А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Внимательно посмотрел на Гурского светлыми, в рыжину, маленькими глазками, осуждающе качнул головой.
Однако — едва заметно.
А говорил по-прежнему тихо, вежливо, почти ласково.
И на стул, заваленный скомканной одеждой Гурского, умудрился сесть так деликатно, что не потревожил ни одной из засаленных, потных тряпок.
На самый краешек и вместе с тем плотно, уверенно, так, что у Гурского не возникло ощущения, что пришельцу сидеть неловко.
Впрочем, никаких иных ощущений, кроме животного страха, у Гурского и так не возникло.
А Степан, словно почувствовав это, поспешил успокоить:
— Ты не бойся, в прошлый раз я тебе то же говорил: не бойся. И видишь, обошлось, не тронул тебя. И никого не тронул. И теперь не трону.
— Тебе… чего? — Сохранив способность общаться, Гурский тем не менее говорить мог только так, односложно. Словно поменявшись со Степаном ролями.
— Мне? Если б знать. Нет, не знаю, ничего не знаю, недавно по земле хожу. Совсем недавно.
— Тебе сорок лет.
— Это было. Теперь по-другому надо считать, но я не умею. Он научит. Скоро увижу его. Знаю, что скоро. Тогда и узнаю все. Он недалеко, здесь.
— Дракула?
— Это вы говорите так, люди. Так называете его.
— Чего тебе надо?
— Не знаю пока. А узнаю — скажу. Тогда — скажу. Спи пока. Я тоже много сплю теперь. А раньше не мог. Спать хорошо. Спи.
Степан вдруг приподнялся на стуле и потянул к Гурскому руку.
Бледную, тонкую руку, покрытую множеством мелких веснушек.
Раньше, когда Степан был жив, веснушки, наверное, были рыжими, и оттого кожа его казалась рыжеватой.
Теперь мелкая россыпь веснушек отдавала синевой.
Рука, тянущаяся к Гурскому в дымчатых сумерках уходящего дня, казалась свинцово-синей.
Еще почудилось Гурскому, что она холодна и тяжела, как свинец.
И от этого стало еще страшнее.
Мирным заверениям Степы Гурский не верил, а тот тем временем дотянулся до его лица и опустил страшную ладонь на лоб Гурскому.
Опустил аккуратно и почти ласково, но Гурский немедленно почувствовал тяжесть могильной плиты и ледяное ее же прикосновение.
«Это смерть», — слабо шепнуло угасающее сознание репортера.
И, собрав, что было мочи, уходящие жизненные силы, он закричал.
Неожиданно громко и отчаянно:
— Не-е-т! Не хочу! Не хочу умирать. Убирайся…
— А вот ведь обязательно умрешь, — насмешливо отозвался из полумрака низкий, грудной голос медицинской сестры. — Выпьешь еще столько же в один присест и сразу Богу душу отдашь. Это точно. Я тебя, Сереженька, не пугаю. И спирта мне для тебя не жаль. Но такой нагрузки никакое сердце не выдержит. Дай-ка пульс…
Рука женщины, нашедшая его запястье, была теплой и мягкой, но Гурскому все еще мерещилась ледяная ладонь Степы.
— Уйди!
Он рванулся на кровати. Сел, оглядываясь затравленно. Тяжело ловил ртом воздух.
— Это еще что такое? Кошмар привиделся? Или правда приступ? Говорить можешь, Сережа?
— Могу. Он приходил.
— Кто?
— Конь в пальто! — Испуг Гурского стремительно истекал яростью. — Дура! Думаешь, я здесь в игрушки играю?!
— Не думаю. И кстати… — профессиональной выдержке медсестры надо было отдать должное, — …кстати. Не только я.
— Что такое? Что — не только я? Говори толком!
— Говорить я, Сереженька, как ты сам знаешь, не очень умею. Так что лучше читай, а я пока ужин соберу.
Письмо поступило на его электронный адрес в редакцию.
«Вниманию господина Гурского» — значилось вначале. А затем — коротко и сухо. Казенно.
Так что сразу становилось ясно: писано человеком не творческим.
И стало быть, по разумению Гурского, серьезным.
"Агентство, специализирующееся на историческом и экзотическом туризме, было бы заинтересовано периодически получать и распространять в печатных и электронных СМИ, а также в сети Интернет от своего имени или от имени автора материалы, аналогичные опубликованному в…
В случае если это предложение вас заинтересовало, пожалуйста, свяжитесь с нами по…"
Следовал электронный адрес.
В принципе, это могло быть ничем.
Шуткой.
Идиотским розыгрышем.
Неплохим и совсем неглупым замыслом, страшно, однако, далеким от реализации.
Одновременно это могло быть всем.
И тогда выходило, что, покуражившись вволю, звездный час репортера Гурского сбросил наконец шутовскую маску и предстал перед ним в истинном, достойном обличье.
В этом случае следовало немедленно добраться до компьютера.
Вампир Степа — мифический или настоящий.
Отпуск.
Медсестра.
Все это уже не имело ни малейшего значения.
Услуга Моны Лизы

Разумеется, Мона Лиза была ни при чем.
Сравнение к тому же было слишком далеко от действительности.
Но фраза прилипла.
Теперь про себя он называл ее только так.
Возможно, к слову, расслабившись, пару раз назвал вслух.
Даже, вероятнее всего, назвал.
Но судя по тому, что реакции не помнил, она приняла это как должное.
Черт побери, этот Михаил Ростов — действительно гений, причем не только в своей гематологии.
Он прекрасный психолог.
И в частности — знаток женской психологии.
Все, что сказано было относительно Моны Лизы в минувшую их встречу, коротко, совсем не зло, скорее уж — иронично, было именно то, что следовало сказать.
Ни слова лишнего, но и ни малейшего пробела в предоставленной информации.
Системные мозги — вот что это такое.
Они остаются таковыми, даже когда речь идет о женщине.
Принцесса в придуманном замке.
А почему и нет, если от этого никому не хуже?
В замке теперь горели свечи.
Две толстые ароматические свечи — очевидно, что-то восточное.
Мерцание было слабым, зато запах, разливаясь по комнате, приятно кружил голову.
Немного экзотики в сексе, почему бы и нет?
Он был сторонником экспериментов, только без экстрема.
Она, впрочем, искусной оказалась только в части декора.
В остальном — пресна. Почти пуританка, под предлогом все тех же «жирных рук».
«Интересно, явись я с камушком каратов на десять или какой-нибудь цацкой от „Cartier“ в тех же пределах — в дело пошла бы камасутра?»
Мысль, впрочем, была беззлобной. Ростов оказался прав даже в том, чего не произнес. На нее совершенно невозможно было злиться. Иногда — раздражаться. Это — да. Но ненадолго.
Женщина словно услышала последнюю мысль: голос из распахнутой двери ванной комнаты звучал капризно. Настолько, чтобы вызвать раздражение.
Не больше.
— Хочу вина. Белого. В холодильнике калифорнийское…
У нее была небольшая уютная квартирка, оформленная Продуманно — европейский минимализм вместо византийской роскоши, принятой в России.
Следовало принять это как позицию, стиль, вкус хозяйки, наконец.
Многие, надо думать, и принимали. Так же как сентенцию про Мону Лизу.
У него по этой части, к счастью, был гуру — Михаил ростов.
— Дай ей волю — понимай: Нобелевскую премию и все, что к ней прилагается, — нувориши обгрызут собственные локти.
— Все так запущенно?
— А ты не заметил разве, как она говорит? Никогда — «один мой приятель». Непременно — «один мой приятель-олигарх». «Мой приятель — один из десяти самых влиятельных…» Но приятель — существо почти не материальное. Мифическое. В конце концов, его можно действительно завести. Сам знаешь, у нас теперь плюнешь — попадешь в олигарха. Придумать, в конце концов, можно. А вот предмет мира абсолютно материального — нет. Однако на «нет» есть разного рода уловки. Минимализм — штука очень удобная и модная к тому же. То же в тряпках, цацках, машинах. И слава Богу — я не слишком платежеспособен, оброка не вынесу.
— А потом?
— Суп с котом! Я же просил — не надо о грустном. И о «потом» тоже не надо, я суеверный…
Черт бы тебя побрал с твоими суевериями, Ростов! Лучше бы нам договориться.
Он появился на пороге ванной комнаты с запотевшим ведерком на подносе. Из ведерка торчала также запотевшая бутылка калифорнийского.
Белоснежная салфетка.
Два в меру пузатых — как раз для белого калифорнийского — фужера на тонких ножках.
Тонкие ломтики сыра на тарелке переложены крупными черными виноградинами.
Но в глазах холод.
Скорее, холодная грусть.
Безнадежная — пожалуй, будет самое верное.
Она приветственно помахала ножкой, аккуратным — ни клочка пены на мраморной стене — жестом извлеченной из пышной массы.
Красиво.
Но он хранил печаль.
— Что, молодец, не весел? Заставили работать?
— Отнюдь. — Он аккуратно поставил поднос на пол, опустился рядом. — Скажи, Лиля, а если бы ты сейчас не захотела белого калифорнийского…
— Да-а-а?..
— Я так и валялся бы там, как собака, которая, конечно, могла бы и поскулить…
На секунду он вдруг испугался.
Настолько, что дрогнула рука, и плеснулось вино, крупной слезой покатилось по тонкой стенке бокала.
«Я переигрываю, — подумал почти в панике, — я чертовски переигрываю. Это никуда не годится».
И сразу — почти мгновенно — пришло облегчение.
Страх отступил.
Она заговорила, медленно слизывая розовым язычком холодную каплю-слезу на внешней стенке бокала.
Конечно же, она заметила ее, но истолковала по-своему.
— Послушай, малыш… — Голос женщины был мягким, каким бывал очень редко. И проникновенным. — Послушай, маленький…
Через несколько секунд он успокоился окончательно.
И облегченно перевел дух.
Она же, снова истолковав это совершенно по-своему, откликнулась на отчаянный, судорожный, как ей показалось, вздох мягким, мелодичным голосом.
— Я знаю, сейчас тебе тяжело с этим смириться, но пройдет время…
А время и в самом деле шло.
И он решил, что уже можно переходить к главному вопросу.
В прохладной темноте спальни — окно открыли, выветривая надоевшие благовония, — они лежали почти по-братски, прижавшись друг к другу и натянув одеяло до самого носа.
— Послушай, Лиля, возможно, это звучит слишком пафосно и уж по крайней мере довольно странно, наверное, в моих устах. Вы, русские — и справедливо! — говорите о западном прагматизме. Мы действительно много считаем, просчитываем так и этак все варианты, прежде чем принять решение. А порывы души, разные внезапности, в том числе без личной выгоды… Но я, кажется, запутался. В общем, это, конечно, можно было сказать коротко. Я хочу помочь Михаилу. Просто помочь. Без всякого своего участия. Ты понимаешь, о чем я? Я не просто хочу, я, кажется, должен… Хотя это совершенный уже пафос, которого не надо. Правда?
В темноте он внезапно ощутил слабое прикосновение и не сразу понял, что это.
Тонкими пальцами она гладила его по лицу, и даже не гладила — медленно вела рукой сверху вниз, с высокого лба до самоуверенно вздернутого подбородка.
— Глупый, ах, какой глупый маленький мальчик. Запутался. Ты и вправду запутался, только не в словах, а в чувствах… Ну, конечно, ты должен, ради меня… Ради этого — ты еще не понял, малыш? — ради меня весь ваш хваленый западный прагматизм полетел к чертовой матери. Конечно, ты должен. Ты просто не сможешь уже поступить иначе.
— Но что? Как я могу? Он категорически против, пока не будет достаточных, по его мнению, результатов…
— Он гениальный болван, самый честный и самый наивный на всем свете, но — слава Богу — у него есть я.
— Теперь я тоже есть.
— Да. Воистину, желающего судьба ведет, нежелающего — тащит. Вдвоем мы можем уже тащить.
— Но как? Публиковать без его согласия — невозможно, наши законы в этой части суровы…
— Не трать время понапрасну. Ваши законы в этой части я давно выучила наизусть.
— Тогда — что?
— Но у тебя же обширные связи в этом мире, можно просто показать материалы… Организовать, в конце концов, утечку в прессу. Словом, заставить заговорить… Поднимется шумиха. Это бесспорно. И ему просто придется выйти из тени.
— Да. Но против его воли. Пойми — я не боюсь, но у нас в этих вопросах очень щепетильны. Откуда, почему у меня оказались документы, материалы, если автор сам не желает до поры их заявлять? Понимаешь? Тут нужен тонкий ход, что-то такое… Знаешь, часть от целого. Фрагмент. То, что он мог подарить на память, как одному из первых, кому доверил свою тайну… Понимаешь, о чем я?
— Фрагмент? Несколько листов монографии, что ли, или пара формул, начертанных на ресторанной салфетке?.. Красиво, конечно, но не убедительно, прости. Где гарантии, что тебе поверят?
— Да, это логично. Вполне убедительный повод для скепсиса… Слушай, а если сам ген… Эдакий сувенир в пробирке! А? Они ведь не требуют каких-то особых условий хранения, насколько я понял?
— Не более чем килька в томате.
— Что, прости?
— Есть… а вернее, было у нас такое простейшее блюдо, я бы даже сказала — закуска. Хранилась в холодильнике и без него тоже. Словом, хранилась великолепно.
— Ну, пусть килька. Только он ведь ни за что не отдаст…
— О! Милый, пусть это тебя не тревожит. Это сделают слабые женские руки… Но идея хороша. Зачем бумаги, когда есть готовый продукт? Пожалуйста! Смотрите, нюхайте, пробуйте на зубок. Да, ты молодец, малыш!
— И это все?
Утро он встретил с тяжелой головой и мутным взглядом, что всегда случалось после бессонной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов