Сейчас это не повод для беспокойства. – Он провел ее через комнату к противоположной двери. – Хочу показать тебе остальное.
Он снова отступил, позволяя ей первой шагнуть через порог. В комнате находился единственный тусклый рожок, но света было достаточно, чтобы разглядеть величие кровати под балдахином, занимавшей всю середину комнаты. В огромном зеркале напротив – двойник Милли. Вглядываясь в это зеркало, она видела улыбавшегося рядом с ней Гордона.
– Итак, дорогая, что скажешь?
– Это похоже на дворец!
– Замок, – уточнил ой. – Дом мужчины – его замок.
Ладонь Гордона легла на ее предплечье, и ей стало щекотно от этого прикосновения. «Пора», – подумала она. Пора стряхнуть его руку, строго посмотреть ему в лицо и выложить все, что накопилось на душе за долгие месяцы одиночества, припомнив все его уловки, чудачества и пренебрежение ее желаниями.
Но, заглянув ему в глаза, Милли ощутила их магнетизм, действующий на нее сильнее украдкой ласкающих пальцев. Она всегда чувствовала эти глаза – нежный и глубокий взгляд, такой же, как и его голос.
– А что за замок без принцессы? – прозвучал этот голос.
Он смолк, но руки продолжали ласкать ее, и Милли видела в зрачках его глаз собственные крошечные отражения.
– Я так скучал по тебе, моя милая, – добавил он.
Она была такой крошечной, а его глаза такими бездонными и постель – такой мягкой и глубокой, что все случилось… просто, случилось. В одной из стен – окно, и за ним, на фоне темного неба – зарево Ярмарки.
Позже, когда она расслабленно лежала в его объятиях, из глубины сознания вдруг вернулась тревога.
– Счастлива? – шепнул он.
– Да.
– Тогда к чему хмуриться?
Он заметил это. Он всегда чувствовал ее настроение.
– Я все же думаю… столько расходов…
Глаза над нею блеснули лукавыми искорками.
– Мужчина обязан немного потратиться на свой медовый месяц. Пусть даже на второй медовый месяц. Пожалуйста, сердце мое, – добавил он, уже серьезно, – не будем портить эти минуты.
Милли не ответила, вспомнив их первый медовый месяц и то, как она узнала о делишках мужа на восточном побережье. Конечно, заработанные деньги помогли ему оплатить медицинское училище, но идея продажи тел бродяг в анатомические классы всегда тревожила ее.
Гордон был тогда терпелив и тактичен. Видя, что она опечалена, он разъяснил: подобная практика не только законна, но и необходима – ведь научные интересы требуют, чтобы студенты-медики получали образцы для работы. Постепенно Милли поняла, что на нее действует собственный страх смерти и особенно боязнь погребения под землей.
Когда она объяснила это Гордону, тот немедленно все понял и успокоил ее: все уже позади – теперь он практикующий врач, и его жизнь посвящена живым, а не мертвым. Действительно, это едва не испортило тот медовый месяц, и он догадался, о чем теперь думала Милли.
– Ты не должна тревожиться, – промурлыкал он. – Какой смысл вновь возвращаться к старому?
Милли глянула на него, и попыталась скрыть удивление, быстро сомкнув веки. Он действительно знал все, что ее беспокоило.
– Слушай, милая. Теперь у меня есть аптека. Одного «Эликсира» вскоре хватит, чтобы окупить расходы. А как только начнет поступать плата за пансион, мы заработаем кучу денег. Организация здесь капитальная: погоди немного и увидишь, как гладко все пойдет!
Энтузиазм Гордона заражал ее, и опасения таяли с каждым его словом, постепенно исчезая, чтобы не вернуться уже никогда.
– Хватит об этом, – закончил он. – Я тебе обещаю. – Он склонился над нею, коснувшись губами. – Уже поздно, – пробормотал он, – пора спать. Похоже, ты сильно устала.
Милли кивнула. Да, она очень устала. Устала и успокоилась. Как славно снова быть с ним, как это замечательно – расслабиться и снова лежать рядом, в собственной постели.
Он опустил ее голову на груду шелковых подушек, и она утонула в их нежности, погружаясь в томную глубь сна. Он обнимал ее крепко-крепко, и ей было тепло в его объятиях.
Когда над далекой Ярмаркой вспыхнул и разлетелся фейерверк, Милли пошевелилась, но не проснулась. Она крепко спала, когда муж, улыбаясь, осторожно пошарил под своей подушкой, чтобы извлечь оттуда бутылочку и кусок ткани, которую он тут же смочил. Запах хлороформа заполнил комнату. А затем и ноздри, и горло, и легкие Милли, потому что он прижал тряпку к ее лицу.
Она пыталась бороться, но вес его тела не давал ей двигаться: движения были слабыми, осталась лишь сила его рук и сила тягуче-сладкого запаха, погрузив! Милли в последний глубокий сон.
Позже, гораздо позже, доктор Г. Гордон Грэгг вышел из неприметной боковой двери на лестницу, спускавшуюся к Уоллес-авеню. С минуту он стоял тихо, высматривая, нет ли какого-нибудь движения в окружавших замок тенях, но ничего не заметил. Вдали послышался гул ночного поезда на эстакаде железной дороги, но улица передним хранила молчание.
Удовлетворенный, он покрепче перехватил свою брезентовую ношу и отнес ее к обочине тротуара, где его ожидал экипаж с лошадью, терпеливо стоявшей на привязи у столбика. Поездка через город была долгой, но прошла без заминок, и стук копыт наконец смолк перед домом в Рэйвенсвуде.
И снова он подождал, оглядывая улицу и перекресток до тех пор, пока не убедился, что остался незамеченным. Лишь тогда он привязал лошадь в переулке за домом, а затем взвалил на плечо свой мешок и отнес его к черному ходу. Ключ он держал наготове…
Теперь в спальню. Стянуть в темноте покрывала, открыть горловину мешка и поместить содержимое на постель. Затем выудить со дна стакан и бутыль. Вынуть пробку, разбрызгать виски по простыне. Алкоголь горит не хуже керосина, и если поставить пустую бутыль и стакан на прикроватный столик, их присутствие не вызовет никаких сомнений… и не возбудит подозрений.
Конечно, здесь появится и керосин, из лампы, и это тоже говорит само за себя. Лампа зажжена – вот так. И случайно падает – вот. И начинается пожар.
Он подождал и, убедившись, что план сработал, торопливо вышел в переулок, заперев за собой дверь.
Ему понадобились самообладание и сила воли, чтобы не ударить лошадь кнутом: никто не должен услышат грохот копыт в этот ночной час. Усилие не прошло даром: выводя экипаж на улицу, он почувствовал, что ладони, сжимавшие вожжи, влажны от пота.
Лишь отъехав довольно далеко от дома, он смог позволить себе расслабиться и даже улыбнуться, подумав о Милли. По крайней мере, он с уважением отнесся к ее желанию. Она не хотела быть погребенной в земле.
Глава 2
Весной и летом 1893 года прибывающие отовсюду толпы людей устремились на Ярмарку. Люди приходили пешком, приезжали в экипажах и повозках, на дилижансах и в новых электровагончиках, поднятых на эстакаду железной дороги. Толпы, прибывающие в Транспортное бюро, заполняли поезда и выгружались с пароходов на пристани.
Весь мир прибыл на Всемирную Ярмарку. У людей учащенно бились сердца при виде Белого Города с его многомильными площадками, вздымающимися над центральной лагуной сводами и куполами дворцов. Туристы невольно тянули шеи, поражаясь размерам здания «Промышленные и гуманитарные науки», на сорока акрах полезной площади – вдвое большей, чем под Великой Пирамидой. Днем уши глохли от гула электрогенераторов, динамо, находящихся в здании «Электротехника» и павильоне «Механизмы», а вечерами глаза слепили десять тысяч ламп накаливания, освещавших постройки. Люди теснились в четырех огромных галереях «Дворца искусств», в павильонах сельскохозяйственных выставок, горнодобывающего и рыбопромыслового оборудования и в здании «Садоводство». Миллионы усталых ног, шаркая, проходили через здание «Государства», минуя экспонаты сорока штатов и десятки иностранных выставок.
Люди разглядывали копии трех каравелл Колумба, безмятежно покачивающихся на якорях. Семьи устраивали пикники на острове Лесистом, а детишки тем временем глазели на «Индейскую школу», «Египетский обелиск», «Лагерь лесорубов» и цирковые представления Гагенбека, или следили за ежедневными парадами и процессиями. А ближе к ночи влюбленные парочки прижимались друг к другу, сидя в кабинках Колеса обозрения, возносясь на головокружительные двести шестьдесят Футов в небо, чтобы взглянуть на просторный восхитительный мир внизу.
Джим Фрэзер пришел на Ярмарку днем. В этот теплый июньский день он появился здесь один, почти что тайком. Начальник страхового агентства дал ему поручение в Саутсайде, и знай он, что Джим вместо этого отправился на прогулку…
Но то, что не известно мистеру Фоллансби, не может повредить ему. Как, впрочем, и Джиму, воспользовавшемуся случаем, чтобы посетить великую общеобразовательную выставку.
К западу от здания «Все для женщин» тянулась длинная узкая полоса земли, выходившая за железнодорожные пути – кое-кто сравнил бы ее с торчащим большим пальцем. Официально участок назывался Мидуэй-Плезенск, но весь Чикаго знал просто как Мидуэй. И если парень желал приобщиться к культуре, имея лишь час свободного времени, которого не хватит для осмотра всей Ярмарки, он мог пройти через вход на авеню Коттедж-Гроув и быстренько заняться самообразованием на Мидуэе.
Может, он и не узнает много о маяках, гелиографах и системах канализации, но прекрасно проведет время, наблюдая воздушный шар в небе над ближайшей площадкой, а затем выпьет стакан вина во «Французской деревне» и проглотит кружку пива в кафе «Вена», под музыку военного оркестра, играющего «Дейзи Белл». Там же находились китайский «Чайный домик», «Голландское поселение» (тоже с хорошим пивом), «Персидская концессия» и даже модель собора Святого Петра в Риме. Не говоря уже о «Всемирном конгрессе красавиц», от которого захватывает дух у любого мужчины. После этого настоятельно рекомендуется задержаться у «Немецкой деревни» с самым лучшим пивом. А если у тебя нет времени для «Северной железной дороги» и «Панорамы Альп», в запасе всегда остается «Мавританский дворец».
Джим слышал, что там внутри – «Камера ужасов», но почему-то не было настроения бродить по темницам в столь прекрасный денек, когда оркестр играет «Парень, который сорвал банк в Монте-Карло». Его, как и всех, тянуло дальше, через дорогу. Нет, все они интересуются вовсе не «Лекционным залом», где читают лекции о животных: что им за дело до того, каким образом трусит лошадь? Их привлекала расположенная сразу за этим павильоном выставка. Называлась она «Улица Каира». Вот куда все направлялись – туда, где стучали барабаны и зазывала музыка.
Добрые леди Чикаго были весьма разочарованы «Улицей в Каире», а господин Фоллансби наверняка зашелся бы в истерике, заметь он своего служащего в толпе у входа. Но начальника здесь не было, да и окажись он здесь – шансов заметить Джима в толпе немного. Джим заплатил и поднажал, протискиваясь по булыжной мостовой мимо группы арабов в халатах. К его удивлению он действительно очутился на улице Каира и, шарахаясь от осликов, завернул за угол, чтобы столкнуться нос к носу с верблюдом – тот плюнул в него, но промахнулся. Здесь были нищие, продавцы медной посуды и заклинатель змей, сидевший на корточках возле корзины с коброй. Он играл перед ней на дудочке. Змея приподнялась над краем корзины, ритмично покачиваясь и походя на вопросительный знак.
Странные зрелища, странные звуки и еще более странные запахи. Но толпа двигалась вперед и несла Джима по всей улице Каира.
– Вам в назидание, вам для образования, господа, – крикнул с подмостков приторно улыбающийся зазывала. И вместе с прочими господами Джим взглянул сквозь огни рампы на музыканта в феске, который поднял свою флейту и заиграл. Само воплощение Востока – Маленькая Египтянка, экзотическая танцовщица – не была сногсшибательной красавицей. Эту ярко разукрашенную смуглянку никто не спутал бы с Лилиан Рассел, звездой оперы «Великий Могол». Под прозрачной юбкой мелькали ее босые ноги. Ступни, лодыжки и колени танцовщицы казались «настоящим товаром», а не жалкой подделкой. Руки ее также были обнажены, а когда она сбросила свою вуаль, то под ней оказались нагие плечи и грудь, скрытая выпуклыми пластинами.
От толпы у подмостков поднимался жар. Джим вытянулся, пытаясь поймать глоток свежего воздуха, и оглянулся на зрителей. Здесь были разодетые деревенские парни, щеголявшие старомодными бакенбардами до самых подбородков. Это выдавало их происхождение даже вернее, чем красные щеки, натертые непривычным обручем целлулоидного воротничка. Рядом наслаждались зрелищем пижоны в клетчатых жилетах и котелках, сдвинутых на затылок, открывающих вспотевшие лбы. И тут же, в этом вертепе, могли находиться солидные горожане, чья «солидность» нахально выпирала из брюк под шерстяными пиджаками. Мужчины с длинными усами и седеющими баками. Мужчины с золотыми цепочками карманных часов, алмазными булавками. Мужчины с жесткими неодобрительными взглядами прищуренных под очками глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Он снова отступил, позволяя ей первой шагнуть через порог. В комнате находился единственный тусклый рожок, но света было достаточно, чтобы разглядеть величие кровати под балдахином, занимавшей всю середину комнаты. В огромном зеркале напротив – двойник Милли. Вглядываясь в это зеркало, она видела улыбавшегося рядом с ней Гордона.
– Итак, дорогая, что скажешь?
– Это похоже на дворец!
– Замок, – уточнил ой. – Дом мужчины – его замок.
Ладонь Гордона легла на ее предплечье, и ей стало щекотно от этого прикосновения. «Пора», – подумала она. Пора стряхнуть его руку, строго посмотреть ему в лицо и выложить все, что накопилось на душе за долгие месяцы одиночества, припомнив все его уловки, чудачества и пренебрежение ее желаниями.
Но, заглянув ему в глаза, Милли ощутила их магнетизм, действующий на нее сильнее украдкой ласкающих пальцев. Она всегда чувствовала эти глаза – нежный и глубокий взгляд, такой же, как и его голос.
– А что за замок без принцессы? – прозвучал этот голос.
Он смолк, но руки продолжали ласкать ее, и Милли видела в зрачках его глаз собственные крошечные отражения.
– Я так скучал по тебе, моя милая, – добавил он.
Она была такой крошечной, а его глаза такими бездонными и постель – такой мягкой и глубокой, что все случилось… просто, случилось. В одной из стен – окно, и за ним, на фоне темного неба – зарево Ярмарки.
Позже, когда она расслабленно лежала в его объятиях, из глубины сознания вдруг вернулась тревога.
– Счастлива? – шепнул он.
– Да.
– Тогда к чему хмуриться?
Он заметил это. Он всегда чувствовал ее настроение.
– Я все же думаю… столько расходов…
Глаза над нею блеснули лукавыми искорками.
– Мужчина обязан немного потратиться на свой медовый месяц. Пусть даже на второй медовый месяц. Пожалуйста, сердце мое, – добавил он, уже серьезно, – не будем портить эти минуты.
Милли не ответила, вспомнив их первый медовый месяц и то, как она узнала о делишках мужа на восточном побережье. Конечно, заработанные деньги помогли ему оплатить медицинское училище, но идея продажи тел бродяг в анатомические классы всегда тревожила ее.
Гордон был тогда терпелив и тактичен. Видя, что она опечалена, он разъяснил: подобная практика не только законна, но и необходима – ведь научные интересы требуют, чтобы студенты-медики получали образцы для работы. Постепенно Милли поняла, что на нее действует собственный страх смерти и особенно боязнь погребения под землей.
Когда она объяснила это Гордону, тот немедленно все понял и успокоил ее: все уже позади – теперь он практикующий врач, и его жизнь посвящена живым, а не мертвым. Действительно, это едва не испортило тот медовый месяц, и он догадался, о чем теперь думала Милли.
– Ты не должна тревожиться, – промурлыкал он. – Какой смысл вновь возвращаться к старому?
Милли глянула на него, и попыталась скрыть удивление, быстро сомкнув веки. Он действительно знал все, что ее беспокоило.
– Слушай, милая. Теперь у меня есть аптека. Одного «Эликсира» вскоре хватит, чтобы окупить расходы. А как только начнет поступать плата за пансион, мы заработаем кучу денег. Организация здесь капитальная: погоди немного и увидишь, как гладко все пойдет!
Энтузиазм Гордона заражал ее, и опасения таяли с каждым его словом, постепенно исчезая, чтобы не вернуться уже никогда.
– Хватит об этом, – закончил он. – Я тебе обещаю. – Он склонился над нею, коснувшись губами. – Уже поздно, – пробормотал он, – пора спать. Похоже, ты сильно устала.
Милли кивнула. Да, она очень устала. Устала и успокоилась. Как славно снова быть с ним, как это замечательно – расслабиться и снова лежать рядом, в собственной постели.
Он опустил ее голову на груду шелковых подушек, и она утонула в их нежности, погружаясь в томную глубь сна. Он обнимал ее крепко-крепко, и ей было тепло в его объятиях.
Когда над далекой Ярмаркой вспыхнул и разлетелся фейерверк, Милли пошевелилась, но не проснулась. Она крепко спала, когда муж, улыбаясь, осторожно пошарил под своей подушкой, чтобы извлечь оттуда бутылочку и кусок ткани, которую он тут же смочил. Запах хлороформа заполнил комнату. А затем и ноздри, и горло, и легкие Милли, потому что он прижал тряпку к ее лицу.
Она пыталась бороться, но вес его тела не давал ей двигаться: движения были слабыми, осталась лишь сила его рук и сила тягуче-сладкого запаха, погрузив! Милли в последний глубокий сон.
Позже, гораздо позже, доктор Г. Гордон Грэгг вышел из неприметной боковой двери на лестницу, спускавшуюся к Уоллес-авеню. С минуту он стоял тихо, высматривая, нет ли какого-нибудь движения в окружавших замок тенях, но ничего не заметил. Вдали послышался гул ночного поезда на эстакаде железной дороги, но улица передним хранила молчание.
Удовлетворенный, он покрепче перехватил свою брезентовую ношу и отнес ее к обочине тротуара, где его ожидал экипаж с лошадью, терпеливо стоявшей на привязи у столбика. Поездка через город была долгой, но прошла без заминок, и стук копыт наконец смолк перед домом в Рэйвенсвуде.
И снова он подождал, оглядывая улицу и перекресток до тех пор, пока не убедился, что остался незамеченным. Лишь тогда он привязал лошадь в переулке за домом, а затем взвалил на плечо свой мешок и отнес его к черному ходу. Ключ он держал наготове…
Теперь в спальню. Стянуть в темноте покрывала, открыть горловину мешка и поместить содержимое на постель. Затем выудить со дна стакан и бутыль. Вынуть пробку, разбрызгать виски по простыне. Алкоголь горит не хуже керосина, и если поставить пустую бутыль и стакан на прикроватный столик, их присутствие не вызовет никаких сомнений… и не возбудит подозрений.
Конечно, здесь появится и керосин, из лампы, и это тоже говорит само за себя. Лампа зажжена – вот так. И случайно падает – вот. И начинается пожар.
Он подождал и, убедившись, что план сработал, торопливо вышел в переулок, заперев за собой дверь.
Ему понадобились самообладание и сила воли, чтобы не ударить лошадь кнутом: никто не должен услышат грохот копыт в этот ночной час. Усилие не прошло даром: выводя экипаж на улицу, он почувствовал, что ладони, сжимавшие вожжи, влажны от пота.
Лишь отъехав довольно далеко от дома, он смог позволить себе расслабиться и даже улыбнуться, подумав о Милли. По крайней мере, он с уважением отнесся к ее желанию. Она не хотела быть погребенной в земле.
Глава 2
Весной и летом 1893 года прибывающие отовсюду толпы людей устремились на Ярмарку. Люди приходили пешком, приезжали в экипажах и повозках, на дилижансах и в новых электровагончиках, поднятых на эстакаду железной дороги. Толпы, прибывающие в Транспортное бюро, заполняли поезда и выгружались с пароходов на пристани.
Весь мир прибыл на Всемирную Ярмарку. У людей учащенно бились сердца при виде Белого Города с его многомильными площадками, вздымающимися над центральной лагуной сводами и куполами дворцов. Туристы невольно тянули шеи, поражаясь размерам здания «Промышленные и гуманитарные науки», на сорока акрах полезной площади – вдвое большей, чем под Великой Пирамидой. Днем уши глохли от гула электрогенераторов, динамо, находящихся в здании «Электротехника» и павильоне «Механизмы», а вечерами глаза слепили десять тысяч ламп накаливания, освещавших постройки. Люди теснились в четырех огромных галереях «Дворца искусств», в павильонах сельскохозяйственных выставок, горнодобывающего и рыбопромыслового оборудования и в здании «Садоводство». Миллионы усталых ног, шаркая, проходили через здание «Государства», минуя экспонаты сорока штатов и десятки иностранных выставок.
Люди разглядывали копии трех каравелл Колумба, безмятежно покачивающихся на якорях. Семьи устраивали пикники на острове Лесистом, а детишки тем временем глазели на «Индейскую школу», «Египетский обелиск», «Лагерь лесорубов» и цирковые представления Гагенбека, или следили за ежедневными парадами и процессиями. А ближе к ночи влюбленные парочки прижимались друг к другу, сидя в кабинках Колеса обозрения, возносясь на головокружительные двести шестьдесят Футов в небо, чтобы взглянуть на просторный восхитительный мир внизу.
Джим Фрэзер пришел на Ярмарку днем. В этот теплый июньский день он появился здесь один, почти что тайком. Начальник страхового агентства дал ему поручение в Саутсайде, и знай он, что Джим вместо этого отправился на прогулку…
Но то, что не известно мистеру Фоллансби, не может повредить ему. Как, впрочем, и Джиму, воспользовавшемуся случаем, чтобы посетить великую общеобразовательную выставку.
К западу от здания «Все для женщин» тянулась длинная узкая полоса земли, выходившая за железнодорожные пути – кое-кто сравнил бы ее с торчащим большим пальцем. Официально участок назывался Мидуэй-Плезенск, но весь Чикаго знал просто как Мидуэй. И если парень желал приобщиться к культуре, имея лишь час свободного времени, которого не хватит для осмотра всей Ярмарки, он мог пройти через вход на авеню Коттедж-Гроув и быстренько заняться самообразованием на Мидуэе.
Может, он и не узнает много о маяках, гелиографах и системах канализации, но прекрасно проведет время, наблюдая воздушный шар в небе над ближайшей площадкой, а затем выпьет стакан вина во «Французской деревне» и проглотит кружку пива в кафе «Вена», под музыку военного оркестра, играющего «Дейзи Белл». Там же находились китайский «Чайный домик», «Голландское поселение» (тоже с хорошим пивом), «Персидская концессия» и даже модель собора Святого Петра в Риме. Не говоря уже о «Всемирном конгрессе красавиц», от которого захватывает дух у любого мужчины. После этого настоятельно рекомендуется задержаться у «Немецкой деревни» с самым лучшим пивом. А если у тебя нет времени для «Северной железной дороги» и «Панорамы Альп», в запасе всегда остается «Мавританский дворец».
Джим слышал, что там внутри – «Камера ужасов», но почему-то не было настроения бродить по темницам в столь прекрасный денек, когда оркестр играет «Парень, который сорвал банк в Монте-Карло». Его, как и всех, тянуло дальше, через дорогу. Нет, все они интересуются вовсе не «Лекционным залом», где читают лекции о животных: что им за дело до того, каким образом трусит лошадь? Их привлекала расположенная сразу за этим павильоном выставка. Называлась она «Улица Каира». Вот куда все направлялись – туда, где стучали барабаны и зазывала музыка.
Добрые леди Чикаго были весьма разочарованы «Улицей в Каире», а господин Фоллансби наверняка зашелся бы в истерике, заметь он своего служащего в толпе у входа. Но начальника здесь не было, да и окажись он здесь – шансов заметить Джима в толпе немного. Джим заплатил и поднажал, протискиваясь по булыжной мостовой мимо группы арабов в халатах. К его удивлению он действительно очутился на улице Каира и, шарахаясь от осликов, завернул за угол, чтобы столкнуться нос к носу с верблюдом – тот плюнул в него, но промахнулся. Здесь были нищие, продавцы медной посуды и заклинатель змей, сидевший на корточках возле корзины с коброй. Он играл перед ней на дудочке. Змея приподнялась над краем корзины, ритмично покачиваясь и походя на вопросительный знак.
Странные зрелища, странные звуки и еще более странные запахи. Но толпа двигалась вперед и несла Джима по всей улице Каира.
– Вам в назидание, вам для образования, господа, – крикнул с подмостков приторно улыбающийся зазывала. И вместе с прочими господами Джим взглянул сквозь огни рампы на музыканта в феске, который поднял свою флейту и заиграл. Само воплощение Востока – Маленькая Египтянка, экзотическая танцовщица – не была сногсшибательной красавицей. Эту ярко разукрашенную смуглянку никто не спутал бы с Лилиан Рассел, звездой оперы «Великий Могол». Под прозрачной юбкой мелькали ее босые ноги. Ступни, лодыжки и колени танцовщицы казались «настоящим товаром», а не жалкой подделкой. Руки ее также были обнажены, а когда она сбросила свою вуаль, то под ней оказались нагие плечи и грудь, скрытая выпуклыми пластинами.
От толпы у подмостков поднимался жар. Джим вытянулся, пытаясь поймать глоток свежего воздуха, и оглянулся на зрителей. Здесь были разодетые деревенские парни, щеголявшие старомодными бакенбардами до самых подбородков. Это выдавало их происхождение даже вернее, чем красные щеки, натертые непривычным обручем целлулоидного воротничка. Рядом наслаждались зрелищем пижоны в клетчатых жилетах и котелках, сдвинутых на затылок, открывающих вспотевшие лбы. И тут же, в этом вертепе, могли находиться солидные горожане, чья «солидность» нахально выпирала из брюк под шерстяными пиджаками. Мужчины с длинными усами и седеющими баками. Мужчины с золотыми цепочками карманных часов, алмазными булавками. Мужчины с жесткими неодобрительными взглядами прищуренных под очками глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22