Спорами-псевдоптицами оказались золотоглазые птицы-колокола, один зверёк кошачьей породы и множество роющих животных самой разной степени организации. Совершенно своеобразной брачной споровой формой были крылатые гномики, с помощью которых размножалась и расселялась уже сама грибница. Удалось установить, что брачные игры, которые довелось наблюдать торнадовцам, происходили редко — раз в четыре года, а то и ещё реже, вот почему этот удивительный процесс оставался неизвестным людям. Судя по всему, гномики несли в себе огромный запас генетической информации: при их своеобразном «взрыве» рассеивалось непомерно много ДНК — дезоксирибонуклеиновой кислоты, служащей матрицей наследственного кода. Зачем нужен такой странный, автономный механизм защиты половых спор, было не совсем понятно. Очевидно, генетическая информация грибницы в целом представляла для неё какую-то особую ценность, которую, скажем, в конкурентных целях терять было нецелесообразно. Центральная часть грибницы представляла собой эллипсоид, состоящий из сросшихся гифов около трех метров в поперечнике и до метра толщиной. Что удивляло, даже пугало: в самом центре этого эллипсоида тонкими дистанционными исследованиями удалось обнаружить шарообразную структуру размером с большой арбуз. Структура жила напряжённой биохимической жизнью, что проявлялось в наличии нескольких гармоник биотоков, одна из которых была очень схожа с альфа-ритмом головного мозга человека. Удалось даже снять своеобразную энцефалограмму этой структуры, разобраться в путанице которой, разумеется, было совершенно невозможно. Можно ли было считать эту структуру своеобразным мозгом грибницы? Разумен ли гриб-гигант, пусть в аспекте совершенно ином, нежели разум человека и человечества в целом? На эти вопросы пока не было ответа. Но если гриб-гигант не разумен по-своему, то как ему удалось смоделировать сложнейший организм, порождённый природой, — человека? Настораживала маниакальная настойчивость гриба в этом направлении. Установили, что он поставил около десятка экспериментов, осуществляя акт рождения человека в разные сроки: видимо, ему нужен был взрослый, мыслящий «хомо», но откуда грибу было знать, что у этого «хомо» такое длинное детство, растянутое на добрых два десятка лет, и что свой разум человек приобретает не биологическим, а социальным путём — в процессе воспитания.
Очевидно, гриб в какой-то мере понимал причину неудачи своих экспериментов. Он всячески старался состарить подопытные экземпляры псевдодетей. Ребёнок, как две капли воды похожий на грудного младенца, — Клим его сфотографировал, и эти фотографии были приобщены к научному фонду, — за несколько часов прошёл странный жизненный путь, деградировал и превратился в чудовище, которое видели Иван и Алексей. Для свершения чуда деторождения гриб-гигант должен был как-то усваивать и использовать информацию, заключённую в дезоксирибонуклеиновой кислоте, в ядрах клеток тех живых существ, с которыми гриб контактировал. Эволюционный шаг, сделанный перлским грибом, был настоящей революцией в экологии.
В самом деле, животные Земли, да и других планет Галактики, потребляют органические соединения как простое топливо. Между тем «сжигать» ДНК, заключающую баснословное количество информации, это все равно, что топить печи сливочным маслом или использовать компьютер как верстак. Поднявшись на новую ступень, научившись извлекать из ДНК спрятанную в ней информацию, гриб-гигант в миллионы, если не миллиарды, раз сократил свой эволюционный путь.
Это верно, что разум рождается в муках, в ходе труда, творчества, активной борьбы с природой. Постулат — все, что не имеет свободы передвижения, не имеет «рук», естественных орудий труда, не может быть разумным — кажется очевидным и абсолютным. Но гриб-гигант избежал атаки в лоб на твердыню разума. Ему незачем с мучительной медлительностью шагать по ступенькам сапиенсации, платя за каждый такой шаг жизнями тысяч и тысяч отдельных особей. Ему достаточно встретить разумное существо, парализовать его биовзрывом и извлечь из клеточных ядер информацию, которая копилась в них миллиарды лет. И если до контактов с людьми гриб-гигант ещё и не был разумен, то следовало крепко задуматься над тем, во что превратилось это существо после того, как такие контакты состоялись.
Да, людям удалось в конце концов проникнуть в тайны зеленой планеты, но какой ценой?!
На стене осветился большой экран видеофонной связи. На нем обрисовалось лицо Кронина, дежурившего на пункте связи научной станции, — зеленое солнце разбушевалось, корабельная лонг-линия работала с перебоями, поэтому приходилось пользоваться более мощной.
— Что с Климом? — спросил инженер.
— Все по-старому.
— Тебя вызывает база, Иван. Будет говорить главный нейролог.
— Понял, — Иван помолчал, хмуря брови. — Переключи приём на корабль. Я не хочу уходить далеко.
16
Когда выяснилось, что Клим находится в катастрофическом положении, Иван и Алексей все данные его обследования передали на базу и попросили помощи. На базе был организован заочный консилиум, к которому привлекли лучших земных нейрологов. Связаться со специалистами, разбросанными по разным точкам Земли, солнечной системы и космоса, было не так-то просто, поэтому консилиум затянулся на несколько нестерпимо долгих дней. И вот наконец Лобов сидел за пультом лонгсвязи и смотрел на удлинённое аскетичное лицо главного нейролога базы.
— Хочу предупредить сразу, — утомлённые глаза нейролога смотрели как-то сквозь, мимо Лобова, — мы не имели с больным прямого контакта, а поэтому не можем сделать уверенного заключения и тем более дать гарантии.
— Я понимаю.
— По мнению большинства врачей, привлечённых на консилиум, лучше оставить все как есть. Подождать прилёта на Перл комплексной экспедиции. Там есть и специалисты, и аппаратура, гораздо более совершённая, чем на патрульном корабле. Углублённое обследование больного даст ответ на многие неясные, спорные вопросы.
— Ждать придётся около месяца, — вслух подумал Иван, — это ничем не грозит Климу Ждану?
Нейролог не замялся, он просто помолчал, прежде чем заговорить.
— Нет, не грозит, — и после крошечной паузы уточнил: — Ничем серьёзным.
— Конкретнее, — попросил Иван.
Их глаза впервые встретились. У нейролога были усталые, умные, даже добрые глаза. Но во взгляде, где-то в самой его первооснове, угадывалось равнодушие, некая бесстрастность. Это был взгляд человека со стороны, человека, неким образом стоящего над страданиями и несчастьями людей. Впервые Лобов поймал такой взгляд ещё давно у хирурга, который наблюдал за собакой, после сложнейшей экспериментальной операции просыпавшейся от наркотического сна. Лобов намертво запомнил этот взгляд. И потом иногда угадывал, улавливал его следы в глазах иных искуснейших врачей. Этот взгляд пугал и тревожил его. Да, чужие страдания, как бы то ни было, если не ожесточают, то сушат душу. Врач невольно начинает видеть в человеке не индивидуальность, не неповторимое, тончайшее порождение природы и сообщества людей, а объект исследований, наблюдений и лечения. С этим надо что-то делать. Надо, но что?
— Конкретнее, — повторил Иван.
Наверное, нейролог был чутким человеком и услышал нотку неприязни в голосе Лобова, потому что в глазах его мелькнуло если не удивление, то любопытство.
— Конкретнее, — повторил нейролог, переплетая длинные пальцы сухих ладоней, — если человек долго не двигается, происходит атрофия мышц. Если человек долго не думает, происходит постепенная атрофия нейронов. Чем быстрее применён лечебный комплекс, тем он эффективнее. Старая истина.
— Итак, по мнению большинства, нужно ждать. А по мнению меньшинства?
— По их мнению, надо применить один из сильнодействующих стимуляторов. Риазон, дельта-гейл, рох-три — что-нибудь из перечисленного обязательно должно быть на корабле.
— Рох-три есть, я знаю, — перебил Лобов.
— Этого достаточно. Стимулятор подействует как сильнейший раздражитель. Ведь до сих пор иногда «запускают» остановившееся сердце мощным электрическим разрядом. Точно так же рох-три ударит по нейронам. Если они только спят, они должны проснуться.
— А если не проснутся?
Нейролог пожал плечами:
— Тогда надежда на излечение больного станет ещё меньше.
Их взгляды снова встретились.
— Вы-то, — вдруг спросил Лобов, — вы сами принадлежите к большинству или к меньшинству?
— К меньшинству, — сухо ответил нейролог и, помолчав, спросил: — Сколько вам нужно времени на размышление?
— Нисколько. Я введу больному рох-три тотчас, как только закончим разговор.
В глазах нейролога мелькнуло удивление, сменившееся любопытством и, пожалуй, уважением.
— Имеете ли вы право брать на себя такую ответственность? — мягко спросил он.
— Имею, — спокойно ответил Лобов.
— Тогда желаю всяческих успехов.
В глазах главного нейролога мелькнула лёгкая ироническая усмешка, впрочем, может быть, это был случайный эффект, сопровождающий угасание изображения.
Лобов ещё минуту—другую посидел за пультом лонглинии. Его размышления прервал Кронин, появившийся на экране видеофона.
— Ты в самом деле решил ввести рох-три?
Лобов вздохнул:
— Решил. А что, неправильно?
— Не знаю. Но Клим был бы «за».
— И я подумал об этом.
— Я сейчас приду, Иван, только закончу сеанс с экспедицией.
Лобов грустно улыбнулся:
— Ты думаешь, это поможет?
— Не думаю. Но все-таки приду.
Клим спал, все так же мерно, поверхностно дыша. Лобов откинул лёгкое, невесомое одеяло, взял со столика инъектор с раствором рох-три и заколебался. Ему много раз приходилось рисковать в своей богатой приключениями патрульной жизни. А сейчас?
И почему-то, уже на все решившись и держа инъектор в руке, Иван медлил и думал. Думал не только о Климе, но и о Жане Вернее и его жене.
Вряд ли кто-нибудь когда-нибудь узнает, что произошло с экспедицией «Кентавр».
Но Ивану представилось такое: гриб-гигант все время экспериментировал, и однажды в порядке очередного эксперимента он разбудил Жана, погруженного в беспамятство. А потом было поздно, гриб не сумел, а может быть, и не захотел его удержать. И Жан Верней, руководитель экспедиции «Кентавр», нашёл силы выполнить свой долг перед всеми людьми и своей женой.
Глядя на спящего Клима, Иван представлял, как Жан пришёл в себя где-то в полутьме подземелья и при фосфорическом свете грибов-люминофоров обнаружил рядом с собой живую, но бесчувственную жену. Как он с ужасом старался понять, что же такое случилось. И как понемногу начал гаснуть вспыхнувший было у него огонёк памяти и разума. Но Жан Верней не пожелал сдаться. Он знал, что должен, обязан сообщить о себе людям. Откуда он взял силы в своём обессиленном теле? Как он добрался до станции? Чувство долга привело его к цели через непроглядную темень беспамятства. Он сделал, что должно. Он хотел сделать больше, но исчерпал свои силы. И тихо умер, уронив голову на пульт управления подземной машины.
Иван провёл рукой по лицу, прогоняя непрошеные чувства, оголил руку штурмана и нажатием кнопки ввёл рох-три. Теперь оставалось только ждать. Лобов накинул на Клима одеяло и встал. Недолго ждать. Минут пять — десять. Алексей ещё не успеет возвратиться с маяка, а все будет решено. Все. Кем будет Клим. И кем уже никогда не будет.
Иван прошёлся взад-вперёд по госпитальному отсеку, подошёл к Климу, послушал, как он ровно, спокойно дышит. Взял в руки книгу, но, даже и не раскрыв, снова положил на столик. Подошёл к иллюминатору. Сегодня была редкая для Перл погода. Почти цепляясь за вершину корабля, тянулись лохматые коричневые, с оранжевыми разводами облака. Моросил дождь. Колыхалось шоколадное море. Понуро стояли остроголовые грязно-рыжие ели. Непогодь.
— Иван!
Услышав этот слабый голос, Иван обернулся так, что локтем ударился о стену. Клим сидел на постели, глядя на него с лёгкой растерянной улыбкой. Он попытался было подняться на ноги, но Иван, очнувшись от столбняка, в мгновение ока оказался рядом с ним.
— Лежи! — постарался как можно более сердито сказать он, укладывая штурмана на подушку.
Слабая улыбка Клима приобрела лукавый оттенок.
— Так я болен? Сколько же я проспал, Иван?
— Долго.
— Как долго?
— Долго, две недели, — сказал Лобов, понимая, что от Клима все равно не отвяжешься.
— Две недели, — не столько удивился, сколько констатировал штурман и вдруг забеспокоился: — А где Алексей?
— Жив-здоров, — улыбнулся Лобов, — скоро явится сюда.
Клим кивнул головой, лёгкая морщина прорезала его лоб.
— А ребёнок? Я нашёл ребёнка в такой странной колыбели. Он жив? Или мне приснилось все это?
Иван покачал головой.
— Нет, Клим, не приснилось. Но ребёнок умер.
— Жалко. А Майю нашли?
— Нет. Не нашли.
Лобов солгал. Используя тяжи грифов как путеводные нити, они с Алексеем нашли и Майю.
1 2 3 4 5 6 7