был установлен организатор яростных выступлений гастарбайтеров в Испании, Португалии и на юге Франции – группа «Аль Хак» исламистов-социалистов. Панисламисты, стремящиеся к сближению с соседями, предложили в качестве жеста доброй воли его уничтожить. А так как страсбургские стратеги от политики полагали, что разрядка может бросить неприсоединившиеся государства сферы Бенина в объятия Каира, то расправиться с «Аль Хак» полагалось европейцам, усугубив тем самым дипломатическое напряжение и вернув таким образом государства Бенина, а с ними и большую часть стран Черной тропической Африки в зону влияния Европы. И вот я, отуманенный дармовой выпивкой и теорией хаотической социальной динамики, падаю по суборбитальной параболе к Маракешу – самому сердцу культуры нового ислама.
Красный город между пустыней и снегами всегда привлекал людей с Запада. Теперь же, в эпоху блестящей и суррогатной реставрации доброго утерянного имперского духа, он встал в один ряд с мекками новой богемы: Парижем, Берлином, кайфующим Лондоном, Гринвич-Вилладж, Катманду. И нечего удивляться, что на стене древнего города, помнящего еще времена Сида, красуется имя и лицо несгибаемой и гибкой Луки Касиприадин. Картель европейских промышленных компаний, озабоченный проблемами снижения налогов и завоевания североафриканского рынка, отправил ее по линии культурного обмена через Панисламский художественный директорат и снял для нее помещение в некоем уголке старого города. Она снимала здесь дом. Справочная служба сообщила адрес-телефон-факс-e-mail и предложила подходящее место встречи: кафе «Наяда» – забегаловка для экспатриантов из Европы, то есть, по моим понятиям, для младшего персонала разведывательных служб. Она появилась в «Наяде», когда деревья наполнились щебетом перелетных птиц, а улицы Маракеша – громкоголосыми, уверенными, очень красивыми молодыми людьми. Одетая в черное с серебром.
– Этан, ты сумасшедший, ты что, не знаешь, это местечко – такая неприличная дыра, мимо нее пройти – и то стыдно.
Казалось, полутора лет между кафе «Наяда» и служебным номером в отеле Сан-Франциско просто не было. Микрочип у нее за ухом, переводя на арабский, позволил получить бутылку вина.
– Гребаная дыра, но надо признать – у них лучший в городе музыкальный автомат. Особенно если собираешься окунуться в мазохистскую ностальгию по былым временам.
Мы оба собирались. Она решала за нас обоих. Мы танцевали на таком расстоянии, что расширялись зрачки. Танцевали, пока в кафе не набились абсолютно пьяные финны, которые изо всех сил орали «Су-о-ми-и-и!».
– Видишь, я была права, Эт, – промурлыкала она и потащила меня по лабиринту старого города сквозь водопад неоновых и лазерных бликов. – У меня в продолговатый мозг встроена карта, иначе я ночью никогда бы не нашла дорогу домой. – Мы пробирались среди бродяжек, ночующих на улице, среди юнцов в итальянской коже и на флуоресцентных биомопедах Vespa. – Я всегда завидовала матери, ее прыщавая юность пришлась на свинг шестидесятых. Глядя на весь этот монохром, я представляю, как оно было. – И дальше, сквозь путаницу коридоров, еще не остывших от баталий между политическими / теологическими / артистическими / философскими / научными группами. – Здесь главное – юность, Эт. Они действительно верят, что имеют силы изменить мир, сделать его лучше, справедливее, цивилизованнее, прекраснее, естественнее. – И дальше, мимо киосков с «быстрой едой», ларьков с пиратскими дисками, голландскими шмотками, драгоценностями «от Картье – лучше, чем настоящие» и ароматами Шанель. – Знаешь, что здесь привлекает и волнует европейского стегозавра вроде меня, – то, что среда самовыражения еще не узурпирована редакторами. Экю Всемогущий здесь еще не стал началом и концом любого дела. Какими бы ни были твой голос, музыка, поэзия, трехмерка или традиционная живопись, визуалистика, артнарктика, стиль изложения или сценические представления, тебя все равно услышат. – И дальше, сквозь жару и пот, к площади Душ. – Это один большой андеграунд, Эт. Здесь все свободны. Скорее, я покажу тебе одного сумасшедшего проповедника. Он что-то вроде суфия. Он может заглянуть человеку в душу и убить его дух. Человек просто валится на спину, как мешок. Ужасно забавно. Когда ты видел такое в Центре Помпиду или в гребаном Ковент-Гардене? – И горели огни, и фокусничали фокусники, и проповедовали сумасшедшие проповедники и убивали людские души прямо в живом теле, вот только она со мной не стала спать.
Утром я отправился уничтожать «Аль Хак». Моим контактом был студент факультета политических наук Исламского университета, в котором, по имеющейся информации, действовала структура «Аль Хак». В качестве экспатрианта доктор Праваль обязан был каждый день вкушать ленч в одном и том же бангладешском ресторане. Тут я его и ждал, за самым дальним и самым темным столиком. Смотрел, как он изящно ест горошек и лобио из бобов и отстукивает ногой такт политически безупречной дхангра. Я позволил ему добраться до кофе и лишь потом послал записку, напечатанную в кабинке мужского туалета. Там стояло: «Подойдите к рыжеволосому мужчине в шелковом галстуке с рисунком из самолетиков». Разумеется, напечатано было шрифтом Малкхут.
– Извините, мы знакомы? – Они никогда не могут понять, почему делают то, что велит им Малкхут. Просто какой-то странный импульс.
– Не совсем, – отвечаю я и протягиваю ему через стол вторую записку. Арабская версия Малкхута приказывает: «Расскажите мне все, что знаете об „Аль Хак“. Когда он закончил, я вежливо его поблагодарил и с помощью Хохмаха, ангела Забвения, изъял из его памяти все события сегодняшнего дня после ухода с семинара по политической социологии. Затем я отправился в „Наяду“ пить плохое вино, слушать блюзы и ждать Луку. Как раз в эту ночь она повела меня на собачьи бои, и в крови, изуродованной плоти, дерьме и смерти я отказывался видеть аналогию того, что сам сделал во имя политической целесообразности примерно с пятьюдесятью людьми примерно в пятидесяти же странах.
Теперь, узнав Мохаммеда Бедави, основателя и лидера «Аль Хак», по имени и в лицо, я мог изучать его настолько пристально, насколько это вообще возможно для рыжеволосого европейца в городе, где преобладает оливковый цвет лица. В пятницу он уехал из города в красном «альбенице», а я следовал за ним в наемном «пежо» по пыльным дорогам, окаймленным щитами с лозунгами во славу исламского единения и рекламой французских сигар – каньябариллос. Мимо хорошо орошаемых ферм мы добрались к подножию Атласских гор. Дорога петляла и круто извивалась по склонам. Он остановился в горной деревушке, не менявшейся последнюю тысячу лет, если, конечно, не считать спутниковых антенн, солнечных генераторов и вездесущих «тойот». Шумно и прочувствованно поздоровавшись с семьей, он отправился с мужчинами на молитву, а женщины принялись готовить еду. Голограмма местного СД, в прозрачном горном воздухе выглядящая слишком бледно, парила над квадратной башней деревенской мечети. Я расспросил фермера, и он объяснил мне, что Бедави приезжает каждую пятницу, чтобы помолиться вместе с семьей. Я поблагодарил его и удалил у него все воспоминания, что он когда-либо встречал рыжего европейца.
Лука ждала меня в «Наяде».
– Покажу тебе кое-что, – сказала она и, взяв меня за руку (в перчатке, и ее рука – тоже в перчатке), потащила по лабиринтам старого города, который так неистово любила. – Узри, это чистилище, – объявила она и протолкнула меня в низкую деревянную дверь комнаты, которую она сотворила. Чистилище… где неудача, неадекватность, вина сгорает и становится прахом. Это было поразительно. Это был экстаз. Долгое, упоительное погружение в самое сердце тьмы. Секс с ангелами. Удивительно, ужасающе, прекрасно, чудовищно, и отвратительно, и грустно, и шокирующе, и забавно, и тошнотворно, и… это меня не задело. Не могло задеть. Некоторые поражения и комплексы вины лежат слишком глубоко, чтобы их можно было вычистить из закоулков души.
Всю следующую неделю, готовясь к акции уничтожения, я не мог избавиться от мысли, что Лука изготовила этот ад размерами с комнату специально для меня.
– Если бы ты мог до меня дотронуться… – с грустью проговорила она как-то вечером, когда мы сидели на кованых металлических стульях в ее заросшем папоротником саду. На ней было черное платье без рукавов, она курила «блэк кэтс» и пускала фигурные ароматные кольца. – Я хочу почувствовать твои руки, хочу, чтобы твои руки чувствовали меня. Сними перчатки!
– Ты же знаешь, я не могу. – Я вынул из ее пальцев сигару и пару раз потянул дым из тонкой коричневой каньябариллос. – Это опасно.
– Не могу. Не буду. Ты всегда носил перчатки. Эмоциональные перчатки. Никого не касайся, и тебя не коснутся. Чего ты так боишься, Эт?
– Я не боюсь.
Вдруг она схватила мои кисти.
– Боишься. Видишь, ты испуган, ты весь холодный. – И тут она заплакала. Навзрыд. По-настоящему. Слезы так и катились. – Я люблю тебя. Как больно! Но что я могу сделать? Ничего. Я ничего не могу сделать. Мне больше никто не нужен, Этан! Если хочешь, я всегда буду здесь. Ты всегда сможешь меня найти. Но тебе придется выбирать.
Неужели она так плохо меня знала, что забыла: для меня не бывает или/или, только и/и.
Наступила пятница. Визит к местному дилеру автомобильной компании подтвердил, что полная офисная система, встроенная в шестиместный «марк-альбениц», на котором ездит Бедави, является стандартной. Справочная служба Маракеша любезно предоставила код e-mail в его машине. Подготовившись таким образом, я отправился на наемном «пежо» в одно хорошенькое местечко на склоне долины. Присмотрел его еще на прошлой неделе, когда тащился по особенно неприятному витку горного серпантина. И стал ждать. Слушал «Новую волну», съел пакет соленых орешков. Заметив шестиместный «марк-альбениц» – в тот момент просто красное пятно на охряном фоне атласского пейзажа, я вынул переносной факс-фон. Когда красный «альбениц» стал карабкаться по крутому склону, я подсоединил карманный биопроцессор Olivetti\ICL Mark 88 к модему. Из-за поворота показался с натугой ползущий вниз трейлер-бензовоз. Когда красный «альбениц» оставил позади киоск с моими солеными орешками, я загрузил сефирот-диск и набрал на панели код инициирования фрактора. Когда автомобиль обогнул поворот перед очень уж специфическим уклоном, я вызвал номер, который получил от справочной службы, нажал кнопку «transmit» – передача – и впустил Кетера – ангела Разрушения – на дисплей передней панели «альбеница». С моего места было прекрасно видно, как шестиместный красный «марк-альбениц» выруливает прямо навстречу наползающему трейлеру с цистерной, разворачивается задом поперек дороги, пробивает невысокое ограждение из песчаника и с поразительной, балетной медлительностью летит вниз, чтобы в бешеных цветах пламени взорваться среди скал и кустарников тенистого днища долины. Я видел, как застыл на месте бензовоз, как высунулся из кабины шофер и целую минуту тупо смотрел вниз и лишь потом выскочил и, нелепо размахивая руками, побежал по дороге к киоску с орешками.
Вернувшись в Маракеш, я заказал билет на шаттл до Малаги, упаковал вещи, расплатился и уехал, ничего не объяснив, не оставив записки, не попрощавшись с Лукой.
Некоторые драконы слишком огромны, слишком сильно давят своим весом на землю, чтобы их можно было убить, пусть даже они сто раз заслужили смерть. Европа, дракониха, развалившаяся на целый континент, с лыжными курортами на ее гористой хребтине и со спрятанными за красными стеклами очков глазами, которые жадно мечутся в поисках еще одного ужина из девственных наций, она, эта Европа, вероятно, более других заслужила уничтожение, но даже моя отягощенная Кетером рука не в состоянии выжечь ее громадную, медлительную, многоголовую нервную систему. Однако здешний святой, может быть, сумеет разорвать цепь, которая приковала эту руку к пальцу дракона.
Внутренний дворик. В сумрачном рассвете ранняя трель птицы. Теперь поспеши. Пора. Я кладу ножницы, беру оружие и выхожу навстречу врагу.
* * *
Велосипед – это друг, каким никогда не станет автомобиль. Машина может быть возлюбленной – изысканной, сложной, темпераментной, но один неверный шаг – и чары развеются. Велосипед по натуре прост, нетребователен и верен, но, как и над всякой дружбой, над ним надо работать, ухаживать за ним, при необходимости чинить, проводить с ним время, постигать характер. Постепенно я полюбил эту красно-зеленую грозу дорог – Dirt Wolf MTV. Мы начали совместный путь чужаками, Мас только что представил нас друг другу на пароме в Осаке, но в ходе взаимного непонимания и ошибок: потянутых мускулов, порванной цепи, ободранных локтей, погнутых колес, – мы сумели выстроить наши отношения. От Танацакии до штаба «Тоса Секьюрити» всего пятьдесят километров скучной, наводящей на мысли о вездесущем телевидении местности, однако удовольствие крутить педали прекрасной машины все равно приносит высокую радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Красный город между пустыней и снегами всегда привлекал людей с Запада. Теперь же, в эпоху блестящей и суррогатной реставрации доброго утерянного имперского духа, он встал в один ряд с мекками новой богемы: Парижем, Берлином, кайфующим Лондоном, Гринвич-Вилладж, Катманду. И нечего удивляться, что на стене древнего города, помнящего еще времена Сида, красуется имя и лицо несгибаемой и гибкой Луки Касиприадин. Картель европейских промышленных компаний, озабоченный проблемами снижения налогов и завоевания североафриканского рынка, отправил ее по линии культурного обмена через Панисламский художественный директорат и снял для нее помещение в некоем уголке старого города. Она снимала здесь дом. Справочная служба сообщила адрес-телефон-факс-e-mail и предложила подходящее место встречи: кафе «Наяда» – забегаловка для экспатриантов из Европы, то есть, по моим понятиям, для младшего персонала разведывательных служб. Она появилась в «Наяде», когда деревья наполнились щебетом перелетных птиц, а улицы Маракеша – громкоголосыми, уверенными, очень красивыми молодыми людьми. Одетая в черное с серебром.
– Этан, ты сумасшедший, ты что, не знаешь, это местечко – такая неприличная дыра, мимо нее пройти – и то стыдно.
Казалось, полутора лет между кафе «Наяда» и служебным номером в отеле Сан-Франциско просто не было. Микрочип у нее за ухом, переводя на арабский, позволил получить бутылку вина.
– Гребаная дыра, но надо признать – у них лучший в городе музыкальный автомат. Особенно если собираешься окунуться в мазохистскую ностальгию по былым временам.
Мы оба собирались. Она решала за нас обоих. Мы танцевали на таком расстоянии, что расширялись зрачки. Танцевали, пока в кафе не набились абсолютно пьяные финны, которые изо всех сил орали «Су-о-ми-и-и!».
– Видишь, я была права, Эт, – промурлыкала она и потащила меня по лабиринту старого города сквозь водопад неоновых и лазерных бликов. – У меня в продолговатый мозг встроена карта, иначе я ночью никогда бы не нашла дорогу домой. – Мы пробирались среди бродяжек, ночующих на улице, среди юнцов в итальянской коже и на флуоресцентных биомопедах Vespa. – Я всегда завидовала матери, ее прыщавая юность пришлась на свинг шестидесятых. Глядя на весь этот монохром, я представляю, как оно было. – И дальше, сквозь путаницу коридоров, еще не остывших от баталий между политическими / теологическими / артистическими / философскими / научными группами. – Здесь главное – юность, Эт. Они действительно верят, что имеют силы изменить мир, сделать его лучше, справедливее, цивилизованнее, прекраснее, естественнее. – И дальше, мимо киосков с «быстрой едой», ларьков с пиратскими дисками, голландскими шмотками, драгоценностями «от Картье – лучше, чем настоящие» и ароматами Шанель. – Знаешь, что здесь привлекает и волнует европейского стегозавра вроде меня, – то, что среда самовыражения еще не узурпирована редакторами. Экю Всемогущий здесь еще не стал началом и концом любого дела. Какими бы ни были твой голос, музыка, поэзия, трехмерка или традиционная живопись, визуалистика, артнарктика, стиль изложения или сценические представления, тебя все равно услышат. – И дальше, сквозь жару и пот, к площади Душ. – Это один большой андеграунд, Эт. Здесь все свободны. Скорее, я покажу тебе одного сумасшедшего проповедника. Он что-то вроде суфия. Он может заглянуть человеку в душу и убить его дух. Человек просто валится на спину, как мешок. Ужасно забавно. Когда ты видел такое в Центре Помпиду или в гребаном Ковент-Гардене? – И горели огни, и фокусничали фокусники, и проповедовали сумасшедшие проповедники и убивали людские души прямо в живом теле, вот только она со мной не стала спать.
Утром я отправился уничтожать «Аль Хак». Моим контактом был студент факультета политических наук Исламского университета, в котором, по имеющейся информации, действовала структура «Аль Хак». В качестве экспатрианта доктор Праваль обязан был каждый день вкушать ленч в одном и том же бангладешском ресторане. Тут я его и ждал, за самым дальним и самым темным столиком. Смотрел, как он изящно ест горошек и лобио из бобов и отстукивает ногой такт политически безупречной дхангра. Я позволил ему добраться до кофе и лишь потом послал записку, напечатанную в кабинке мужского туалета. Там стояло: «Подойдите к рыжеволосому мужчине в шелковом галстуке с рисунком из самолетиков». Разумеется, напечатано было шрифтом Малкхут.
– Извините, мы знакомы? – Они никогда не могут понять, почему делают то, что велит им Малкхут. Просто какой-то странный импульс.
– Не совсем, – отвечаю я и протягиваю ему через стол вторую записку. Арабская версия Малкхута приказывает: «Расскажите мне все, что знаете об „Аль Хак“. Когда он закончил, я вежливо его поблагодарил и с помощью Хохмаха, ангела Забвения, изъял из его памяти все события сегодняшнего дня после ухода с семинара по политической социологии. Затем я отправился в „Наяду“ пить плохое вино, слушать блюзы и ждать Луку. Как раз в эту ночь она повела меня на собачьи бои, и в крови, изуродованной плоти, дерьме и смерти я отказывался видеть аналогию того, что сам сделал во имя политической целесообразности примерно с пятьюдесятью людьми примерно в пятидесяти же странах.
Теперь, узнав Мохаммеда Бедави, основателя и лидера «Аль Хак», по имени и в лицо, я мог изучать его настолько пристально, насколько это вообще возможно для рыжеволосого европейца в городе, где преобладает оливковый цвет лица. В пятницу он уехал из города в красном «альбенице», а я следовал за ним в наемном «пежо» по пыльным дорогам, окаймленным щитами с лозунгами во славу исламского единения и рекламой французских сигар – каньябариллос. Мимо хорошо орошаемых ферм мы добрались к подножию Атласских гор. Дорога петляла и круто извивалась по склонам. Он остановился в горной деревушке, не менявшейся последнюю тысячу лет, если, конечно, не считать спутниковых антенн, солнечных генераторов и вездесущих «тойот». Шумно и прочувствованно поздоровавшись с семьей, он отправился с мужчинами на молитву, а женщины принялись готовить еду. Голограмма местного СД, в прозрачном горном воздухе выглядящая слишком бледно, парила над квадратной башней деревенской мечети. Я расспросил фермера, и он объяснил мне, что Бедави приезжает каждую пятницу, чтобы помолиться вместе с семьей. Я поблагодарил его и удалил у него все воспоминания, что он когда-либо встречал рыжего европейца.
Лука ждала меня в «Наяде».
– Покажу тебе кое-что, – сказала она и, взяв меня за руку (в перчатке, и ее рука – тоже в перчатке), потащила по лабиринтам старого города, который так неистово любила. – Узри, это чистилище, – объявила она и протолкнула меня в низкую деревянную дверь комнаты, которую она сотворила. Чистилище… где неудача, неадекватность, вина сгорает и становится прахом. Это было поразительно. Это был экстаз. Долгое, упоительное погружение в самое сердце тьмы. Секс с ангелами. Удивительно, ужасающе, прекрасно, чудовищно, и отвратительно, и грустно, и шокирующе, и забавно, и тошнотворно, и… это меня не задело. Не могло задеть. Некоторые поражения и комплексы вины лежат слишком глубоко, чтобы их можно было вычистить из закоулков души.
Всю следующую неделю, готовясь к акции уничтожения, я не мог избавиться от мысли, что Лука изготовила этот ад размерами с комнату специально для меня.
– Если бы ты мог до меня дотронуться… – с грустью проговорила она как-то вечером, когда мы сидели на кованых металлических стульях в ее заросшем папоротником саду. На ней было черное платье без рукавов, она курила «блэк кэтс» и пускала фигурные ароматные кольца. – Я хочу почувствовать твои руки, хочу, чтобы твои руки чувствовали меня. Сними перчатки!
– Ты же знаешь, я не могу. – Я вынул из ее пальцев сигару и пару раз потянул дым из тонкой коричневой каньябариллос. – Это опасно.
– Не могу. Не буду. Ты всегда носил перчатки. Эмоциональные перчатки. Никого не касайся, и тебя не коснутся. Чего ты так боишься, Эт?
– Я не боюсь.
Вдруг она схватила мои кисти.
– Боишься. Видишь, ты испуган, ты весь холодный. – И тут она заплакала. Навзрыд. По-настоящему. Слезы так и катились. – Я люблю тебя. Как больно! Но что я могу сделать? Ничего. Я ничего не могу сделать. Мне больше никто не нужен, Этан! Если хочешь, я всегда буду здесь. Ты всегда сможешь меня найти. Но тебе придется выбирать.
Неужели она так плохо меня знала, что забыла: для меня не бывает или/или, только и/и.
Наступила пятница. Визит к местному дилеру автомобильной компании подтвердил, что полная офисная система, встроенная в шестиместный «марк-альбениц», на котором ездит Бедави, является стандартной. Справочная служба Маракеша любезно предоставила код e-mail в его машине. Подготовившись таким образом, я отправился на наемном «пежо» в одно хорошенькое местечко на склоне долины. Присмотрел его еще на прошлой неделе, когда тащился по особенно неприятному витку горного серпантина. И стал ждать. Слушал «Новую волну», съел пакет соленых орешков. Заметив шестиместный «марк-альбениц» – в тот момент просто красное пятно на охряном фоне атласского пейзажа, я вынул переносной факс-фон. Когда красный «альбениц» стал карабкаться по крутому склону, я подсоединил карманный биопроцессор Olivetti\ICL Mark 88 к модему. Из-за поворота показался с натугой ползущий вниз трейлер-бензовоз. Когда красный «альбениц» оставил позади киоск с моими солеными орешками, я загрузил сефирот-диск и набрал на панели код инициирования фрактора. Когда автомобиль обогнул поворот перед очень уж специфическим уклоном, я вызвал номер, который получил от справочной службы, нажал кнопку «transmit» – передача – и впустил Кетера – ангела Разрушения – на дисплей передней панели «альбеница». С моего места было прекрасно видно, как шестиместный красный «марк-альбениц» выруливает прямо навстречу наползающему трейлеру с цистерной, разворачивается задом поперек дороги, пробивает невысокое ограждение из песчаника и с поразительной, балетной медлительностью летит вниз, чтобы в бешеных цветах пламени взорваться среди скал и кустарников тенистого днища долины. Я видел, как застыл на месте бензовоз, как высунулся из кабины шофер и целую минуту тупо смотрел вниз и лишь потом выскочил и, нелепо размахивая руками, побежал по дороге к киоску с орешками.
Вернувшись в Маракеш, я заказал билет на шаттл до Малаги, упаковал вещи, расплатился и уехал, ничего не объяснив, не оставив записки, не попрощавшись с Лукой.
Некоторые драконы слишком огромны, слишком сильно давят своим весом на землю, чтобы их можно было убить, пусть даже они сто раз заслужили смерть. Европа, дракониха, развалившаяся на целый континент, с лыжными курортами на ее гористой хребтине и со спрятанными за красными стеклами очков глазами, которые жадно мечутся в поисках еще одного ужина из девственных наций, она, эта Европа, вероятно, более других заслужила уничтожение, но даже моя отягощенная Кетером рука не в состоянии выжечь ее громадную, медлительную, многоголовую нервную систему. Однако здешний святой, может быть, сумеет разорвать цепь, которая приковала эту руку к пальцу дракона.
Внутренний дворик. В сумрачном рассвете ранняя трель птицы. Теперь поспеши. Пора. Я кладу ножницы, беру оружие и выхожу навстречу врагу.
* * *
Велосипед – это друг, каким никогда не станет автомобиль. Машина может быть возлюбленной – изысканной, сложной, темпераментной, но один неверный шаг – и чары развеются. Велосипед по натуре прост, нетребователен и верен, но, как и над всякой дружбой, над ним надо работать, ухаживать за ним, при необходимости чинить, проводить с ним время, постигать характер. Постепенно я полюбил эту красно-зеленую грозу дорог – Dirt Wolf MTV. Мы начали совместный путь чужаками, Мас только что представил нас друг другу на пароме в Осаке, но в ходе взаимного непонимания и ошибок: потянутых мускулов, порванной цепи, ободранных локтей, погнутых колес, – мы сумели выстроить наши отношения. От Танацакии до штаба «Тоса Секьюрити» всего пятьдесят километров скучной, наводящей на мысли о вездесущем телевидении местности, однако удовольствие крутить педали прекрасной машины все равно приносит высокую радость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19