В награду за свою закругленную фразу я получил едва заметную улыбку.
Доктор Мотт вел себя до невероятности буднично, он даже отвернулся от нас, чтобы поговорить с Оветой Купер, нашей нянькой. Судя по всему, ее мать чем-то болела — там, в деревне.
— Овета, — сказал доктор Мотт, — вам будет приятно узнать, что у вашей матушки температура почти нормальная.
Отца рассердила такая невозмутимость, и он обрадовался, что есть на ком сорвать раздражение.
— Сколько это тянется, доктор? — спросил он. — Давно ли вы узнали о том, что они разумны?
Доктор Мотт бросил взгляд на часы.
— Примерно сорок пять минут назад, — сказал он.
— Вы, кажется, нисколько не удивлены, — сказал отец.
Доктор Мотт немного подумал, потом пожал плечами.
— Разумеется, я очень рад за всех вас, — сказал он.
Доктор Мотт сказал эти слова настолько безрадостно, что это заставило нас с Элизой опять сблизить головы.
Что-то тут было нечисто, и нам было совершенно необходимо понять, в чем дело.
* * *
Наш гений нам не изменил. Он дал нам понять, что на самом деле мы влипли в куда более безвыходное положение, чем раньше.
Но на нашего гения, как и на всех прочих гениев, порой нападала монументальная наивность. Так вышло и в тот раз. Он нам подсказал, что надо сделать: быстренько вернуться в состояние идиотизма. И тогда все будет в порядке.
— Ату, — сказала Элиза.
— Угу, — сказал я.
Я громко пукнул. Элиза пустила слюни.
Я взял булочку с маслом и запустил ее в лицо Овете Купер. Элиза обернулась к отцу.
— Буль-плю! — сказала она.
— Мум-пум! — крикнул я.
Отец расплакался.
ГЛАВА 13
С тех пор, как я начал писать эти мемуары, прошло шесть дней. Четыре дня тяжесть была средняя — привычная, как в старые времена. Вчера она была очень сильная, я еле выбрался из постели — сплю я в гнезде из разных лохмотьев в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг. Когда мне понадобилось в шахту для лифта — мы пользуемся ею вместо уборной, — я пробирался через чащу из подсвечников на четвереньках.
Хэй-хо.
Ну, а в первый день тяжесть была маленькая, и сегодня опять такая же. И опять у меня эрекция, и у Исидора, любовника моей внучки, тоже. Как, впрочем, у каждого мужчины на острове.
* * *
Вот Мелоди с Исидором, прихватив с собой туристский ленч, отправились на перекресток Бродвея с Сорок второй улицей — они там строят в дни легкой тяжести что-то вроде пирамиды.
Они не обтесывают плиты и блоки, чтобы построить ее, и вообще не стесняются в выборе материала. Вместо камня они суют туда и куски рельсов, и бочки из-под горючего, и шины, и обломки автомобилей, и мебель из офисов, и сиденья из театров, в общем, всякую рухлядь. Но я смотрел, что у них получается. Когда они ее закончат, это явно будет не просто куча мусора. Это будет настоящая пирамида.
* * *
Так что археологи будущего, прочтя мои записки, будут избавлены от бесплодного труда — раскопок этой пирамиды. Им не понадобится искать то, ради чего она сделана. Там нет ни секретных камер, ни потайных сокровищниц.
То, ради чего построена пирамида, — сущая мелочь, и она спрятана под крышкой люка, лежащего в основании пирамиды. Это тельце мертворожденного ребенка мужского пола. Младенец покоится в нарядной коробке, которая некогда служила пепельницей для дорогих сигар. Эту коробку положили на дно люка четыре года назад, среди путаницы кабелей и труб — Мелоди, его двенадцатилетняя мать, я, его прадедушка, и наша ближайшая соседка, наш дорогой друг, Вера Белка-5 Цаппа.
Пирамиду придумали строить Мелоди и Исидор, который стал ее любовником позднее. Это надгробие — памятник жизни, которая не была прожита, человеку, которого даже не успели назвать человеческим именем.
Хэй-хо.
* * *
И вовсе ни к чему рыться в пирамиде, чтобы достать коробку. К ней можно подобраться через соседние люки.
Берегитесь крыс.
* * *
В виду того, что младенец был моим наследником, пирамиду можно назвать так: «Гробница Принца Подсвечников».
* * *
Имя отца Принца Подсвечников осталось неизвестным. Он обошелся с Мелоди довольно бесцеремонно на окраине Скенектеди. Она шла из Детройта, что в Мичиганском Королевстве, к Острову Смерти, где она надеялась найти своего дедушку, легендарного доктора Уилбура Нарцисс-11 Свейна.
* * *
Мелоди опять беременна — на этот раз от Исидора.
Она у нас кривоногая, маленькая, с торчащими кривыми зубками и следами рахита — но веселая. В детстве она очень уж плохо питалась — жила сироткой в гареме Короля Мичигана.
Мелоди кажется мне порой жизнерадостной старушкой-китаянкой, хотя ей всего шестнадцать. Когда беременная девчушка так выглядит, всякому врачу-педиатру станет грустно.
Но меня утешает то, как ее любит розовый, энергичный Исидор. Как почти все его сородичи Крыжовники, Исидор сохранил полный набор зубов, и его не клонит к земле, даже в дни тяжелой тяжести он ходит прямо. В такие дни он носит Мелоди на руках, даже меня предлагал поднести, куда надо.
Крыжовники — в основном собиратели пищи, живут они в развалинах Нью-Йоркской биржи и поблизости. Они ловят рыбу в доках. Ведут раскопки, добывая консервы. Собирают фрукты и ягоды, когда они им попадаются. А картофель, помидоры, редиску выращивают сами. И еще всякую всячину.
Они ставят ловушки и западни на крыс и летучих мышей, и на кошек, и на собак, и едят их. Крыжовник — существо всеядное. Слопает что угодно.
ГЛАВА 14
Я пожелал бы Мелоди того, чего когда-то желали нам с Элизой наши родители: короткой, но счастливой жизни на астероиде.
Хэй-хо.
* * *
Да, как я уже говорил, мы с Элизой могли бы долго и счастливо жить на астероиде, если бы в один прекрасный день не расхвастались своей гениальностью. Мы бы и сейчас могли жить во дворце, отапливались бы яблонями, мебелью, перилами и деревянными панелями, а когда нас навещали бы чужие люди, мы бы пускали слюну и агукали. Мы и кур могли бы держать. Завели бы небольшой огородик. Мы бы радовались своей непрерывно прибавляющейся мудрости, вовсе не задумываясь о том, на что она может пригодиться.
* * *
Солнце садится. Прозрачные облачка — стаи летучих мышей — клубятся над выходами из подземки, и рассеиваются, как дым, со щебетом и писком. Меня, как всегда, пробирает дрожь.
Я даже не могу назвать их попискиванье звуком. Это скорее какая-то нездоровая тишина.
* * *
Продолжаю писать — при свете тряпочного фитиля, горящего в миске с животным жиром.
У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором играют в триктрак — доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.
Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.
* * *
Они собираются устроить прием на мой сто первый день рождения, до которого остался месяц.
Иногда я подслушиваю их разговоры. Привычка — вторая натура. Вера Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы — и для себя, и для своих рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом Заливе. Рабы будут одеты в розовые шаровары и золотые туфли, и в зеленые тюрбаны с плюмажами из страусовых перьев — я слышал, как Мелоди про это рассказывала.
Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в паланкине и ее будут окружать рабы с дарами и едой и факелами; а бродячих собак они будут отпугивать, звоня в обеденные гонги.
Хэй-хо.
* * *
Надо мне быть поосторожнее, как бы не перепить на собственном дне рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о том, чего им знать не следует: то существование, которое ждет нас после смерти, куда хуже теперешнего.
Хэй-хо.
ГЛАВА 15
Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к утешительному идиотизму. При малейшей попытке нам влетало по первое число. Кстати, наши слуги и родители обнаружили один побочный продукт нашего превращения, который их прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски ругать.
Да, худо нам приходилось по временам!
* * *
Между прочим, доктора Мотта выгнали, а на смену ему явились целые полчища экспертов.
Поначалу нам это даже понравилось. Первые приезжие медики были специалисты — по сердечным болезням, по легочным, по почечным и так далее. Пока они нас изучали — орган за органом, брали на анализ все жидкости в наших организмах, мы были образчиками здоровья.
Они очень старались. Они в известном смысле были наемными служащими нашей семьи. Это были ученые-исследователи, чью работу финансировал нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать и загнать в Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.
Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне, что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.
— Как там погодка у вас наверху? — говорил он, и так далее.
В этих насмешках было что-то утешительное. У нас создавалось — без всяких на то оснований — представление, что наше уродство — пустяки, дело житейское. Я до сих пор помню, как специалист по ухо-горло-носу, заглянув при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал:
— Бог ты мой! Сестра! — позвал он. — Звоните в Национальное Географическое общество! Мы тут открыли вход в Мамонтову пещеру!
Элиза расхохоталась. Сестра расхохоталась. Я расхохотался. Все мы хохотали до упаду.
Наши родители были в другом крыле дворца. Они старались держаться подальше от нашего веселья.
* * *
Но уже в самом начале мы успели узнать горечь разлуки. Для некоторых испытаний требовалось развести нас по разным комнатам, даже не смежным. И по мере того, как расстояние между мной и Элизой увеличивалось, я чувствовал, что голова у меня превращается в деревянную болванку.
Я становился тупым, неуверенным в себе.
Когда мы с Элизой снова увиделись, она сказала, что с ней творилось примерно то же самое.
— Мне казалось, что в мой череп налили патоки, доверху, — сказала она.
Мы мужественно старались смеяться, скрывая страх, над теми тупоумными детьми, в которых мы превращались, как только нас разлучали. Мы делали вид, что у нас с ними нет ничего общего, мы им даже имена придумали. Мы звали их «Бетти и Бобби Браун».
* * *
Вполне могу и сейчас, не откладывая, сказать, что когда мы прочли завещание Элизы — после ее смерти под оползнем, — то узнали, что она хотела быть похороненной там, где смерть ее застанет. На могилу она просила поставить простой камень, с единственной, исчерпывающей надписью:
ЗДЕСЬ
ЛЕЖИТ БЕТТИ БРАУН
* * *
Так вот, последний специалист, который нас осматривал, — доктор психологии Корделия Свейн Кординер — объявила, что меня и Элизу необходимо разлучить навсегда, а это значило, что мы были обречены навеки превратиться в Бетти и Бобби Браун.
ГЛАВА 16
Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства — лучше всякого воспитания. Могу предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти — в своем роде это впечатление почти такое же священное и спасительное: надо столкнуться с человеческой особью, которая пользуется в мире взрослых глубочайшим уважением, и обнаружить, что этот человек — маньяк, злобный садист. Это нам с Элизой и пришлось пережить, встретив доктора Корделию Свейн Кординер, которую все считали величайшим авторитетом по психологическому тестированию во всем мире — за исключением Китая. Никто давным-давно не знал, что там творится, в Китае.
* * *
У меня здесь, в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг, есть Британская Энциклопедия, вот откуда я знаю второе имя Достоевского, то есть его отчество.
* * *
В присутствии взрослых доктор Корделия Свейн Кординер всегда была очень любезна и авторитетна. Все время, пока она была в замке, она одевалась как картинка — туфли на высоких каблуках, модные платья, украшения.
Мы слышали, как она говорила нашим родителям:
— Если у женщины три докторских степени и она возглавляет корпорацию по тестированию, приносящую три миллиона долларов в год, это еще не значит, что она не может быть женственной.
Но когда она добиралась до нас с Элизой без свидетелей, от нее разило паранойей.
— Вы бросьте ваши штучки, сопливые миллионерские отродья, со мной эти фокусы не пройдут! — вот что она говорила.
Ни я, ни Элиза ни разу не сделали ничего плохого.
* * *
Богатство и могущество нашей семьи приводило ее в такую ярость, что она себя не помнила, и, помоему, даже не замечала, какие мы долговязые, какие уродливые. Мы для нее были парочкой типичных детишек богачей, до безобразия избалованных.
— Я-то не в рубашке родилась, не то что некоторые, — повторяла она нам много раз. — Сколько было дней, когда мы даже не знали, где достать еды, — говорила она. — Представляете себе, каково нам было?
— Нет, — говорила Элиза.
— Где уж вам, — говорила доктор Кординер.
И прочее в таком роде.
* * *
Принимая во внимание ее паранойю, нам очень не повезло: ее второе имя совпадало с нашей фамилией.
— Нет, я вам не любящая тетушка Корделия, — говаривала она, — Можете не ломать ваши куриные аристократические мозги. Мой дедушка, когда приехал из Польши, поменял фамилию и стал из Станковица Свейном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
Доктор Мотт вел себя до невероятности буднично, он даже отвернулся от нас, чтобы поговорить с Оветой Купер, нашей нянькой. Судя по всему, ее мать чем-то болела — там, в деревне.
— Овета, — сказал доктор Мотт, — вам будет приятно узнать, что у вашей матушки температура почти нормальная.
Отца рассердила такая невозмутимость, и он обрадовался, что есть на ком сорвать раздражение.
— Сколько это тянется, доктор? — спросил он. — Давно ли вы узнали о том, что они разумны?
Доктор Мотт бросил взгляд на часы.
— Примерно сорок пять минут назад, — сказал он.
— Вы, кажется, нисколько не удивлены, — сказал отец.
Доктор Мотт немного подумал, потом пожал плечами.
— Разумеется, я очень рад за всех вас, — сказал он.
Доктор Мотт сказал эти слова настолько безрадостно, что это заставило нас с Элизой опять сблизить головы.
Что-то тут было нечисто, и нам было совершенно необходимо понять, в чем дело.
* * *
Наш гений нам не изменил. Он дал нам понять, что на самом деле мы влипли в куда более безвыходное положение, чем раньше.
Но на нашего гения, как и на всех прочих гениев, порой нападала монументальная наивность. Так вышло и в тот раз. Он нам подсказал, что надо сделать: быстренько вернуться в состояние идиотизма. И тогда все будет в порядке.
— Ату, — сказала Элиза.
— Угу, — сказал я.
Я громко пукнул. Элиза пустила слюни.
Я взял булочку с маслом и запустил ее в лицо Овете Купер. Элиза обернулась к отцу.
— Буль-плю! — сказала она.
— Мум-пум! — крикнул я.
Отец расплакался.
ГЛАВА 13
С тех пор, как я начал писать эти мемуары, прошло шесть дней. Четыре дня тяжесть была средняя — привычная, как в старые времена. Вчера она была очень сильная, я еле выбрался из постели — сплю я в гнезде из разных лохмотьев в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг. Когда мне понадобилось в шахту для лифта — мы пользуемся ею вместо уборной, — я пробирался через чащу из подсвечников на четвереньках.
Хэй-хо.
Ну, а в первый день тяжесть была маленькая, и сегодня опять такая же. И опять у меня эрекция, и у Исидора, любовника моей внучки, тоже. Как, впрочем, у каждого мужчины на острове.
* * *
Вот Мелоди с Исидором, прихватив с собой туристский ленч, отправились на перекресток Бродвея с Сорок второй улицей — они там строят в дни легкой тяжести что-то вроде пирамиды.
Они не обтесывают плиты и блоки, чтобы построить ее, и вообще не стесняются в выборе материала. Вместо камня они суют туда и куски рельсов, и бочки из-под горючего, и шины, и обломки автомобилей, и мебель из офисов, и сиденья из театров, в общем, всякую рухлядь. Но я смотрел, что у них получается. Когда они ее закончат, это явно будет не просто куча мусора. Это будет настоящая пирамида.
* * *
Так что археологи будущего, прочтя мои записки, будут избавлены от бесплодного труда — раскопок этой пирамиды. Им не понадобится искать то, ради чего она сделана. Там нет ни секретных камер, ни потайных сокровищниц.
То, ради чего построена пирамида, — сущая мелочь, и она спрятана под крышкой люка, лежащего в основании пирамиды. Это тельце мертворожденного ребенка мужского пола. Младенец покоится в нарядной коробке, которая некогда служила пепельницей для дорогих сигар. Эту коробку положили на дно люка четыре года назад, среди путаницы кабелей и труб — Мелоди, его двенадцатилетняя мать, я, его прадедушка, и наша ближайшая соседка, наш дорогой друг, Вера Белка-5 Цаппа.
Пирамиду придумали строить Мелоди и Исидор, который стал ее любовником позднее. Это надгробие — памятник жизни, которая не была прожита, человеку, которого даже не успели назвать человеческим именем.
Хэй-хо.
* * *
И вовсе ни к чему рыться в пирамиде, чтобы достать коробку. К ней можно подобраться через соседние люки.
Берегитесь крыс.
* * *
В виду того, что младенец был моим наследником, пирамиду можно назвать так: «Гробница Принца Подсвечников».
* * *
Имя отца Принца Подсвечников осталось неизвестным. Он обошелся с Мелоди довольно бесцеремонно на окраине Скенектеди. Она шла из Детройта, что в Мичиганском Королевстве, к Острову Смерти, где она надеялась найти своего дедушку, легендарного доктора Уилбура Нарцисс-11 Свейна.
* * *
Мелоди опять беременна — на этот раз от Исидора.
Она у нас кривоногая, маленькая, с торчащими кривыми зубками и следами рахита — но веселая. В детстве она очень уж плохо питалась — жила сироткой в гареме Короля Мичигана.
Мелоди кажется мне порой жизнерадостной старушкой-китаянкой, хотя ей всего шестнадцать. Когда беременная девчушка так выглядит, всякому врачу-педиатру станет грустно.
Но меня утешает то, как ее любит розовый, энергичный Исидор. Как почти все его сородичи Крыжовники, Исидор сохранил полный набор зубов, и его не клонит к земле, даже в дни тяжелой тяжести он ходит прямо. В такие дни он носит Мелоди на руках, даже меня предлагал поднести, куда надо.
Крыжовники — в основном собиратели пищи, живут они в развалинах Нью-Йоркской биржи и поблизости. Они ловят рыбу в доках. Ведут раскопки, добывая консервы. Собирают фрукты и ягоды, когда они им попадаются. А картофель, помидоры, редиску выращивают сами. И еще всякую всячину.
Они ставят ловушки и западни на крыс и летучих мышей, и на кошек, и на собак, и едят их. Крыжовник — существо всеядное. Слопает что угодно.
ГЛАВА 14
Я пожелал бы Мелоди того, чего когда-то желали нам с Элизой наши родители: короткой, но счастливой жизни на астероиде.
Хэй-хо.
* * *
Да, как я уже говорил, мы с Элизой могли бы долго и счастливо жить на астероиде, если бы в один прекрасный день не расхвастались своей гениальностью. Мы бы и сейчас могли жить во дворце, отапливались бы яблонями, мебелью, перилами и деревянными панелями, а когда нас навещали бы чужие люди, мы бы пускали слюну и агукали. Мы и кур могли бы держать. Завели бы небольшой огородик. Мы бы радовались своей непрерывно прибавляющейся мудрости, вовсе не задумываясь о том, на что она может пригодиться.
* * *
Солнце садится. Прозрачные облачка — стаи летучих мышей — клубятся над выходами из подземки, и рассеиваются, как дым, со щебетом и писком. Меня, как всегда, пробирает дрожь.
Я даже не могу назвать их попискиванье звуком. Это скорее какая-то нездоровая тишина.
* * *
Продолжаю писать — при свете тряпочного фитиля, горящего в миске с животным жиром.
У меня тысяча подсвечников, а вот свечей нет. Мелоди с Исидором играют в триктрак — доску я им нарисовал прямо на полу вестибюля.
Они то и дело пытаются обжулить друг друга и хохочут.
* * *
Они собираются устроить прием на мой сто первый день рождения, до которого остался месяц.
Иногда я подслушиваю их разговоры. Привычка — вторая натура. Вера Белка-5 Цаппа для этого случая шьет новые костюмы — и для себя, и для своих рабов. У нее громадные кипы отрезов в кладовых, в Черепаховом Заливе. Рабы будут одеты в розовые шаровары и золотые туфли, и в зеленые тюрбаны с плюмажами из страусовых перьев — я слышал, как Мелоди про это рассказывала.
Дошло до меня, что Веру принесут на праздник в паланкине и ее будут окружать рабы с дарами и едой и факелами; а бродячих собак они будут отпугивать, звоня в обеденные гонги.
Хэй-хо.
* * *
Надо мне быть поосторожнее, как бы не перепить на собственном дне рождения. Если переберу, могу проболтаться всем о том, чего им знать не следует: то существование, которое ждет нас после смерти, куда хуже теперешнего.
Хэй-хо.
ГЛАВА 15
Разумеется, нам с Элизой не дали вернуться к утешительному идиотизму. При малейшей попытке нам влетало по первое число. Кстати, наши слуги и родители обнаружили один побочный продукт нашего превращения, который их прямо осчастливил. Они вдруг получили полное моральное право нас ругательски ругать.
Да, худо нам приходилось по временам!
* * *
Между прочим, доктора Мотта выгнали, а на смену ему явились целые полчища экспертов.
Поначалу нам это даже понравилось. Первые приезжие медики были специалисты — по сердечным болезням, по легочным, по почечным и так далее. Пока они нас изучали — орган за органом, брали на анализ все жидкости в наших организмах, мы были образчиками здоровья.
Они очень старались. Они в известном смысле были наемными служащими нашей семьи. Это были ученые-исследователи, чью работу финансировал нью-йоркский Фонд Свейна. Потому-то их было так легко собрать и загнать в Гален. Наша семья им помогла. Теперь настала их очередь помочь нашей семье.
Они то и дело над нами подтрунивали. Один из них, помнится, сказал мне, что, наверно, очень здорово быть таким долговязым.
— Как там погодка у вас наверху? — говорил он, и так далее.
В этих насмешках было что-то утешительное. У нас создавалось — без всяких на то оснований — представление, что наше уродство — пустяки, дело житейское. Я до сих пор помню, как специалист по ухо-горло-носу, заглянув при ярком свете в носовую полость Элизы, сказал:
— Бог ты мой! Сестра! — позвал он. — Звоните в Национальное Географическое общество! Мы тут открыли вход в Мамонтову пещеру!
Элиза расхохоталась. Сестра расхохоталась. Я расхохотался. Все мы хохотали до упаду.
Наши родители были в другом крыле дворца. Они старались держаться подальше от нашего веселья.
* * *
Но уже в самом начале мы успели узнать горечь разлуки. Для некоторых испытаний требовалось развести нас по разным комнатам, даже не смежным. И по мере того, как расстояние между мной и Элизой увеличивалось, я чувствовал, что голова у меня превращается в деревянную болванку.
Я становился тупым, неуверенным в себе.
Когда мы с Элизой снова увиделись, она сказала, что с ней творилось примерно то же самое.
— Мне казалось, что в мой череп налили патоки, доверху, — сказала она.
Мы мужественно старались смеяться, скрывая страх, над теми тупоумными детьми, в которых мы превращались, как только нас разлучали. Мы делали вид, что у нас с ними нет ничего общего, мы им даже имена придумали. Мы звали их «Бетти и Бобби Браун».
* * *
Вполне могу и сейчас, не откладывая, сказать, что когда мы прочли завещание Элизы — после ее смерти под оползнем, — то узнали, что она хотела быть похороненной там, где смерть ее застанет. На могилу она просила поставить простой камень, с единственной, исчерпывающей надписью:
ЗДЕСЬ
ЛЕЖИТ БЕТТИ БРАУН
* * *
Так вот, последний специалист, который нас осматривал, — доктор психологии Корделия Свейн Кординер — объявила, что меня и Элизу необходимо разлучить навсегда, а это значило, что мы были обречены навеки превратиться в Бетти и Бобби Браун.
ГЛАВА 16
Федор Михайлович Достоевский, русский писатель, как-то сказал, что единственное священное впечатление детства — лучше всякого воспитания. Могу предложить еще один метод скоростного воспитания дитяти — в своем роде это впечатление почти такое же священное и спасительное: надо столкнуться с человеческой особью, которая пользуется в мире взрослых глубочайшим уважением, и обнаружить, что этот человек — маньяк, злобный садист. Это нам с Элизой и пришлось пережить, встретив доктора Корделию Свейн Кординер, которую все считали величайшим авторитетом по психологическому тестированию во всем мире — за исключением Китая. Никто давным-давно не знал, что там творится, в Китае.
* * *
У меня здесь, в вестибюле Эмпайр Стейт Билдинг, есть Британская Энциклопедия, вот откуда я знаю второе имя Достоевского, то есть его отчество.
* * *
В присутствии взрослых доктор Корделия Свейн Кординер всегда была очень любезна и авторитетна. Все время, пока она была в замке, она одевалась как картинка — туфли на высоких каблуках, модные платья, украшения.
Мы слышали, как она говорила нашим родителям:
— Если у женщины три докторских степени и она возглавляет корпорацию по тестированию, приносящую три миллиона долларов в год, это еще не значит, что она не может быть женственной.
Но когда она добиралась до нас с Элизой без свидетелей, от нее разило паранойей.
— Вы бросьте ваши штучки, сопливые миллионерские отродья, со мной эти фокусы не пройдут! — вот что она говорила.
Ни я, ни Элиза ни разу не сделали ничего плохого.
* * *
Богатство и могущество нашей семьи приводило ее в такую ярость, что она себя не помнила, и, помоему, даже не замечала, какие мы долговязые, какие уродливые. Мы для нее были парочкой типичных детишек богачей, до безобразия избалованных.
— Я-то не в рубашке родилась, не то что некоторые, — повторяла она нам много раз. — Сколько было дней, когда мы даже не знали, где достать еды, — говорила она. — Представляете себе, каково нам было?
— Нет, — говорила Элиза.
— Где уж вам, — говорила доктор Кординер.
И прочее в таком роде.
* * *
Принимая во внимание ее паранойю, нам очень не повезло: ее второе имя совпадало с нашей фамилией.
— Нет, я вам не любящая тетушка Корделия, — говаривала она, — Можете не ломать ваши куриные аристократические мозги. Мой дедушка, когда приехал из Польши, поменял фамилию и стал из Станковица Свейном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18