Только... ну, другой.
– В том-то и дело. Барух умер. А ты живой.
– А если бы...
– Самые мерзкие слова, какие я только знаю, парень. «Если бы...» Тебе они ни к чему.
– Но, Секира, – евнух потерянно смотрел на воина, – как же я могу знать, можно ли верить тебе?
– А никак. – Тот покачал головой. – Ты не обо мне думай. Ты о людях думай, вот там действительно сложно:
«веришь – не веришь». Их учись понимать.
– А ты?
– Я – стихийное бедствие, – совершенно серьезно сказал Эльрик. – И будешь ты доверять мне или не будешь, ничего от этого не изменится.
– Слишком сильный, чтобы с кем-то считаться?
– Ты действительно думаешь так? Ахмази помолчал, ища ответ в себе самом. И ответил честно:
– Нет.
– Правильно. Сейчас и здесь я считаюсь с тобой. И пока ты не умрешь – так оно и будет. Главное, не лазь за львятами.
– Почему?
– Родители у них царапаются, сволочи.
«Будут Четверо, те, кого посчитают за фигуры и поставят на доску. Будут Четверо, и фигуры станут игроками, и сойдутся Цветок и Сталь, Смех и Расчет, и доска станет ареной, а зрители – фигурами. Будут Четверо, и мир на краю пропасти встанет на дыбы, и будет уже поздно что-то менять».
Разумные люди не верят пророчествам. Это Ахмази знал всегда. Какими бы путями ни шли звезды и светила – пути эти далеки от дел земных, и нет небесам заботы до смертных.
Да, пророчествам верить нельзя. Но как же не верить, если сказано ясно:
«Будут Четверо...»
Империя готов.
Эзис.
Сипанго.
И земля, что лежит далеко-далеко за морем. На Западе называют ее Готландией, землей Бога.
Четверо. Те, кто вот-вот развяжут войну, равной которой не было.
И если не лжет пророчество, говоря о Четверых, можно ли думать, что лживо оно во всем другом?
«Будет война, и реки потекут кровью, а поля вместо хлебов родят мечи и копья. Будет война, и Четверо пронесут ее по всему миру, и не будет преград для той войны. Будет война, и мир рухнет в пропасть и будет лететь долго, и крик умирающего будет исторгаться из его глотки».
Война неизбежна. И в войне этой Эннэм остался без союзников, без прикрытия, почти без сил. Ведь не один только султан двинет свои войска на барадские земли. Весь Запад обратится против одного-единственного государства. Нет выхода. Нет спасения. И не уйти от войны.
Мысли цеплялись за слово «война», как цепляется плуг за камень. Цеплялись и останавливались на нем снова и снова. Крошкой, засохшей на шелковой простыне, было слово. Мешало. Терло. Выпячивалось.
Война.
И вновь погружался Ахмази в поток воспоминаний, мыслей, неясных догадок. Знал, что омытое размышлениями слово, которое мешает сейчас, покажет себя с какой-нибудь иной, невидимой пока стороны. Сверкнет неожиданной гранью. И, может быть, найдется выход?
Выход должен быть.
Готландия. Сипанго. Эзис. Готская империя...
Четверо.
Солнце заливало сад ослепительным светом. Секира, вернувшись из империи готов, целые дни проводил в саду, замерев под жаркими солнечными лучами. Он напоминал тогда визирю змею, свернувшуюся в кольцо на раскаленном склоне бархана.
Что-то случилось с ним за пять лет, прожитых там, далеко на Западе. Что-то превратившее всегда довольного жизнью и собой Секиру в каменное изваяние. Ахмази не решался спросить. Просто заходил иногда в гости. Прятался в тень, куда-нибудь поближе к фонтану, и сидел так же молча, как Секира. Только нелюдь тянулся к солнцу. А визирю даже в прохладном шуме воды было тяжко.
Сорок лет дружбы – достаточный срок, чтобы научиться просто молчать рядом с другом. Но тогда это молчание казалось невыносимым.
И нарушил его первым все-таки Секира, а не Ахмази.
– Я много дал бы за то, чтобы вернуться в Степь, – сказал он однажды. И евнух вздрогнул от неожиданности. Как будто действительно заговорила каменная статуя.
– Разве тебе плохо здесь? – осторожно поинтересовался визирь.
– Там все иначе. Было иначе. Другие люди. Другие обычаи. Другой мир. Чище и лучше, хоть и кажется Степь со стороны дикой и жестокой.
– Ты жил и там тоже?
– Давно. У меня был друг, Тэмир. Он первый объединил племена степняков под своей рукой.
– Потрясатель?!
– Ты что-то знаешь об этом?
– Только то, что написано в книгах. Потрясатель мира, он прошел войной до древнего Виссана, покоряя все народы, что встречались на его пути. Имя его было забыто – его просто боялись вспоминать. Осталось только прозвище.
– Его имя стало титулом. Тэмир-хан. Властелин Степи.
– Но это было еще во времена Муджайи.
– Чуть раньше.
– Степь сейчас другая, ты ведь знаешь это. Секира.
– Знаю. Когда-то про Тэмира говорили, что он вернется. Зеш-ш. Люди придумывают себе сказки и верят в них. А я вот не умею. Так хочется верить иногда!
Ахмази решительно выбрался из тени. Заглянул в лицо шефанго:
– Что с тобой случилось, Эльрик? Что там было, на Западе?
– На Западе? – Секира пропустил в пальцах пушистый кончик длинной своей косы. – На Западе... Когда я приехал?
– Месяц назад.
– Старею, что ли? – Белая коса змеей метнулась за спину. – У тебя проблемы в Эзисе, Ахмази?
– Их договор с Сипанго.
– Я еду в Мерад.
***
Война.
Теперь это слово сплелось со словом «Степь». И начал выстраиваться-сплетаться узор мыслей, пока еще неопределенных, тычущихся в стороны, как слепые щенки.
Степь и Война.
Ахмази знал о Степи немного. Но все-таки больше, чем другие, даже больше, чем книжники.
Знал он и о хане Тэмире, именем которого пугали детей после его смерти. И о Потрясателе знал Ахмази больше любого историка или книгочея. По возвращении Секиры из Мерада, за те несколько дней, что прожил нелюдь в Аль-Бараде, Ахмази постарался вытянуть из него как можно больше.
Зачем?
Да ведь Степь была врагом Эннэма куда более страшным и реальным, чем Эзис, где жили все-таки братья по вере.
Итак, Война и Степь. Степь и Война.
Сим перечитал донесение, порадовавшись тому, что не разучился еще излагать факты и только факты, опуская домыслы и выводы, не подтвержденные ничем кроме собственной интуиции.
Впрочем, ему-то самому домысливать никто не запрещал. Наоборот, поощрялось в ордене умение делать самостоятельные выводы. Вот Сим и делал. Только выводы получались какие-то странные.
Может быть, потому, что факты между собой никак не связывались?
Вольные города охватила война. Неожиданная и какая-то нелепая. Началось все с того, что несколько бродяг из Бериллы, промышляющих разорением древних упокоищ, нашли немыслимой ценности клад в древнем-древнем захоронении.
Не простого человека приняло когда-то это последнее пристанище. Знатным и богатым воином был мертвец. Может быть, даже одним из ханов. Грабители разоряли могилу, а хозяин ее, на удивление не тронутый разложением, улыбался загадочно, глядя на незваных гостей.
Уже уходя, берилльцы собрались с духом и выдрали из застывших рук мертвеца саблю. Жутковато было. Покойник казался живым: вот-вот встанет да поотрубает головы дерзким пришельцам.
Однако не встал. И то сказать, мертвый все-таки.
Сокровища честно между собой разделили. Погрузили на лошадей и отправились в Бериллу, счастливые, надо полагать, и довольные. Каждому из них причиталась из клада такая доля, что хватило бы прожить безбедно до конца дней, да еще и оставить неплохое наследство детям, внукам и правнукам.
По дороге пропала из клада та самая сабля.
Нет, сабля, говорят, была не простая. Знатный был клинок, без лишних украшений, но ковки такой, что с нынешним оружием и не сравнить. Может, гномийской древней работы? Может, колдовской? Сейчас уже и не выяснить.
Пропала сабля и пропала. Велика ли потеря, если во вьючных мешках не одно состояние спрятано? Видно показалось, что велика. Потому что передрались поделыдики между собой, не успев даже от упокоища разграбленного далеко уехать.
Три десятка их было.
А выжили двое.
Самых разумных или трусливых самых – кто теперь скажет? Никто, потому что стоило этим двоим в Берилле объявиться, как с них головы и сняли.
Достался клад, весь как есть, за исключением пропавшей сабли, бургомистру Бериллы, бандиту известному, не так уж и давно на покой ушедшему. Бургомистр честь по чести разделил сокровище промеж своих. Никого не обидел. Всем досталось, и все вроде довольны были. Но не долго.
Вести о богатой добыче быстро по Вольным городам разошлись. А народ там тот еще – оторви да брось. Всякое отребье с земель окрестных к вольнице разбойной прибиться норовит. И прибиваются.
На Бериллу глядя, Тир с Согодом обзавидовались. Ну и не поленились – ленивые в Вольных городах долго не задерживаются – договорились быстренько да с двух сторон и ударили.
Была Берилла. И нет Бериллы.
И Господь бы с ней, с Бериллой, сегодня сожгли – завтра отстроят, но надо же было Согоду и Тиру между собой тут же и передраться. А на них, за Бериллу, надо думать, обидевшись, и Нордвиг с Соттерном навалились. И Джемис с Ос-Ригу в стороне не остались. Перегрызлись все между собой из-за клада неслыханного. Никогда не было такого, чтобы Вольные города друг против друга вставали, однако встали ведь!
И дерутся сейчас. Только пыль летит.
«Дерутся – это хорошо, – отстраненно размышлял Сим. – Пускай себе дерутся. Но, скажите на милость, почему драка эта так Барадского Лиса обеспокоила? Или он, зараза, по звериной своей привычке следы путает, глазами к Вольным городам оборотившись, а носом вынюхивая, что там в Эзисе делается?» Интерес Ахмази к войне в Вольных городах действительно был странен. Как будто мало было великому визирю угрозы с Запада. Куда более реальной угрозы.
Гнилой мир
Любой путь имеет начало и завершение. Когда, шатаясь от усталости, Эльрик собирался устроиться на очередную, Бог весть какую по счету ночевку, что-то настойчиво и неотступно поманило его вперед.
Еще чуть-чуть.
Несколько шагов.
Несколько мгновений, сбившееся дыхание, шум крови в ушах...
Еще немного.
Он взобрался на холм и увидел горы. И башню в горах. И небо там было синим. А под небом было море. Невидимое, прячущееся за горами. И солнце светило там, над стремительной иглой башни, уходящей в звонкую синеву.
Эльрик пошел к этому небу, к солнцу, к ветру, дыхание которого чувствовалось даже здесь, в прогнившей духоте. И, наверное, упал в конце концов, потому что даже он не мог идти до бесконечности. Но когда он проснулся, была ночь. Настоящая ночь. И сверху смотрели звезды.
Что-то мешало под боком. Что-то твердое, угловатое, плоское лежало в рюкзаке. Очень неудобно лежало.
Эльрик лениво сел. Зевнул. Убрал с лица спутанные волосы. И заглянул в рюкзак. Выпирая окованными в золото углами, поблескивая вычурными накладками, лежала там, поверх тщательно упакованного барахла, небольшая тонкая книга.
– Библиотека, м-мать, – невпопад ругнулся шефанго. И машинально полез за трубкой. Он все еще не привык к тому, что табак давно кончился.
Выругавшись еще раз, Эльрик закусил мундштук зубами и, посасывая пустую трубку, осторожно раскрыл манускрипт.
Мягкий, удивительно мягкий, светлый пергамент страниц. И черным по желтовато-белесому, нервным, летящим почерком – слова. На языке погибшего народа. На языке, ставшем потом языком магов. Слова складывались в созвучия фраз. В строфы:
"Внемлите мне, ибо знаю я, что будет и как будет.
Внемлите мне, ибо поведаю вам то, что предначертано звездами.
Внемлите мне, ибо то, что я расскажу, свершится..."
Наверное, нужно было что-то сказать по этому поводу. Но ничего приличного в голову не приходило. Эльрик бездумно пролистывал тонкие страницы, выделанные из человеческой кожи, читал знакомые до оскомины строки и подумывал, а не выкинуть ли нежданно появившийся подарочек в ближайшее болото. В самый глубокий омут.
Вот только болот поблизости не было. Ни единого.
Каменный карниз нависал над горной тропой. А над карнизом нависала сосна. Обычная сосна, не пытающаяся опутать корнями, высосать кровь ветками-щупальцами. Сосна с пышной кроной и с коричневым стволом, искривленным ветрами.
Карниз был засыпан сухой хвоей, валялись на нем шишки, и сидеть над тропой было мягко и удобно.
Эльрик и сидел. Наслаждался прозрачным воздухом, ветром и солнцем. Запахом хвои. Пересвистом невидимых птиц. Жизнью самой наслаждался.
Единственное, что портило настроение, – это отсутствие табака. Курить хотелось страшно, но кисет давно опустел.
Шефанго грыз новую, но уже изрядно побитую трубку и смотрел на Башню. Совсем уже близкую. Черная твердыня устремлялась в синие небеса, казалась не правдоподобно высокой и тонкой.
Снизу послышались шаги, уверенные, тяжеловатые. Бряцание металла. Кто-то шел по пыльной дороге, зная, что здесь он – дома и некого бояться, да и незачем.
Император неспешно поднялся на ноги. Вытянул из ножен саблю, взятую в какой-то из стычек, он не помнил в какой, и не помнил, кто был владельцем оружия, но сабля была славная. Из хорошей стали. Сразу пришлась по руке. Напомнила далекие, страшно далекие времена жизни в Великой Степи...
Сунув трубку в кисет, Эльрик спрыгнул на дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80