситер, — я хочу, чтоб вы оставались здесь, пока не окрепнете. А когда будете готовы отправиться в дорогу, я вам дам все, что надо. Мы не особенно богаты, но что имеем, тем поделимся.
Он показал в сторону чулана.
— Там в шкафу есть шестизарядник… на случай, если вам понадобится. Револьвер старый, но надежный, и я верю, что вы будете пользоваться им с умом.
Он ушел, а я еще полежал, раздумывая, о том о сем… Похоже, мы, Сакетты, никогда не избавимся от неприятностей. Мы двинулись в эти дикие, необжитые края, чтобы тут поселиться, и места тут оказались такие, каких никто раньше не видывал. Край был горный, что нас устраивало, но только горы оказались просто великанами, не то, что у нас. Клингменс-Дом, конечно, очень красивая вершина, но она бы просто затерялась в тени пиков, торчащих вокруг.
Реки, озера, осины, сосны, ели и столько рыбы и зверя, что добыча просто сама прыгает на человека… в лугах полно травы на сено, а на склонах — цветы и лес, только руби. Эти края как раз на наш вкус, тут мы, Сакетты, и останемся.
Я выбрался из постели и попытался встать на ноги, но вдруг так закружилась голова, что пришлось сесть — все плыло перед глазами. Да, придется вести себя потише. Придется малость подождать. В этих краях не место человеку, который не может уверенно шагать по тропе или крепко сидеть в седле, когда ветер дует…
Шестизарядник был из тех, которые изготовляли в Техасе во время Гражданской войны, — капсюльный револьвер «данс-и-парк» сорок четвертого калибра, переделанный под кольтовский патрон. Над этим револьвером потрудился кто-то, знающий толк в таких делах. Он был отлично уравновешен и удобно ложился в руку. Барабан был заряжен, все ячейки на поясе-патронташе заполнены патронами. Я снял его с колышка и повесил возле своей кровати.
Хороший револьвер — это такая штука, которую стоит иметь под рукой, никогда не знаешь заранее, когда он понадобится.
Говорят, когда оружие объявят вне закона, только люди вне закона будут иметь оружие.
Глава 7
Я и вправду здорово ослабел, потому что с удовольствием снова улегся в постель и почти сразу задремал, а проснулся, только когда в комнату вошла Мег Росситер с подносом в руках и поставила его на тумбочку у кровати.
Ну, это был для меня сюрприз! Уж, такого-то я не ожидал! Никто никогда не подавал мне еду с тех пор, как мама умерла. Разве что я платил за это деньги в какой-нибудь придорожной харчевне.
Хотя что-то приятное в этом было — сидеть вот так в постели с подложенными под спину подушками, и чтоб тебе подавали хорошую еду…
— Ну, мэм, вы меня начисто избалуете, если будете вот так ухаживать.
— Вы же больны, — сказала она, и мне показалось, что в ее голосе промелькнул язвительный оттенок. Похоже, я сильно упал в ее глазах после того, как рассказал, что со мной случилось. Но откуда ж мне было знать, что она страдает по этому самому Кудряшу… А вообще это никуда не годится. Если человек может так с людьми обходиться, как он со мной, значит, он с гнильцой.
Ладно. Допустим, у него не было никаких причин мне помогать… но еще меньше у него было причин, чтобы вернуться и сбить меня на землю. В первый раз это могло получиться случайно, хотя теперь я уже начал в этом сомневаться. Но во второй раз — нет.
— Понимаю, я вам не очень по вкусу, мэм, и я уеду отсюда, как только сил наберусь. Вы скоро от меня избавитесь.
— Но не от ваших слов! То, что вы сказали, никуда не денется! И отец ваших слов не забудет!
— Я сказал только правду, мэм, и когда говорил, то даже не догадывался, что вы в него влюблены.
— Я… нет! Ничего подобного! Вы, верно, полагаете, что если убрать Кудряша с дороги, то я обращу внимание на вас!
— Нет, мэм, — честно сказал я, — мне такое и в голову не приходило, нет-нет. Я человек простой, невзрачный, мэм, просто долговязый парень с гор. Вот Галлоуэй, мой брат, — другое дело, на него женщины заглядываются… а на меня ни одна и не глянет второй раз, я уж на это и не надеюсь.
Она вдруг посмотрела на меня так, будто впервые увидела.
— Ну нет, — сказала она, — только не невзрачный. Может быть, вы и не красавец, но и невзрачным вас никак не назовешь.
— Спасибо вам, мэм. Я полагаю — давно уже так решил, — что мне лучше ходить в одиночной упряжке. Мне по нраву места горные, безлюдные, так что, может, оно и к лучшему. Никому, наверное, не хотелось обзавестись своим домом больше, чем мне… и никому не досталось столько бездомной жизни — разве что Галлоуэю. Я заметил, девчонкам нравятся мужчины отважные и гордые. Но только если им удается обломать такого и набросить на него узду, значит, он на самом деле вовсе не такой, как девчонке мнилось поначалу, а если она его не может обломать, то обычно он ее обламывает. Так уж оно в жизни устроено.
Она ушла обратно в другую комнату, или что там у них было, а я взялся за суп. Суп был хороший, но думал я не о еде, а о том, что я все-таки ей врал — и на словах, и, может быть, в душе. Я ведь думал-таки о ней. Когда женщина делает добро вот такому здоровенному невзрачному человеку вроде меня, у него душа размягчается, а я жил одиноко столько времени… Натуральное дело, я раздумывал, как оно славно было бы, но думать никому не возбраняется, от этого вреда нет, а на самом деле я все время знал, что это дело невозможное. И все же мне хотелось, чтоб это был кто-нибудь другой, а не Кудряш.
Мне хотелось, чтоб это был кто угодно, лишь бы не Кудряш.
— Доел я — и уснул. Не знаю, что меня разбудило, должно быть, стук лошадиных копыт во дворе ранчо. Я приподнялся на локте, прислушался и услышал голоса.
Дотянулся я до кобуры, вытащил этот самый револьвер «данс-и-парк» и спрятал его под одеялом, положил возле правой ноги. От такого человека, как Кудряш Данн, чего хочешь можно ожидать, а после того, как он со мной поступил, было у меня сильное подозрение, что будь он тогда один, так и вовсе убил-бы меня… ни за что ни про что, просто ради удовольствия.
Ну, а когда рядом с ним оказался приятель, ему не захотелось выставляться таким поганцем. Никто не хочет видеть, как кого-то хладнокровно убивают; даже те, кто сам имеет к таким делам склонность… потому что никто человеку не гарантирует, что он не окажется следующей жертвой такого гада.
Как бы то ни было, я чувствовал себя куда приятней с этим старым шестизарядником под рукой.
Где-то в других комнатах разговаривали — я смутно слышал голоса, смех и пение. Мег играла на банджо и пела — мягко и негромко, так что слов я не разбирал. Под эти звуки хорошо было бы заснуть, но я не решался. Рано или поздно она ему расскажет о человеке, которого нашла на тропе, и он придет посмотреть на меня.
Внезапно я услышал шаги, а потом распахнулась дверь. Там стоял Кудряш и глядел на меня. Я сел в постели.
— Дураки они-были, что взяли тебя в дом, — сказал он. — Они ведь понятия не имеют, кто ты такой.
— Ты тоже, — сказал я. — Но они — люди добрые, они помогают человеку, которому плохо… а не сшибают его лошадью.
Он рассмеялся, но это был нехороший смех.
— Ох ты ж смешной был, когда кувыркался там вверх тормашками, — сказал он. — Как тряпичная кукла. Он двинулся ко мне, опустив руку к револьверу.
— А ты похож на человека, который мог бы совершить самоубийство, — сказал он задумчиво, — конечно, в таком тяжелом состоянии… Это никого не удивило бы.
— Это бы удивило моего брата Галлоуэя, — сказал я, — и всех остальных Сакеттов. Но ты можешь не беспокоиться. Я не собираюсь совершать самоубийство.
— Ну, а если тебе немножко помочь?
Именно это он и имел в виду. Была в этом человеке жестокая жилка, подлая, низкая жестокость. Он сделал еще шаг в мою сторону, но вдруг его взгляд случайно упал на пустую кобуру, висящую на спинке кровати.
Это его остановило.
Пустая кобура и моя правая рука под одеялом. Есть ли у меня револьвер? Этого он не знал, но я заметил, как его пот прошиб. Крупная испарина выступила у него на лбу, как вроде на него водой плеснули.
Он поглядел на меня, потом на одеяло, на то место, где лежала моя правая рука — простым глазом видно было, как он гадает, успею ли я вовремя вытащить револьвер из-под одеяла, ну, я и говорю:
— Ни один человек в здравом уме не станет тащить револьвер из-под одеяла, если можно стрелять прямо сквозь него.
А он все глядел на меня, глаза просто огнем горели, пот его заливал, страх боролся, в нем с бешеной жаждой, уж больно ему хотелось убить меня или хоть покалечить.
— Так у тебя есть револьвер?
— Есть ли у меня револьвер? — я усмехнулся ему. — Интересный вопрос, правда? Там, на тропе, у меня револьвера не было, я ж был голый как полено… но мне мог дать револьвер мистер Росситер.
— Не такой он дурак. Ты же мог бы их всех поубивать.
— А может быть, он думает, что я для них не так опасен, как ты.
Это его зацепило. Ему нравилось быть таким, как он есть, но не нравилось, когда об этом знали или догадывались другие.
— А в чем, собственно, дело? — спросил я. — Тебе что, слава Рокера спать не дает? Ты, видать, решил, что можешь пострелять еще больше народу, чем он… только Рокер обычно стреляет в тех, кто стоит на ногах. Так мне говорили, по крайней мере.
Он вроде как поотступил. Видно, решил, что такая раскладка его не устраивает. Он, конечно, мог бы рискнуть, а после постараться убедить Росситеров, что это было самоубийство. Такие люди часто готовы поверить в невозможное, потому что оно их устраивает, — или потому, что очень высоко себя ставят.
Но тут послышался стук каблучков, и в комнате появилась Мег, а за ней по пятам шел ее папаша.
— А, вот ты где! Я только вышла, чтобы выложить на блюдо ириски и поставить кофе, вернулась — а тебя уже нет…
— Он пришел сюда, чтобы засвидетельствовать мне свое почтение, мэм, — сухо сказал я. — Чисто из вежливости.
Она бросила на него быстрый взгляд, а после сурово уставилась на меня. Кудряш Данн выглядел нежным и невинным, как новорожденный младенец, — но, думаю, он всегда так выглядит. Это только когда он на меня глядел, в глазах у него появлялось что-то грязное. Они вышли, а Росситер задержался.
— Что тут у вас случилось? — спросил он. Я пожал плечами.
— Ничего. Вовсе ничего не случилось. Росситер скользнул глазами по пустой кобуре, потом остановил взгляд на моей правой руке под одеялом.
— А вы — осторожный человек, — сказал он.
— Мой дедушка, — сказал я, — дожил до девяноста четырех лет. Это был урок для нас всех.
Мы проговорили с ним целый вечер, все больше о коровах и пастбищах, об индейцах и всяком таком, и из этих разговоров я все больше узнавал о здешних краях, самых прекрасных, какие мне когда-либо приходилось видеть.
— В этих местах, к северу от Шалако, — говорил он, — есть высоко в горах долины, подобных каким вы никогда не видели. Повсюду ручьи, водопады, затерянные каньоны — и великолепные пастбища для скота. Я сам видел выходы угля, и ходят разговоры, что в старину испанцы добывали здесь золото.
— Я уеду, — сказал я, — но потом вернусь обратно… вместе с Галлоуэем.
Он взглянул на меня.
— Кудряш говорит, Что встретил вашего брата. И что Галлоуэй Сакетт отступил перед ним.
— Галлоуэй, — сказал я ему, — не имеет привычки отступать. Он, вероятно, просто не сообразил, что в здешних краях заведено убивать сопляков, у которых молоко на губах не обсохло.
Наконец он оставил меня одного, я откинулся на подушки и вытянулся во весь рост. Мне было хорошо, по-настоящему хорошо. Я лежал в тепле, сытый, я мог отдохнуть. Но я не позволил себе заснуть, пока не услышал, как уезжает Кудряш Данн.
Росситер вел дело без особого размаха, в стаде у него было не больше трехсот голов, большей частью — племенной скот, но он был человек зажиточный и приехал в здешние места с деньгами. Ему не было нужды продавать скот, он мог его держать и дожидаться, пока стадо увеличится естественным путем. Хотя, полагаю, не отказывался прикупить при случае несколько голов. Человек, имеющий наличные, частенько может совершить выгодную покупку у людей, которые не умеют сами толком вести дело.
Он построил крепкий пятикомнатный бревенчатый дом с тремя солидными каминами, один из которых был достаточно велик, чтобы обогреть две комнаты, и топить его можно было из обеих этих комнат. У него была закрытая конюшня и несколько обнесенных жердями корралей, он держал дюжину хороших лошадей. На него работали два ковбоя. В доме была кухарка-мексиканка, такая могучая с виду, что, поди, могла бы управиться с двумя ковбоями сразу. Но стряпала она отменно.
Утром она подала мне завтрак, а потом принесла кое-какую одежку. Штаны были коротковаты для моего роста — два дюйма сверх шести футов, и руки торчали из рукавов чуть не до локтей, но все же так приятно было снова одеться в цивилизованный наряд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22