Он начал кружить вокруг нее, наблюдая за реакцией, Делая пробные выпады.
— Дзю-дзю-цу, — перечислял Большой Эзу, — немного тай-чи. И, судя по тому, как вы держите руки, айкидо.
Он перешел в нападение, стараясь добраться до коленей Хонно, но она применила традиционную защитную тактику ирими и сама атаковала, с удовольствием чувствуя, как ее внутренняя сила, внутренняя энергия — ва — разливается по телу. Это было удивительное ощущение легкости, свободы, словно ты — уносящийся в небо воздушный шар или сорвавшаяся с крючка рыба, быстро уходящая на безопасную глубину.
— Так — так, неплохо, — Большой Эзу атаковал снова. Несмотря на свой изрядный вес и немалые габариты он двигался с легкостью и быстротой юноши. Хонно быстро разгадала его тактику: без конца нападать, не давая противнику передышки, утомить его, чтобы, устав, он совершил ошибку. Затем она обнаружила слабое место в этой тактике. Между постоянными атакующими выпадами существовали все-таки минутные интервалы, во время которых можно было ухитриться перейти в контратаку.
Спокойно защищаясь от непрерывных выпадов противника, Хонно выжидала удобного момента для нападения. Удар, еще один, и еще, вот, наконец, сейчас можно, — и Хонно ринулась в атаку на Большого Эзу, раскрывшегося на секунду перед очередным броском. Мгновение — и она поняла, что попала в ловушку — противник был готов к этому удару и, более того, ждал его. Терпеливо, долго он заманивал ее, чтобы она из обороны перешла в наступление, а когда она наконец сделала это, он умелым приемом блокировал ее. Хонно осталось только дивиться его мастерству и легкости, с какой он уложил ее на обе лопатки и прижал к полу ребром ладони, держа руку у ее горла.
Большой Эзу помог Хонно подняться с ковра, похвалил:
— Неплохо, госпожа Кансей. Но можно еще лучше. Они встретились через полтора часа в ресторане клуба на третьем этаже. За это время Хонно вымыли, натерли ароматными маслами, сделали массаж, снова вымыли. В комнате, где она принимала ванну первый раз, Хонно нашла свою одежду, выстиранную и тщательно отутюженную.
В отличие от яркой беломраморной залы на втором этаже, помещение ресторана было выдержано в строгом, сдержанном стиле: стены из необработанного серого гранита, почти бесцветные, создающие странное впечатление переливчатости благодаря неотполированной поверхности камня; необычно узкие и длинные зарешеченные стрельчатые окна; в оконных проемах был виден город, но из-за необыкновенной формы окон он приобретал нереальный, расчерченный на вертикальные полосы облик, казалось, здесь поработала рука не архитектора, а художника-абстракциониста.
— Есть какие-нибудь новости? — спросила Хонно, усаживаясь за столик напротив Большого Эзу.
— Терпение, госпожа Кансей, — ответил тот. Официант в это время разливал в бокалы охлажденное белое вино. — Надо уметь терпеть. Именно из-за недостатка терпения вы поддались на мою хитрость во время нашего боя и проиграли.
— Но я хочу знать, что же случилось с Гиином, а также получить назад тетради Сакаты, — волнуясь, проговорила Хонно, откладывая в сторону красиво оформленное меню.
Большой Эзу молча разглядывал ее, потягивая вино, потом сказал:
— Давайте сначала выясним, что для вас важнее: тетради, оставленные вашим другом вам в завещание, или жизнь профессора Гиина?
— Но мне одинаково важно и то, и другое!
— Но если бы вы все-таки были вынуждены выбирать между Гиином и тетрадями, — спрашивал Большой Эзу Хонно так, словно она была маленькой девочкой, — что бы вы выбрали?
— Вы серьезно говорите или это очередная из ваших шуточек?
— Я абсолютно серьезен.
— Послушайте, но ваш вопрос звучит просто дико.
— Неужто? Я так не считаю.
— Да что же вы за человек такой! — сердито воскликнула Хонно. — По-моему, ответ может быть только один: жизнь человека гораздо важнее каких бы то ни было тетрадей, пусть даже и зашифрованных.
— Разве? А как же ваше обещание Сакате-сану, госпожа Кансей? Ваш священный долг — гири?
Хонно захлестнула волна жгучего стыда. Беспокойство за жизнь Гиина отодвинуло на второй план ее долг перед Сакатой, она как-то забыла об этом.
— Но вы, по-моему, неправильно ставите вопрос. И потом, почему вам так важно знать мой ответ?
— Ваш ответ имеет принципиальное значение. Я задал вам загадку-Дзэн, и если вы думаете, что решение подобных загадок — бессмысленное занятие, то вы глубоко заблуждаетесь. Это не моя прихоть, поймите. Загадки-Дзэн, дорогая госпожа, помогают найти выход "душе, блуждающей в потемках. Я предупредил вас, что вы должны быть готовы к чему угодно. Вы дали слово, уверили меня, что сделаете все, что от вас потребуется. И что же? Нам встретилось первое препятствие на пути, и вы не можете сделать ничего лучше, как только капризничать и обижаться. Где ваш боевой дух, воля? Что бы сказал о вашем поведении Саката-сан?
Хонно закрыла лицо руками и заплакала. Большой Эзу подождал, пока она успокоится, и спросил:
— Почему вы плакали?
— Я вела себя глупо, пытаясь подражать в своем поведении настоящему воину. Это не для женщины, женщина слаба, только мужчине такое под силу.
— Неправильно. Быть настоящим воином — значит обладать боевым духом, возраст и пол здесь ни при чем. А у вас есть задатки борца, воина, я знаю, я почувствовал это во время нашего боя в додзо. Я ощутил силу вашей внутренней энергии — ва. Вы сражались с яростью, достойной любого мужчины, и получили от боя удовольствие. Совершенно так же, как и я, кстати.
— Но... Бедный Гиин... — прошептала Хонно. — Я не могу не думать о нем, не могу не беспокоиться. Что, если...
— Сердце воина должно быть свободно. Сердце воина закаляется в борьбе, в выполнении обязательств, предписываемых чувством долга — гири, и в соблюдении правил чести. Только это важно. А Гиин всего лишь человек.
— Но ведь я когда-то любила Гиина и, возможно, люблю до сих пор. И Эйкиси я люблю, он — мой муж.
— И Эйкиси, и Гиин, — не более, чем люди. Несовершенный, непостоянный материал. А идеалы воина неизменны, совершенны, чисты. Поверьте хотя бы в один из этих идеалов — и вы перестанете зависеть от кого или чего-либо.
— Я замужняя женщина, — с несчастным видом защищалась Хонно. — У меня есть обязанности перед мужем.
— Повторяю вам, госпожа Кансей, мужчины и женщины — материал ненадежный. Они лгут, изворачиваются, крадут, предают. Такова человеческая природа. Такова жизнь. Поставить себя в зависимость от мужчины или женщины — значит стать слабым, накликать беду. Воин не верит людям, и поэтому обретает великую силу.
— Все слова, слова. Пустые слова.
Большой Эзу долго молчал, затем согласно кивнул.
— Вы правы, госпожа Кансей. И сегодня ночью мы от слов перейдем к делу.
* * *
Стемнело, когда они оказались на окраине Токио, в саду, полном зеленого мха и покоя. Словно изумруд, сверкал в свете луны темный и таинственный пруд. В саду находился публичный дом. Хозяйкой заведения была Мама-сан.
— Вы приходите сюда удовлетворить зов плоти? — спросила Хонно, оглядываясь вокруг. Место было красивое; сюда приходили самые разные люди за сексуальными развлечениями, здесь позволены были любые удовольствия, запрещенные общественной моралью.
Большой Эзу улыбнулся словам Хонно и повел ее дальше, мимо пруда через двор к деревянному зданию. Мама-сан стояла в дверях, поджидая посетителей, словно заранее знала об их визите. Она поклонилась Большому Эзу и, когда он представил ей Хонно, тепло, по-дружески приветствовала ее. Гости сняли обувь, которая тут же была поставлена в красивый шкафчик, стоящий в холле, и прошли внутрь дома. На стенах висели деревянные гравюры, изображавшие эротические сцены; многие из них были едва видны за цветами, вазы с которыми стояли повсюду. Хозяйка проводила гостей в комнату с шестью ковриками-татами на полу и массивным, выкрашенным в красный цвет сундуком, чьи железные части были украшены причудливой, затейливой резьбой. В простой фарфоровой вазе красовалась желтая хризантема. Принесли чай, и Большой Эзу почти сразу извинился и ушел, оставив женщин одних.
— Он часто приходит сюда? — поинтересовалась Хонно у хозяйки.
— Нет, что вы! — ответила Мама-сан, и, казалось, сама мысль об этом опечалила ее. — Он приходит сюда крайне редко.
Круглое лицо Мамы-сан было приятным, седые волосы тщательно уложены в замысловатую прическу и заколоты большими деревянными шпильками. Одета она была по старинной моде в нежно-зеленое кимоно, из-под которого выглядывал подол желтой нижней юбки. Грим являл собой традиционное сочетание трех цветов: красного, белого и черного — сильно набеленное лицо, черные брови и глаза, ярко-красные губы и щеки.
— А как вы познакомились с Большим Эзу?
Мама-сан чудно наклонила голову, словно пересмешник на ветке, и ответила:
— Заведение принадлежит ему.
И улыбнулась Хонно застенчиво и даже подобострастно.
— Скажите, вы обедали сегодня в Джинзе, в его клубе?
— Как, и клуб тоже принадлежит Большому Эзу?
— Конечно, — и Мама-сан снова по-птичьи кивнула головой. На лице ее появилось точно такое же выражение, как у мамаши, гордящейся достижениями своего сына. — Большой Эзу владеет многим, но ему все это не нужно. Понимаете, что я имею в виду?
— Не совсем.
— Попробую объяснить. — Мама-сан сложила руки на коленях. Неяркий свет струился из соседней комнаты, отделенной от той, где находились женщины, не стеной, а украшенными эротическими рисунками седзи. Этот свет мягко освещал лицо женщины, делая его очертания нечеткими, размытыми; Хонно вспомнился вид Токио, открывавшийся из стрельчатых узких окон в ресторане, где они с Большим Эзу обедали, — такой же нереальный, лишенный четких контуров, как и лицо Мамы-сан. — Я имею в виду следующее. Человек достигает определенного благополучия, но на что уходит его богатство, если ему недостает разума? Конечно, он может ездить на дорогих машинах, покупать изысканную одежду, иметь дом в Кодзимаси, но если этого человека не уважают, он ничто, несмотря на все его богатство; жизнь его — как вода, бесследно уходящая в песок.
— Это вы говорите о Большом Эзу?
— Нет, ну что вы, никоим образом. Я стараюсь объяснить вам истинную природу вещей. Некоторые события, потрясающие нас до глубины души, нуждаются в толковом, логическом объяснении. Это объяснение помогает нам умом понять то, что отказывается понимать наше сердце.
В этот момент появился Большой Эзу.
— Нам пора, Мама-сан. Мы поднимемся наверх. Пожилая женщина поклонилась.
— Понимаю.
— Вы закончили ваш разговор?
Мама-сан загадочно взглянула на него и ответила:
— Мы философствовали, а делать это можно бесконечно.
Большой Эзу, в свою очередь, поклонился Маме-сан и сделал Хонно знак следовать за ним. Они вышли из комнаты и прошли к лестнице. В холле Хонно заметила какого-то человека, очень похожего на одного из людей Большого Эзу; он стоял у лестницы и отвел взгляд в сторону, когда Большой Эзу, а за ним Хонно проследовали мимо.
— Куда мы идем? Зачем мы здесь? — начала спрашивать Хонно, но ответа не получила.
Они поднялись на второй этаж, где большое помещение делилось на отдельные комнаты при помощи седзи — таких же, какие Хонно видела в первой комнате — из рисовой бумаги и с эротическими рисунками. Строго говоря, это были и не комнаты в обычном понимании, и в них невозможно было уединиться полностью, хотя подобное, с точки зрения европейца, неудобство не мешало японцам, чуждым индивидуализма.
— Здесь, конечно, не спят, — тихо сказал Большой Эзу, — но тем не менее видят сны.
Пройдя ряд комнат, он остановился перед последней передвижной стеной и, положив руку на окрашенную в серый цвет деревянную раму, повернулся к Хонно:
— Доверие, уважаемая госпожа Кансей, очень часто обманывают те, кому мы доверяем. Не хотите ли убедиться в моих словах?
Он толкнул раму, она отъехала в сторону, и Хонно в изумлении уставилась на двух людей, слившихся в экстазе страсти. Оба тела ритмично, сладострастно двигались. Мужчина, почувствовав, что на него смотрят, оттолкнул женщину, и та, высвободившись из простыней, уселась и посмотрела в сторону Хонно. Боже, да это была не женщина вовсе, а мужчина! Хонно внимательно всмотрелась в его лицо, и кровь застыла у нее в жилах: Эйкиси! Перед ней сидел ее муж, минуту назад занимавшийся любовью с другим мужчиной! У Хонно закружилась голова. Нет! Такого не может быть! Невероятно, это, наверное, просто дурной сон! В памяти всплыли слова Мамы-сан; «Если человека не уважают, он ничто, его жизнь — как вода, бесследно уходящая в песок». Мама-сан упоминала Кодзимаси... Ну, конечно, это один из районов Токио, пользующийся нехорошей славой, и именно там Эйкиси вырос, ходил в школу. Там жили и его родители. Теперь понятно, старая мудрая женщина пыталась подготовить ее к неприятному сюрпризу, как-то помочь, ослабить удар.
— Хонно-сан! — завизжал Эйкиси. — Как вы осмелились прийти сюда? Как вы осмелились лгать, что вы уехали, и шпионить за мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79