Зато выбрались, знаем, что происходит. Вот фукси… тьфу ты, привязалось! Пора нам обратно.
Истессо молчал. Пальцы его мяли бумагу с печатью и гербом города.
- Думал - я шут, - продолжал Ойлен. - А в Доннельфаме - полны улицы шутов. Этак я совсем без работы останусь. Придется в огородники идти.
Хоакин криво усмехнулся и еще раз осмотрел печати на документе. Подлинные, вот в чем фокус-то. Все подлинное.
- Вон Грета, - сказал он. - Шпионка. За нами пришли.
- Где?…
Из-за домов показались стражники - здоровяки в полосатых ландскнехтских штанах и алых камзолах. Человек семь, и у каждого алебарда на плече. Рядом со стражниками семенила белобрысая девица, похожая на белочку. Яркое платье, шлюший фонарик на рукаве.
Грета. Грета-шпионка.
- Вот они, господа гвардейцы. Видите, в бороды вырядились?
- А то, - пробасил старший из стражников. - Думали, спрячутся!
Он наставил на Хоакина алебарду и грозно рявкнул:
- Эй, бродяги! Именем господина герцога. Кто из вас есть Хоакин Истессо? Беззаконный капитан разбойников?
Ойлен обрадовался. Вскочил на ноги, зазвенел шпагой:
- А вот подходи, баран, живо узнаешь кто! Кишки на клинок намотаю, тогда поймешь!
- Оставь их, друг. - Истессо положил Тальберту на плечо руку. - Пусть идут своей дорогой.
- Что значит оставь? Они нас арестовывать пришли.
- Вот именно, господин хороший!
Истессо вздохнул. Все-таки Тальберт чересчур любит драки и возню со шпагами… Хорошего бунтаря из него никогда не получится.
- Вот, пожалуйста. - Он протянул листок стражнику. - Ознакомьтесь и не говорите, что не видели.
- Это еще что за шутки? - нахмурил брови гвардеец, но пергамент взял. Принялся читать, с трудом разбирая буквы: - Выдра… водно… Выдана. Ох-ах… ист, Хаха… а? Хоакину Из тоста.
- Дай сюда, - потянулся к грамоте его товарищ. - Меня хоть мама не по вывескам читать учила. Ну-ка, ну-ка… «Выдана Хоакину Истессо. В том, что он не является разбойником, равно как хищником, громилой, бандитом, пиратом, флибустьером, вольным корсаром. Также не позволено ему именоваться: татем, воришкой, похитителем, мошенником, карманником (карманщиком), мазуриком, жуликом. Прозвища домашний вир, волочильных дел мастер, серебряных и золотых дел волочильщик - недопустимы никоим образом. От эпитетов лиходей, преступник, законопреступник, злоумышленник, беззаконник, убийца, грабитель, головорез, насильник, висельник, мародер - следует воздержаться тем паче. Настоящим удостоверяю: Кельке Плун, старшина огородников»
- Да он честный человек, - презрительно скривился начальник патруля. - Ну и мразь. Идемте отсюда, господа!
- Постойте. - Шпионка чуть не плакала. - Да что же это… да как же? Сама видела: бежали из Камении. Он и долговязый этот. Ведь двести талеров герцогом обещаны!
- Закрой пасть, шлюха, - озлился молодой. - Как смеешь ты равнять благородных доннельфамских висельников и беззаконников с какими-то побродяжками? Идем, Моор. Я хочу попасть в притон до богослужения.
Стражники ушли, посмеиваясь и перемигиваясь. За ними, словно побитая собачонка, плелась Грета. Вот она оглянулась, злобно зыркнула на стрелков и, подобрав юбки, помчалась вслед за алебардистами.
Все стихло. Далеко-далеко гремел гонг - монашеская процессия двигалась по улицам Доннельфама.
- Пора возвращаться. Зверь побери! - Ойлен с силой швырнул шпагу в ножны. - Герцог объявил нас честными людьми. Глазам своим не верю!
- Среди того ворья, что засело в городе, - отчего нет? В Доннельфаме стало модно быть мерзавцем. Не удивлюсь, если они придумали особые названия для наемного убийцы и вымогателя.
- С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».
Хоакин помотал головой:
- Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.
- Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.
- Это приказ, Таль.
- Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.
Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом - тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.
Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами - поэт, если нужно - маринист, портретист, пейзажист… но главным образом - маляр. Так проще. Удильщик - коль дублоны текут рекою. Охотник - когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов - но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет - тут не угадаешь.
И всем не угодишь.
Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие - кем бы стал Ойлен?
Странные картины промелькнули перед стрелком.
Костры - на которых сжигают людей.
Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем - скопом, щедро, без разбора!
Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.
Но - они же меняют мир.
- Я - единственный в мире бунтарь, - прошептал Хоакин. - Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?
Глава 12
НИЧЕВОЕННОЕ ГОТТЕННЕТОТСКОЕ ПЕРЕДМОЛЧАНИЕ
Лес. Тени. Закатные полосы во мху. Птичий щебет нал головой.
Последнюю милю до лагеря Хоакин бежал. Бежал, понимая, что уже опаздывает. Интуиция подсказывала, что стрелки в нешуточной опасности. Ох, как бы сейчас не помешала горсточка времени из коробки в мастерской творца!
Белая звезда вспыхнула меж сосновых ветвей, жаля глаза.
Сигнальная система Глинни Уса. Зеркала, флажки, веревки… Значит, она работает, и боевой голем стоит на страже. Уже хорошо. Вряд ли стрелков захватили врасплох.
С каждым шагом надежды Истессо таяли. Долго искать Глйнниуса не пришлось. Не успел Хоакин сделать и десятка шагов по лесной тропинке, как наткнулся на голема. Вернее, на то, что от него осталось.
- Ка… апита… могучий. Вер… нулся наконец. Рад слу… жить… - прохрипел тот.
- Глинниус?
- Рад слу… жить. Ско… рее вперед!
Глиняная голова торчала из кустов, насаженная на трухлявую корягу - жестокая пародия на королевские казни и мост Отрубленных Голов. Черепки усеивали поляну. Победитель Глинниуса, кем бы он ни был, постарался на славу. Каждый кусок был раздроблен молотом, чтобы никто не пытался восстановить голема.
- Сла… вный воин. Крошка Глин… ни. О, Ус!… Песнями про… славлен, - надтреснутым голосом пропел голем. Глаза его закрылись; чешуйка отслоилась от левого века и осыпалась по щеке.
- Подожди, Глинни, - заторопился Хоакин. - Я сейчас. Я помогу.
Он потянул голову с коряги. Трухлявое дерево заскрипело и переломилось пополам. Стрелок едва успел подхватить глиняный ком, прежде чем тот обрушился на землю.
- Бе… ги, Хоакин. Бе… е…ги… Защи… ти их!…
Нельзя бросать раненых стрелков - это Истессо знал как дважды два. Но в жизни случается разное. На карту были поставлены жизни Фуоко, Инцери и Маггары. Жизни других разбойников.
- Глинни, дружище. Продержись немного, и я вернусь за тобой. Слышишь?
- Да… Бе… ги же!… Пос… ла…
Бережно переложив голову голема на мох, Истессо помчался по тропинке. В черной книге не раз встречались рассказы о гибели лагеря. Но для стрелка возможность поражения была чем-то отвлеченным. Где мы, там нет смерти, когда же смерть придет, не будет нас.
Запах гари становился все явственней. Стрелок выскочил на поляну. Дверь хижины болталась на одной петле; в стену вонзились две стрелы - и обе сломаны у самого оперения. На пороге лежал убитый.
Хоакин присел возле мертвеца. Перевернул на спину, зачем-то прижал ухо к груди, слушая - не бьется ли сердце?
- Эк тебя угораздило, брат, - пробормотал он. - Что ж ты так, парень?…
Строгий серый сюртучок, зеленый платок на шее. Пухлые щеки, чуть тронутые юношеским пушком. И глаза - серые, удивленные. Философ доннельфамского толка. Завсегдатай пивных и салонов, парков и праздничных площадей. Не смущать тебе юных доннельфамок своею ученостью, не слушать восхищенных ахов и вздохов. Не плести кружев словесных, блудословя о Канте и женском равноправии.
Хоакин встал с колен, огляделся. Не раз приходилось ему возвращаться на пепелище, понимая, что ничего уж не изменить, не поправить. И в одиночку сражаться приходилось - когда Неттамгорский шериф особенно рьяно брался за дело.
Всякий раз это происходило словно впервые. Заклятие Бизоатона не давало бунтовщику притерпеться к смертям и крови. Не давало относиться к людям, словно к шахматным фигурам, - которые можно разменивать, которыми так легко жертвовать.
- Что же это ты, а?
Уложив мальчишку на мох под сосной, Хоакин двинулся к двери. Главное испытание ждало его впереди. В хижине произошло настоящее сражение: пол усеивали глиняные черепки; одеяла, покрывала, гобелены - все было разодрано в клочья. Стол покосился. Камни из очага валялись по полу.
Стрелок сгорбился, провел по лицу ладонью, словно пытаясь стереть боль и усталость. На подоконнике стояла треснувшая миска; молоко вытекло из нее, и над ягодами деловито кружила оса. Рядом чья-то заботливая рука пристроила раздавленный чайник Маггары.
Словно в забытье, Хоакин взял чайник и попытался его выправить. С подоконника спланировал листок бумаги; на нем чернели каракули. «Хок, милый!»
Одна Фуоко писала такими огромными печатными буквами. Маггара обычно украшала буквы виньетками, а Инцери оставляла обугленные следы лапок на каждой строчке.
Стрелок поднял бумажку и прочел: «Хок, милый! Я все-все-все дела переделала. И даже немного потренировала стрелков: они совершенно не умеют бросать ножи в цель. Правда, кулеш пригорел, и его пришлось вылить. Но разбойники не обиделись, они понимают, как трудно соблюдать все традиции. Любимый, приходи поскорее. Зацелую до смерти. Твоя Лиза».
Стрелок вышел из хижины. Отправился к месту общего сбора, к постам, тренировочной поляне.
Пусто, пусто, пусто… Нет даже убитых - бедолага у двери хижины оказался единственным. Да и его убили скорее по ошибке. Если враг пришел из Доннельфама - бюргерам не резон убивать бывших соседей. К чему? Достаточно поманить, всякий с радостью отправился бы разбойничать по родным тавернам и паркам.
- Эй, Хок! - негромко донеслось из кустов. Стрелок остановился.
- Хок, слава богу, ты здесь, - в зарослях крушины зашумело, вынырнула лохматая голова. - Зверь побери! Мы уж думали, тебя в разгляд Базилиску пустили. Эй, Пампфель, вылазь. Тут господин Ланселот собственной персоной.
Голова исчезла. Из кустов выбрались вояки-алебардисты: Пампфель и Ганхель.
- Чудо! Чудо! - возбужденно загалдели они. - Вы живы, капитан.
Гвардейцы принялись стаскивать с себя камзолы, выворачивая наизнанку: зеленой подкладкой вверх. В лесу следовало играть по другим правилам.
- Его преосвященство прислал брата Корнелиуса предать Терекок анафеме, - сообщил Ганхель. - Все, как полагается, с боевыми монахами. Выпейте, господин Ланселот, - он протянул Хоакину фляжку, - выпейте, вам станет легче.
Истессо принял фляжку. Отхлебнул:
- А боевые посты? Почему его не задержали?
- Зачем? Ведь у Корнелиуса было предписание от герцога. Честь по чести, со всеми подписями и печатями.
- Бедняга Вертель вздумал артачиться, - добавил Пампфель. - Ему показалось, что документы составлены не по форме… да ты его видел, у входа в хижину. Малый совсем сдвинулся со своей адвокатурой.
- За это его и убили?
- О нет. Бедолага умер от огорчения. Большой аккуратист был… Быть может, кто из монахов его и двинул по ребрам, разве докажешь? В газетах пропишут по-своему, чтоб народ не огорчать.
- А Лиза?
- Хо-хо! Ваша подруга сражалась, как львица! - Щеки Ганхеля залоснились от гордости, словно это он бился с монахами, не жалея себя. - На ее счет у Корнелиуса были недвусмысленные указания…
- …доставить в Храм, - подхватил его товарищ. - Она ведь дважды участвовала в жертвоприношениях…
- …и было бы преступлением разбазаривать ценный опыт, - вновь встрял Ганхель. - Ее повысят в ранге. Может быть, поставят над монастырем каким-нибудь.
У Хоакина отлегло от сердца. Лиза в безопасности, а значит, он ее отыщет - хоть в Храме, хоть на краю света.
- Думаю, сейчас она не очень годится на роль жертвенной девы.
- Да, герр Юнг нам об этом рассказывал. Лиза, говорит, изжила в своей психике патиссон… нет, плафон жертвы.
- Паттерн, - подсказал Ганхель.
- Ага, патрон. Стала иначе строить общение с людьми. Исчезли фрустрирующие предрасположенности. Но это ничего. Она сможет работать инструктором в Храме. Обучать начинающих девчонок. Сто пятьдесят шесть положений тела, скорбь и невыразимая печаль…
Хоакин кивнул. В рассуждениях гвардейцев было рациональное зерно. Герр Юнг - друид, огородник и по совместительству психотерапевт - пользовался у стрелков авторитетом. Выявлял тягу к садизму и огородизму. Много толковал о почвах нервных и суглинистых.
- Так что, господин Ланселот, с вашей возлюбленной все в порядке, - подытожил Пампфель. - И с крошками феечками тоже. Вертеля только жалко.
- Его бы похоронить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Истессо молчал. Пальцы его мяли бумагу с печатью и гербом города.
- Думал - я шут, - продолжал Ойлен. - А в Доннельфаме - полны улицы шутов. Этак я совсем без работы останусь. Придется в огородники идти.
Хоакин криво усмехнулся и еще раз осмотрел печати на документе. Подлинные, вот в чем фокус-то. Все подлинное.
- Вон Грета, - сказал он. - Шпионка. За нами пришли.
- Где?…
Из-за домов показались стражники - здоровяки в полосатых ландскнехтских штанах и алых камзолах. Человек семь, и у каждого алебарда на плече. Рядом со стражниками семенила белобрысая девица, похожая на белочку. Яркое платье, шлюший фонарик на рукаве.
Грета. Грета-шпионка.
- Вот они, господа гвардейцы. Видите, в бороды вырядились?
- А то, - пробасил старший из стражников. - Думали, спрячутся!
Он наставил на Хоакина алебарду и грозно рявкнул:
- Эй, бродяги! Именем господина герцога. Кто из вас есть Хоакин Истессо? Беззаконный капитан разбойников?
Ойлен обрадовался. Вскочил на ноги, зазвенел шпагой:
- А вот подходи, баран, живо узнаешь кто! Кишки на клинок намотаю, тогда поймешь!
- Оставь их, друг. - Истессо положил Тальберту на плечо руку. - Пусть идут своей дорогой.
- Что значит оставь? Они нас арестовывать пришли.
- Вот именно, господин хороший!
Истессо вздохнул. Все-таки Тальберт чересчур любит драки и возню со шпагами… Хорошего бунтаря из него никогда не получится.
- Вот, пожалуйста. - Он протянул листок стражнику. - Ознакомьтесь и не говорите, что не видели.
- Это еще что за шутки? - нахмурил брови гвардеец, но пергамент взял. Принялся читать, с трудом разбирая буквы: - Выдра… водно… Выдана. Ох-ах… ист, Хаха… а? Хоакину Из тоста.
- Дай сюда, - потянулся к грамоте его товарищ. - Меня хоть мама не по вывескам читать учила. Ну-ка, ну-ка… «Выдана Хоакину Истессо. В том, что он не является разбойником, равно как хищником, громилой, бандитом, пиратом, флибустьером, вольным корсаром. Также не позволено ему именоваться: татем, воришкой, похитителем, мошенником, карманником (карманщиком), мазуриком, жуликом. Прозвища домашний вир, волочильных дел мастер, серебряных и золотых дел волочильщик - недопустимы никоим образом. От эпитетов лиходей, преступник, законопреступник, злоумышленник, беззаконник, убийца, грабитель, головорез, насильник, висельник, мародер - следует воздержаться тем паче. Настоящим удостоверяю: Кельке Плун, старшина огородников»
- Да он честный человек, - презрительно скривился начальник патруля. - Ну и мразь. Идемте отсюда, господа!
- Постойте. - Шпионка чуть не плакала. - Да что же это… да как же? Сама видела: бежали из Камении. Он и долговязый этот. Ведь двести талеров герцогом обещаны!
- Закрой пасть, шлюха, - озлился молодой. - Как смеешь ты равнять благородных доннельфамских висельников и беззаконников с какими-то побродяжками? Идем, Моор. Я хочу попасть в притон до богослужения.
Стражники ушли, посмеиваясь и перемигиваясь. За ними, словно побитая собачонка, плелась Грета. Вот она оглянулась, злобно зыркнула на стрелков и, подобрав юбки, помчалась вслед за алебардистами.
Все стихло. Далеко-далеко гремел гонг - монашеская процессия двигалась по улицам Доннельфама.
- Пора возвращаться. Зверь побери! - Ойлен с силой швырнул шпагу в ножны. - Герцог объявил нас честными людьми. Глазам своим не верю!
- Среди того ворья, что засело в городе, - отчего нет? В Доннельфаме стало модно быть мерзавцем. Не удивлюсь, если они придумали особые названия для наемного убийцы и вымогателя.
- С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».
Хоакин помотал головой:
- Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.
- Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.
- Это приказ, Таль.
- Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.
Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом - тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.
Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами - поэт, если нужно - маринист, портретист, пейзажист… но главным образом - маляр. Так проще. Удильщик - коль дублоны текут рекою. Охотник - когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов - но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет - тут не угадаешь.
И всем не угодишь.
Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие - кем бы стал Ойлен?
Странные картины промелькнули перед стрелком.
Костры - на которых сжигают людей.
Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем - скопом, щедро, без разбора!
Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.
Но - они же меняют мир.
- Я - единственный в мире бунтарь, - прошептал Хоакин. - Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?
Глава 12
НИЧЕВОЕННОЕ ГОТТЕННЕТОТСКОЕ ПЕРЕДМОЛЧАНИЕ
Лес. Тени. Закатные полосы во мху. Птичий щебет нал головой.
Последнюю милю до лагеря Хоакин бежал. Бежал, понимая, что уже опаздывает. Интуиция подсказывала, что стрелки в нешуточной опасности. Ох, как бы сейчас не помешала горсточка времени из коробки в мастерской творца!
Белая звезда вспыхнула меж сосновых ветвей, жаля глаза.
Сигнальная система Глинни Уса. Зеркала, флажки, веревки… Значит, она работает, и боевой голем стоит на страже. Уже хорошо. Вряд ли стрелков захватили врасплох.
С каждым шагом надежды Истессо таяли. Долго искать Глйнниуса не пришлось. Не успел Хоакин сделать и десятка шагов по лесной тропинке, как наткнулся на голема. Вернее, на то, что от него осталось.
- Ка… апита… могучий. Вер… нулся наконец. Рад слу… жить… - прохрипел тот.
- Глинниус?
- Рад слу… жить. Ско… рее вперед!
Глиняная голова торчала из кустов, насаженная на трухлявую корягу - жестокая пародия на королевские казни и мост Отрубленных Голов. Черепки усеивали поляну. Победитель Глинниуса, кем бы он ни был, постарался на славу. Каждый кусок был раздроблен молотом, чтобы никто не пытался восстановить голема.
- Сла… вный воин. Крошка Глин… ни. О, Ус!… Песнями про… славлен, - надтреснутым голосом пропел голем. Глаза его закрылись; чешуйка отслоилась от левого века и осыпалась по щеке.
- Подожди, Глинни, - заторопился Хоакин. - Я сейчас. Я помогу.
Он потянул голову с коряги. Трухлявое дерево заскрипело и переломилось пополам. Стрелок едва успел подхватить глиняный ком, прежде чем тот обрушился на землю.
- Бе… ги, Хоакин. Бе… е…ги… Защи… ти их!…
Нельзя бросать раненых стрелков - это Истессо знал как дважды два. Но в жизни случается разное. На карту были поставлены жизни Фуоко, Инцери и Маггары. Жизни других разбойников.
- Глинни, дружище. Продержись немного, и я вернусь за тобой. Слышишь?
- Да… Бе… ги же!… Пос… ла…
Бережно переложив голову голема на мох, Истессо помчался по тропинке. В черной книге не раз встречались рассказы о гибели лагеря. Но для стрелка возможность поражения была чем-то отвлеченным. Где мы, там нет смерти, когда же смерть придет, не будет нас.
Запах гари становился все явственней. Стрелок выскочил на поляну. Дверь хижины болталась на одной петле; в стену вонзились две стрелы - и обе сломаны у самого оперения. На пороге лежал убитый.
Хоакин присел возле мертвеца. Перевернул на спину, зачем-то прижал ухо к груди, слушая - не бьется ли сердце?
- Эк тебя угораздило, брат, - пробормотал он. - Что ж ты так, парень?…
Строгий серый сюртучок, зеленый платок на шее. Пухлые щеки, чуть тронутые юношеским пушком. И глаза - серые, удивленные. Философ доннельфамского толка. Завсегдатай пивных и салонов, парков и праздничных площадей. Не смущать тебе юных доннельфамок своею ученостью, не слушать восхищенных ахов и вздохов. Не плести кружев словесных, блудословя о Канте и женском равноправии.
Хоакин встал с колен, огляделся. Не раз приходилось ему возвращаться на пепелище, понимая, что ничего уж не изменить, не поправить. И в одиночку сражаться приходилось - когда Неттамгорский шериф особенно рьяно брался за дело.
Всякий раз это происходило словно впервые. Заклятие Бизоатона не давало бунтовщику притерпеться к смертям и крови. Не давало относиться к людям, словно к шахматным фигурам, - которые можно разменивать, которыми так легко жертвовать.
- Что же это ты, а?
Уложив мальчишку на мох под сосной, Хоакин двинулся к двери. Главное испытание ждало его впереди. В хижине произошло настоящее сражение: пол усеивали глиняные черепки; одеяла, покрывала, гобелены - все было разодрано в клочья. Стол покосился. Камни из очага валялись по полу.
Стрелок сгорбился, провел по лицу ладонью, словно пытаясь стереть боль и усталость. На подоконнике стояла треснувшая миска; молоко вытекло из нее, и над ягодами деловито кружила оса. Рядом чья-то заботливая рука пристроила раздавленный чайник Маггары.
Словно в забытье, Хоакин взял чайник и попытался его выправить. С подоконника спланировал листок бумаги; на нем чернели каракули. «Хок, милый!»
Одна Фуоко писала такими огромными печатными буквами. Маггара обычно украшала буквы виньетками, а Инцери оставляла обугленные следы лапок на каждой строчке.
Стрелок поднял бумажку и прочел: «Хок, милый! Я все-все-все дела переделала. И даже немного потренировала стрелков: они совершенно не умеют бросать ножи в цель. Правда, кулеш пригорел, и его пришлось вылить. Но разбойники не обиделись, они понимают, как трудно соблюдать все традиции. Любимый, приходи поскорее. Зацелую до смерти. Твоя Лиза».
Стрелок вышел из хижины. Отправился к месту общего сбора, к постам, тренировочной поляне.
Пусто, пусто, пусто… Нет даже убитых - бедолага у двери хижины оказался единственным. Да и его убили скорее по ошибке. Если враг пришел из Доннельфама - бюргерам не резон убивать бывших соседей. К чему? Достаточно поманить, всякий с радостью отправился бы разбойничать по родным тавернам и паркам.
- Эй, Хок! - негромко донеслось из кустов. Стрелок остановился.
- Хок, слава богу, ты здесь, - в зарослях крушины зашумело, вынырнула лохматая голова. - Зверь побери! Мы уж думали, тебя в разгляд Базилиску пустили. Эй, Пампфель, вылазь. Тут господин Ланселот собственной персоной.
Голова исчезла. Из кустов выбрались вояки-алебардисты: Пампфель и Ганхель.
- Чудо! Чудо! - возбужденно загалдели они. - Вы живы, капитан.
Гвардейцы принялись стаскивать с себя камзолы, выворачивая наизнанку: зеленой подкладкой вверх. В лесу следовало играть по другим правилам.
- Его преосвященство прислал брата Корнелиуса предать Терекок анафеме, - сообщил Ганхель. - Все, как полагается, с боевыми монахами. Выпейте, господин Ланселот, - он протянул Хоакину фляжку, - выпейте, вам станет легче.
Истессо принял фляжку. Отхлебнул:
- А боевые посты? Почему его не задержали?
- Зачем? Ведь у Корнелиуса было предписание от герцога. Честь по чести, со всеми подписями и печатями.
- Бедняга Вертель вздумал артачиться, - добавил Пампфель. - Ему показалось, что документы составлены не по форме… да ты его видел, у входа в хижину. Малый совсем сдвинулся со своей адвокатурой.
- За это его и убили?
- О нет. Бедолага умер от огорчения. Большой аккуратист был… Быть может, кто из монахов его и двинул по ребрам, разве докажешь? В газетах пропишут по-своему, чтоб народ не огорчать.
- А Лиза?
- Хо-хо! Ваша подруга сражалась, как львица! - Щеки Ганхеля залоснились от гордости, словно это он бился с монахами, не жалея себя. - На ее счет у Корнелиуса были недвусмысленные указания…
- …доставить в Храм, - подхватил его товарищ. - Она ведь дважды участвовала в жертвоприношениях…
- …и было бы преступлением разбазаривать ценный опыт, - вновь встрял Ганхель. - Ее повысят в ранге. Может быть, поставят над монастырем каким-нибудь.
У Хоакина отлегло от сердца. Лиза в безопасности, а значит, он ее отыщет - хоть в Храме, хоть на краю света.
- Думаю, сейчас она не очень годится на роль жертвенной девы.
- Да, герр Юнг нам об этом рассказывал. Лиза, говорит, изжила в своей психике патиссон… нет, плафон жертвы.
- Паттерн, - подсказал Ганхель.
- Ага, патрон. Стала иначе строить общение с людьми. Исчезли фрустрирующие предрасположенности. Но это ничего. Она сможет работать инструктором в Храме. Обучать начинающих девчонок. Сто пятьдесят шесть положений тела, скорбь и невыразимая печаль…
Хоакин кивнул. В рассуждениях гвардейцев было рациональное зерно. Герр Юнг - друид, огородник и по совместительству психотерапевт - пользовался у стрелков авторитетом. Выявлял тягу к садизму и огородизму. Много толковал о почвах нервных и суглинистых.
- Так что, господин Ланселот, с вашей возлюбленной все в порядке, - подытожил Пампфель. - И с крошками феечками тоже. Вертеля только жалко.
- Его бы похоронить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44