Ведь где-то рядом еще таилась вражеская подводная лодка, и капитан не имел права даже на малейший риск. Такова была беспощадная логика войны.
– Штурмбаннфюрер СС Ротманн?
– Да. Кто говорит?
– Это Лют. Военно-морская школа,
– Рад слышать вас, капитан.
– У вас есть какие-нибудь сведения о вашем бывшем сослуживце Юлинге? Гауптштурмфюрере СС Юлинге?
– О Вильгельме? Нет. Что-нибудь случилось?
– Да, кое-что, но это не телефонный разговор. Если можете, приезжайте ко мне. До десяти я буду у себя в кабинете.
В девять часов вечера Ротманн сидел в громадном кабинете начальника военно-морской школы. Капитан-цурзее Вольфганг Лют встретил его у дверей и, поздоровавшись, попросил прощения за то, что ему придется несколько минут подождать, – необходимо закончить срочный приказ. Он усалил Ротманна в удобное кресло, вернулся за свой громадный стол и продолжил писать какой-то документ. Тем временем Ротманн оглядел роскошные адмиральские апартаменты, в которых оказался впервые.
Кабинет был отделан в английском стиле. Всё, включая потолок, обшито темным деревом. Вдоль стен – открытые книжные стеллажи, вмонтированные в заранее предусмотренные ниши. Мягкий свет настольной лампы – единственного зажженного светильника – выхватывал из полумрака корешки старинных книг, морских атласов, лоций и каких-то огромных фолиантов. Они были потерты и даже облуплены, блестели тусклым золотом и внушали безусловное уважение. Под потолком над стеллажами в строгих рамах висели парадные портреты адмиралов Второго рейха. Конечно же, здесь были Тирпиц, Шеер, Хиппер, Шпее и даже кайзер, почему-то в мундире английского адмирала. Многих Ротманн не знал или не мог рассмотреть из-за слабого освещения. Пол кабинета устилал большой персидский ковер. По сторонам за пределами ковра был виден темный паркет с замысловатым наборным рисунком. Потолок пересекали мощные деревянные балки, разделяя его на девять глубоких квадратных кессонов. Все деревянные детали имели сложный профиль и темно-коричневый цвет и бликовали матовым лаком. В полном соответствии со стенами и стеллажами была выполнена и мебель, вероятно, специально изготовленная по эскизам архитектора,
Хозяин этого роскошного кабинета сидел за столом очень прямо, высоко держа голову, несмотря на то что писал. Он был худ. Его громадный лоб, переходящий в лысину, окруженную редкими светлыми волосами над ушами и в нижней части затылка, был покрыт морщинами. На лице тридцатилетнего капитана, о котором всем было известно, что он сторонник строгих моральных устоев, застыло выражение максимальной сосредоточенности.
Лют был в двубортном темно-синем кителе без погон и петлиц. Большие белые манжеты рубашки, из которых торчали его худые руки, застегнуты на золотые запонки с черными прямоугольными камнями. Золотые пуговицы, орел, галуны на обшлагах и несколько наград превращали этот китель в мундир старшего морского офицера. На его шее висел Рыцарский Железный крест. Над верхним лучом креста, скрывая уходящую под воротник белой рубашки красно-бело-черную орденскую ленту, находился серебряный знак в виде трех дубовых листьев и двух скрещенных мечей, припаянных снизу. Листья и мечи были усыпаны сорока пятью мелкими бриллиантами общим весом в два с половиной карата. Этой высшей воинской наградой рейха обладали менее трех десятков человек. В военно-морском флоте, кроме Люта, ее имел еще лишь один, и тоже подводник.
Лют закончил писать и, вызвав звонком секретаря, отдал ему бумаги. Затем вышел из-за стола и сел в кресло напротив Ротманна.
– Так вы ничего не знаете о Вилли? – спросил он, протягивая руку и беря со стола папку темно-синего цвета.
– Нет, но догадываюсь, что случилась какая-то неприятность?
– Можно сказать и так. – Капитан раскрыл папку, в которой было довольно много листов с напечатанным в две колонки списком имен. – Сегодня утром я получил эти списки и случайно натолкнулся в них на фамилию Юлинг. Оказалось, что это он.
– Что же это за списки?
– Это списки пассажиров и команды теплохода «Вильгельм Густлов». Вы, конечно, в курсе того, что с ним случилось?
– Да, но подробности…
– Подробности пока никому толком не известны. Вообще это дело закрытое, и его запрещено обсуждать, дабы не сеять панику среди населения. Из Восточной Пруссии предстоит вывезти морем еще несколько сот тысяч человек. Но вернемся к Юлингу. – Лют полистал содержимое своей папки. – Ага, вот. Он оказался в списке ста шестидесяти шести раненых, которых вывозили из Готенхафена и Данцига. – Захлопнув папку, капитан положил ее на стол и посмотрел на Ротманна. – Вот, собственно, и всё. Известно только, что на этом судне вывозились лишь тяжелораненые. Не при смерти, но всё же. Как туда угораздило попасть Вилли – ума не приложу, ведь практически все раненые были моряками. – Лют встал. – Так что при желании вы можете поинтересоваться в канцелярии померанской группировки, хотя сейчас там наверняка большая неразбериха.
– А что известно о спасенных?
– Пока говорят о тысяче человек. Точных данных нет и не скоро будут. Их подбирали несколько кораблей и развозили в самые разные места. Многие продолжают умирать от переохлаждения.
Ротманн, понимая, что других подробностей не услышит, вынужден был поблагодарить капитана. Прощаясь, он молча вскинул правую руку вверх, на что убежденный нацист Вольфганг Лют ответил менее энергично, как и подобает старшему по званию и еще более старшему по занимаемой должности.
Возвращаясь пешком домой, Ротманн думало Юлинге. Он не был особенно потрясен – в конце концов их всех ждало что-то подобное, и они это знали. Но почему «Густлов»? Был ли Юлинг в сознании и знал ли, куда попал? Помнил ли он рассказ Дворжака? Впрочем, если был в сознании, то наверняка вспомнил.
Нет, всё это не просто так. Это не может быть простым совпадением. Слишком уж…
Придя домой, он стал просматривать сегодняшние газеты в надежде выловить хоть какую-то информацию о событиях в Балтийском море. В это время в дверь постучали. Это был сосед. Дан никогда не звонил Ротманну, давая особым стуком своего мундштука понять, что это он, и никто иной. Можно было смело выходить хоть в трусах, не опасаясь наткнуться на посторонних, – за дверями мог быть только отставной моряк в старом халате, с прокуренной костяшкой в зубах.
Но на этот раз вместо шахматной доски в руках капитана была бутылка. Ротманн понял, что что-то произошло. Они молча посмотрели друг на друга, после чего Ротманн посторонился, пропуская соседа, и закрыл за ним дверь.
– Сегодня мне позвонил капитан Лют, – сказал Дан, усаживаясь в кресло. – Он просматривал списки пассажиров «Вильгельма Густлова». Искал там знакомых моряков и выпускников своей школы. – Он вздохнул. – Я думал, мой Фриц плавает в Атлантике, а на берег сходит где-нибудь в Вильгельмсхафене. А его занесло на Балтику…
– Его нашли в списке? – спросил Ротманн, когда Дан, задумавшись, замолчал,
– Да. В списке раненых, которых собирались вывезти. Нет ничего нелепее для подводника, чем утонуть в качестве пассажира на гражданской посудине.
– Ты рано делаешь выводы, – стал возражать Ротманн, – там много спасенных, в том числе и среди эвакуированных раненых.
– У тебя есть какая-то информация, Отто?
– Нет, но мне об этом час назад рассказывал сам Лют. Я был у него. Там среди раненых оказался и мой недавний сослуживец. Ты должен был видеть его – он иногда приходил сюда.
– Такой молодой и лощеный?
– Вот-вот. Это Юлинг. Уж как его-то туда занесло…
– И что же тебе сказал Вольфганг?
– Да в общем-то мало что. Спасено более тысячи человек. Точных данных и списков пока нет. Но раненых спасали особо, и ты по-прежнему должен надеяться.
– А кто тебе сказал, что я не надеюсь? Даже если спасся один человек, я буду считать, что это мой сын, пока меня в этом официально не разубедят. Давай, тащи, что там у тебя есть. Шахматы сегодня отменяются. И чай тоже…
Антон стоял у окна и вслушивался в завывания ветра. Несколько дней назад Ротманн рассказал ему о внезапном переводе Юлинга в действующие на Восточном фронте войска и недавнем обнаружении его фамилии в списке пассажиров утонувшего лайнера. Они коротко поговорили на эту тему, не придя ни к какому выводу. Потом Ротманн сказал, что опасается, как бы новый начальник гестапо не раскопал дело о неустановленном психе со странными предметами в карманах. Если он заинтересуется этими самыми предметами и захочет на них взглянуть, а они лежат в одной из коробок в их хранилище, то это чревато большими неприятностями.
Когда он уходил, Антон еще раз вспомнил о Юлинге, посочувствовав его фатальному невезению.
– Между прочим, прощаясь со мной, он посоветовал вас убрать, – сказал Ротманн с насмешкой во взгляде.
– Что ж, может быть, я на его месте посоветовал бы то же самое,
Вспоминая этот разговор, Антон услышал лязг ключа в замочной скважине. Пришел Ротманн. Он посмотрел на настенные часы – было около двенадцати – и поздоровался. Бросив на кресло большой сверток и свое меховое кепи полувоенного образца, он, не снимая пальто, сел на стул и достал из внутреннего кармана пачку документов,
– Вам нужно исчезнуть вторично. На этот раз из города.
– А что случилось? – сердце Антона екнуло.
– Боюсь, Веллер скоро всё же доберется до вас. А значит, и до меня. К тому же вам представился подходящий случай уехать именно сейчас. Вот, возьмите, – Ротманн протянул Антону документы. – С этой минуты вы Адам Родеман, фольксдойче из Риги. Вас с братом родители вывезли еще детьми в двадцатом году. Жили в Чехословакии. В Германии несколько лет. Живете в маленьком городке Герлиц, о чем в паспорте имеется прописка. Запомните адрес. Это у самой восточной границы, русские уже в тридцати милях оттуда, так что скоро он будет оккупирован и что-либо проверить относительно вас станет невозможно. Здесь ваша трудовая книжка. Медицинское свидетельство, согласно которому вы непригодны даже в фольксштурм по причине эпилепсии. Ваши родители умерли еще до войны. Брат погиб в 1943 году за свою новую родину и фюрера, о чем у вас имеется похоронное свидетельство. Все это вам нужно будет заучить. – Он подошел к свертку и развязал бечевку.
– Здесь пальто гражданского образца, а шинель придется оставить дома. Спорите со своей куртки и кепи все знаки различия, если не хотите, чтобы к вам на каждом шагу цеплялись патрули.
Ротманн прошел на кухню за стаканом воды. Он продолжал прямо оттуда:
– Сегодня в пять часов вечера вам нужно быть на вокзале. Я объясню, как туда пройти. Здесь недалеко. Поезд на Лейпциг. В вашем паспорте билет. Шестой вагон, двенадцатое место. Там и встретимся.
– Вы тоже едете? – обрадовался Антон.
– Мы с вами едем вместе. В моем распоряжении четыре дня, после чего я должен буду вернуться.
– А я?
Ротманн остановился напротив Антона.
– А с вами решим по дороге. Кстати, сегодня начинается Масленица. – Он снова сел и задумался. – Ну ладно. Остальное при встрече в поезде. Уходя, погасите свет. Вот вам ключ. Заприте дверь на два оборота и принесите его мне в вагон. А теперь смотрите сюда, я покажу вам, как пройти на вокзал.
Антон впервые шел по этому городу с документами в кармане. Он заучил все, что в них было написано: даты, адреса, имена. Идти он старался деловито, не оглядываясь по сторонам. Высоко поднятый воротник пальто, солдатское кепи и шарф мало спасали от пронизывающего февральского ветра. Над Балтикой висели тяжелые свинцовые облака, и, хотя снега почти уже не было, приближения весны не ощущалось. Это была скорее поздняя осень, хотя Ротманн что-то говорил про Масленицу.
В двухместном купе шестого вагона они снова встретились. Единственный вечерний пассажирский поезд на юг был заполнен едва наполовину.
Поезд шел довольно быстро с запланированными расписанием непродолжительными остановками на положенных станциях. Несмотря на постоянные бомбардировки, железнодорожное хозяйство Германии работало по-прежнему четко. Густая сеть дорог, покрывающая страну, позволяла маневрировать, пуская поезда в обход разрушенных участков. Впрочем, в других районах рейха ситуация не всегда была такой.
Небольшие станции следовали одна за одной. «Не то что у нас в Сибири, – думал Антон, – когда можно целый час смотреть неотрывно в окно и видеть только сплошную стену леса да редкие прогалины». Ротманн читал газету, принесенную проводником. Он сидел спиной по ходу движения и лишь изредка бросал короткие взгляды в окно, когда поезд давал гудок или начинал громыхать на стрелках. Антона, облокотившегося напротив на откидной столик, наоборот, живо интересовало всё происходящее снаружи. Месяцы одиночества взаперти, когда он часами простаивал у окна, вглядываясь сквозь узкую щель между шторой и рамой в участок видневшейся улицы, крыши и клочок серой поверхности зимнего моря над ними, сменились роскошным зрелищем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
– Штурмбаннфюрер СС Ротманн?
– Да. Кто говорит?
– Это Лют. Военно-морская школа,
– Рад слышать вас, капитан.
– У вас есть какие-нибудь сведения о вашем бывшем сослуживце Юлинге? Гауптштурмфюрере СС Юлинге?
– О Вильгельме? Нет. Что-нибудь случилось?
– Да, кое-что, но это не телефонный разговор. Если можете, приезжайте ко мне. До десяти я буду у себя в кабинете.
В девять часов вечера Ротманн сидел в громадном кабинете начальника военно-морской школы. Капитан-цурзее Вольфганг Лют встретил его у дверей и, поздоровавшись, попросил прощения за то, что ему придется несколько минут подождать, – необходимо закончить срочный приказ. Он усалил Ротманна в удобное кресло, вернулся за свой громадный стол и продолжил писать какой-то документ. Тем временем Ротманн оглядел роскошные адмиральские апартаменты, в которых оказался впервые.
Кабинет был отделан в английском стиле. Всё, включая потолок, обшито темным деревом. Вдоль стен – открытые книжные стеллажи, вмонтированные в заранее предусмотренные ниши. Мягкий свет настольной лампы – единственного зажженного светильника – выхватывал из полумрака корешки старинных книг, морских атласов, лоций и каких-то огромных фолиантов. Они были потерты и даже облуплены, блестели тусклым золотом и внушали безусловное уважение. Под потолком над стеллажами в строгих рамах висели парадные портреты адмиралов Второго рейха. Конечно же, здесь были Тирпиц, Шеер, Хиппер, Шпее и даже кайзер, почему-то в мундире английского адмирала. Многих Ротманн не знал или не мог рассмотреть из-за слабого освещения. Пол кабинета устилал большой персидский ковер. По сторонам за пределами ковра был виден темный паркет с замысловатым наборным рисунком. Потолок пересекали мощные деревянные балки, разделяя его на девять глубоких квадратных кессонов. Все деревянные детали имели сложный профиль и темно-коричневый цвет и бликовали матовым лаком. В полном соответствии со стенами и стеллажами была выполнена и мебель, вероятно, специально изготовленная по эскизам архитектора,
Хозяин этого роскошного кабинета сидел за столом очень прямо, высоко держа голову, несмотря на то что писал. Он был худ. Его громадный лоб, переходящий в лысину, окруженную редкими светлыми волосами над ушами и в нижней части затылка, был покрыт морщинами. На лице тридцатилетнего капитана, о котором всем было известно, что он сторонник строгих моральных устоев, застыло выражение максимальной сосредоточенности.
Лют был в двубортном темно-синем кителе без погон и петлиц. Большие белые манжеты рубашки, из которых торчали его худые руки, застегнуты на золотые запонки с черными прямоугольными камнями. Золотые пуговицы, орел, галуны на обшлагах и несколько наград превращали этот китель в мундир старшего морского офицера. На его шее висел Рыцарский Железный крест. Над верхним лучом креста, скрывая уходящую под воротник белой рубашки красно-бело-черную орденскую ленту, находился серебряный знак в виде трех дубовых листьев и двух скрещенных мечей, припаянных снизу. Листья и мечи были усыпаны сорока пятью мелкими бриллиантами общим весом в два с половиной карата. Этой высшей воинской наградой рейха обладали менее трех десятков человек. В военно-морском флоте, кроме Люта, ее имел еще лишь один, и тоже подводник.
Лют закончил писать и, вызвав звонком секретаря, отдал ему бумаги. Затем вышел из-за стола и сел в кресло напротив Ротманна.
– Так вы ничего не знаете о Вилли? – спросил он, протягивая руку и беря со стола папку темно-синего цвета.
– Нет, но догадываюсь, что случилась какая-то неприятность?
– Можно сказать и так. – Капитан раскрыл папку, в которой было довольно много листов с напечатанным в две колонки списком имен. – Сегодня утром я получил эти списки и случайно натолкнулся в них на фамилию Юлинг. Оказалось, что это он.
– Что же это за списки?
– Это списки пассажиров и команды теплохода «Вильгельм Густлов». Вы, конечно, в курсе того, что с ним случилось?
– Да, но подробности…
– Подробности пока никому толком не известны. Вообще это дело закрытое, и его запрещено обсуждать, дабы не сеять панику среди населения. Из Восточной Пруссии предстоит вывезти морем еще несколько сот тысяч человек. Но вернемся к Юлингу. – Лют полистал содержимое своей папки. – Ага, вот. Он оказался в списке ста шестидесяти шести раненых, которых вывозили из Готенхафена и Данцига. – Захлопнув папку, капитан положил ее на стол и посмотрел на Ротманна. – Вот, собственно, и всё. Известно только, что на этом судне вывозились лишь тяжелораненые. Не при смерти, но всё же. Как туда угораздило попасть Вилли – ума не приложу, ведь практически все раненые были моряками. – Лют встал. – Так что при желании вы можете поинтересоваться в канцелярии померанской группировки, хотя сейчас там наверняка большая неразбериха.
– А что известно о спасенных?
– Пока говорят о тысяче человек. Точных данных нет и не скоро будут. Их подбирали несколько кораблей и развозили в самые разные места. Многие продолжают умирать от переохлаждения.
Ротманн, понимая, что других подробностей не услышит, вынужден был поблагодарить капитана. Прощаясь, он молча вскинул правую руку вверх, на что убежденный нацист Вольфганг Лют ответил менее энергично, как и подобает старшему по званию и еще более старшему по занимаемой должности.
Возвращаясь пешком домой, Ротманн думало Юлинге. Он не был особенно потрясен – в конце концов их всех ждало что-то подобное, и они это знали. Но почему «Густлов»? Был ли Юлинг в сознании и знал ли, куда попал? Помнил ли он рассказ Дворжака? Впрочем, если был в сознании, то наверняка вспомнил.
Нет, всё это не просто так. Это не может быть простым совпадением. Слишком уж…
Придя домой, он стал просматривать сегодняшние газеты в надежде выловить хоть какую-то информацию о событиях в Балтийском море. В это время в дверь постучали. Это был сосед. Дан никогда не звонил Ротманну, давая особым стуком своего мундштука понять, что это он, и никто иной. Можно было смело выходить хоть в трусах, не опасаясь наткнуться на посторонних, – за дверями мог быть только отставной моряк в старом халате, с прокуренной костяшкой в зубах.
Но на этот раз вместо шахматной доски в руках капитана была бутылка. Ротманн понял, что что-то произошло. Они молча посмотрели друг на друга, после чего Ротманн посторонился, пропуская соседа, и закрыл за ним дверь.
– Сегодня мне позвонил капитан Лют, – сказал Дан, усаживаясь в кресло. – Он просматривал списки пассажиров «Вильгельма Густлова». Искал там знакомых моряков и выпускников своей школы. – Он вздохнул. – Я думал, мой Фриц плавает в Атлантике, а на берег сходит где-нибудь в Вильгельмсхафене. А его занесло на Балтику…
– Его нашли в списке? – спросил Ротманн, когда Дан, задумавшись, замолчал,
– Да. В списке раненых, которых собирались вывезти. Нет ничего нелепее для подводника, чем утонуть в качестве пассажира на гражданской посудине.
– Ты рано делаешь выводы, – стал возражать Ротманн, – там много спасенных, в том числе и среди эвакуированных раненых.
– У тебя есть какая-то информация, Отто?
– Нет, но мне об этом час назад рассказывал сам Лют. Я был у него. Там среди раненых оказался и мой недавний сослуживец. Ты должен был видеть его – он иногда приходил сюда.
– Такой молодой и лощеный?
– Вот-вот. Это Юлинг. Уж как его-то туда занесло…
– И что же тебе сказал Вольфганг?
– Да в общем-то мало что. Спасено более тысячи человек. Точных данных и списков пока нет. Но раненых спасали особо, и ты по-прежнему должен надеяться.
– А кто тебе сказал, что я не надеюсь? Даже если спасся один человек, я буду считать, что это мой сын, пока меня в этом официально не разубедят. Давай, тащи, что там у тебя есть. Шахматы сегодня отменяются. И чай тоже…
Антон стоял у окна и вслушивался в завывания ветра. Несколько дней назад Ротманн рассказал ему о внезапном переводе Юлинга в действующие на Восточном фронте войска и недавнем обнаружении его фамилии в списке пассажиров утонувшего лайнера. Они коротко поговорили на эту тему, не придя ни к какому выводу. Потом Ротманн сказал, что опасается, как бы новый начальник гестапо не раскопал дело о неустановленном психе со странными предметами в карманах. Если он заинтересуется этими самыми предметами и захочет на них взглянуть, а они лежат в одной из коробок в их хранилище, то это чревато большими неприятностями.
Когда он уходил, Антон еще раз вспомнил о Юлинге, посочувствовав его фатальному невезению.
– Между прочим, прощаясь со мной, он посоветовал вас убрать, – сказал Ротманн с насмешкой во взгляде.
– Что ж, может быть, я на его месте посоветовал бы то же самое,
Вспоминая этот разговор, Антон услышал лязг ключа в замочной скважине. Пришел Ротманн. Он посмотрел на настенные часы – было около двенадцати – и поздоровался. Бросив на кресло большой сверток и свое меховое кепи полувоенного образца, он, не снимая пальто, сел на стул и достал из внутреннего кармана пачку документов,
– Вам нужно исчезнуть вторично. На этот раз из города.
– А что случилось? – сердце Антона екнуло.
– Боюсь, Веллер скоро всё же доберется до вас. А значит, и до меня. К тому же вам представился подходящий случай уехать именно сейчас. Вот, возьмите, – Ротманн протянул Антону документы. – С этой минуты вы Адам Родеман, фольксдойче из Риги. Вас с братом родители вывезли еще детьми в двадцатом году. Жили в Чехословакии. В Германии несколько лет. Живете в маленьком городке Герлиц, о чем в паспорте имеется прописка. Запомните адрес. Это у самой восточной границы, русские уже в тридцати милях оттуда, так что скоро он будет оккупирован и что-либо проверить относительно вас станет невозможно. Здесь ваша трудовая книжка. Медицинское свидетельство, согласно которому вы непригодны даже в фольксштурм по причине эпилепсии. Ваши родители умерли еще до войны. Брат погиб в 1943 году за свою новую родину и фюрера, о чем у вас имеется похоронное свидетельство. Все это вам нужно будет заучить. – Он подошел к свертку и развязал бечевку.
– Здесь пальто гражданского образца, а шинель придется оставить дома. Спорите со своей куртки и кепи все знаки различия, если не хотите, чтобы к вам на каждом шагу цеплялись патрули.
Ротманн прошел на кухню за стаканом воды. Он продолжал прямо оттуда:
– Сегодня в пять часов вечера вам нужно быть на вокзале. Я объясню, как туда пройти. Здесь недалеко. Поезд на Лейпциг. В вашем паспорте билет. Шестой вагон, двенадцатое место. Там и встретимся.
– Вы тоже едете? – обрадовался Антон.
– Мы с вами едем вместе. В моем распоряжении четыре дня, после чего я должен буду вернуться.
– А я?
Ротманн остановился напротив Антона.
– А с вами решим по дороге. Кстати, сегодня начинается Масленица. – Он снова сел и задумался. – Ну ладно. Остальное при встрече в поезде. Уходя, погасите свет. Вот вам ключ. Заприте дверь на два оборота и принесите его мне в вагон. А теперь смотрите сюда, я покажу вам, как пройти на вокзал.
Антон впервые шел по этому городу с документами в кармане. Он заучил все, что в них было написано: даты, адреса, имена. Идти он старался деловито, не оглядываясь по сторонам. Высоко поднятый воротник пальто, солдатское кепи и шарф мало спасали от пронизывающего февральского ветра. Над Балтикой висели тяжелые свинцовые облака, и, хотя снега почти уже не было, приближения весны не ощущалось. Это была скорее поздняя осень, хотя Ротманн что-то говорил про Масленицу.
В двухместном купе шестого вагона они снова встретились. Единственный вечерний пассажирский поезд на юг был заполнен едва наполовину.
Поезд шел довольно быстро с запланированными расписанием непродолжительными остановками на положенных станциях. Несмотря на постоянные бомбардировки, железнодорожное хозяйство Германии работало по-прежнему четко. Густая сеть дорог, покрывающая страну, позволяла маневрировать, пуская поезда в обход разрушенных участков. Впрочем, в других районах рейха ситуация не всегда была такой.
Небольшие станции следовали одна за одной. «Не то что у нас в Сибири, – думал Антон, – когда можно целый час смотреть неотрывно в окно и видеть только сплошную стену леса да редкие прогалины». Ротманн читал газету, принесенную проводником. Он сидел спиной по ходу движения и лишь изредка бросал короткие взгляды в окно, когда поезд давал гудок или начинал громыхать на стрелках. Антона, облокотившегося напротив на откидной столик, наоборот, живо интересовало всё происходящее снаружи. Месяцы одиночества взаперти, когда он часами простаивал у окна, вглядываясь сквозь узкую щель между шторой и рамой в участок видневшейся улицы, крыши и клочок серой поверхности зимнего моря над ними, сменились роскошным зрелищем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73