Я останавливаюсь и внимательно разглядываю его. На кованых воротах висит простая, без финтифлюшек табличка с названием: «Медоухерст»; за воротами не видно никакой особой растительности, только четыре аккуратные кадки с геранями да три автомашины на мощенной плитами площадке. Дом мне совершенно незнаком. Всем своим обликом он неуловимо отличается от соседних домов Тупика, это явно более поздняя постройка. Да, вот оно, то самое место – наша Аркадия, наша Атлантида, наш райский сад, ничейная территория, оставшаяся от дома мисс Даррант, что сгорел дотла, когда в него попала немецкая зажигательная бомба.
В ту пору он назывался «Бреймар». Когда Стивен и другие жившие в Тупике ребятишки облюбовали его для игр, заросли ежевики, иван-чая и шиповника уже почти скрыли безотрадное зрелище: небольшую кучу щебня, покрывавшую фундамент дома, в котором жила и погибла мисс Даррант. Подобно девочкам Беррилл, сад совершенно одичал; высокая живая изгородь, аккуратнейшим образом, словно по линеечке, подстригавшаяся хозяйкой и свято хранившая от посторонних глаз ее личную жизнь, потеряла теперь всякую форму; заросли подлеска совсем заслонили вход в этот таинственный, недоступный для непосвященных мир.
Стивен много времени проводил в гуще невзрачных темно-зеленых кустов, которые выросли на месте живой изгороди. Впрочем, едва ли он их замечал. Во всяком случае, до второй половины июня того года, когда они разом расцвели и он задыхался от их вульгарного запаха, который будет преследовать его долгие годы.
Я не свожу глаз с трех автомашин и четырех кадок с геранями. От тех кустов не осталось и следа. Вспоминая их, я невольно смеюсь над собой – настолько это растение заурядно; многие относятся к нему пренебрежительно, с насмешкой, а у меня оно связано с попытками подавить или замаскировать бурю чувств, которая снова разбушевалась во мне. Позвольте наконец назвать его прямо и откровенно.
Вот он, источник моего душевного смятения: баз, или самая обыкновенная черная бузина.
А началась эта история там, где зарождались в большинстве своем все наши затеи и приключения, – в доме Кита. Точнее сказать, за чайным столом; я прямо-таки слышу, как тихонько звякают четыре синие бусины на кружевной салфетке, стукаясь о высокий кувшин с лимонно-ячменной водой…
Нет, постойте. Тут у меня вкралась неточность. Стеклянные бусины позвякивают, стукаясь о стеклянный кувшин, потому что салфетку теребит ветерок. Утро в разгаре, мы с Китом в саду, возле вольера для кур строим межконтинентальную железную дорогу.
Да, верно, потому что я слышу и другие звуки – шум электричек, идущих по взаправдашной железной дороге, когда из выемки они въезжают на насыпь, что высится за проволочным ограждением прямо над нашими головами. Вижу снопы искр, летящие от контактного рельса. Кувшин ячменного отвара с лимоном – это вовсе не чай, это легкий перекус в одиннадцать часов: на подносе, который мать Кита вынесла из дома и поставила на красную кирпичную дорожку, каждого из нас дожидаются два печеньица. И вот, когда она удаляется по красной дорожке прочь, Кит спокойно, без лишнего шума сообщает мне свою сногсшибательную новость.
Когда же это происходит? Ярко светит солнце, звякают о кувшин бусины, однако мне сдается, что на земляной насыпи для межконтинентальной железной дороги кое-где еще видны опавшие лепестки яблоневого цвета, а мать Кита с беспокойством спрашивает, не холодно ли нам.
– Если станете зябнуть, мальчики, непременно идите в дом, хорошо?
Наверное, еще май. Почему же мы тогда не в школе? Может быть, это суббота или воскресенье. Нет, по всему чувствуется, что день будний, самое его начало; в этом я убежден, хотя не могу сказать наверняка, какое стоит время года. Что-то тут не вяжется; так бывает, когда из кучи деталей пытаешься собрать целое.
А может, у меня все выстроилось задом наперед? Когда там появился полицейский, раньше этого дня или позже?
До чего же трудно припомнить точно, что за чем случилось, но иначе нельзя определить причины и связь между событиями. Когда я прилежно ворошу свою память, то результат моих усилий ничуть не похож на последовательное изложение – скорее на россыпь ярких мелочей. Кем-то произнесенные слова, увиденные краем глаза предметы. Чьи-то жесты, выражения лиц. Настроение, погода в разные запомнившиеся дни; определенное время суток и соответствующее освещение. Отдельные моменты, которые, по-видимому, очень много значат, однако, пока не вскроется потаенная связь между ними, они почти лишены смысла.
На каком этапе в эту историю затесался полицейский? Мы провожаем его взглядами, пока он медленно катит на велосипеде по Тупику, подтверждая наши подозрения и одновременно сводя на нет все усилия: конечно, он едет арестовывать мать Кита… Нет, нет, то было раньше. Счастливые, не ведая ни о чем, мы бежим рядом с полицейским и не ждем от него ничего, кроме невесть откуда ниспосланного скромного развлечения. А он едет себе и едет, внимательно поглядывая на каждый дом, доезжает до кругового разворота в конце Тупика, катит обратно… и слезает с велосипеда перед домом номер двенадцать. Мы мчимся к матери Кита и сообщаем, что к тете Ди пошел полицейский. Я отчетливо помню выражение, с каким она слушает нас: на миг самообладание ей изменяет, она выглядит нездоровой и испуганной. Распахнув входную дверь, не идет, а бежит по улице…
Теперь-то я, естественно, понимаю, что тогда и она, и тетя Ди, и миссис Беррилл, и семейство Макафи жили в постоянном страхе и особенно боялись прихода полицейского или разносчика телеграмм – как все, у кого кто-то из близких был на фронте. Сейчас я уж не помню, в чем тогда было дело. Речь, во всяком случае, шла вовсе не о дяде Питере. Думаю, полицейский явился по жалобе соседей на плохую светомаскировку у тети Ди. Она всегда довольно небрежно зашторивала окна.
Я снова вижу, как на мгновение мать Кита меняется в лице, и на сей раз замечаю кое-что еще, кроме страха. Выражение, напоминающее то, которое появлялось на лице Кита, когда его отец уличал сына в халатном выполнении своих обязанностей по отношеню к велосипеду или крикетному снаряжению – подспудное сознание вины, что ли. А может, сейчас, задним числом, полустершиеся в моей памяти события переписываются заново?
Если полицейский и выражение на лице матери Кита появились раньше, не в этой ли связи у Кита возникла некая еще не осознанная мысль?
Но теперь мне кажется, что те слова, скорее всего, вырвались у него беспричинно, в тот самый миг, когда он их произносил, – случайный всплеск чистейшей фантазии. Или чистейшей интуиции. Или, как часто бывает, и того и другого.
Однако же эти четыре шальных, выпаленных наобум слова и повлекли за собой все последующие события – их вызвала к жизни фраза Кита и мое восприятие ее. Все перипетии нашего дальнейшего бытия определились в этот краткий миг, когда звякали, стукаясь о кувшин, бусины, а мать Кита, прямая, спокойная и недосягаемая, удалялась от нас в ярком утреннем свете, ступая по последним белым лепесткам, опавшим на краснокирпичную дорожку; Кит провожал ее затуманенным взглядом. Я хорошо помню тот взгляд, с него часто начинались наши многочисленные затеи. И вдруг он задумчиво, чуть печально произнес:
– Моя мать – немецкая шпионка.
3
Итак, она – немецкая шпионка.
Как же я реагирую на эту новость? Высказываю какие-то свои соображения?
По-моему, вообще не говорю ни слова. Просто, как водится, смотрю открыв рот на Кита и жду продолжения. Удивился ли я? Разумеется, удивился, но, с другой стороны, меня частенько удивляли заявления Кита. Помню, как я был поражен, впервые услышав от него, что мистер Горт, одиноко обитавший в доме номер одиннадцать, – убийца. И что же? Мы начали расследование и, покопавшись на пустыре за его садом, обнаружили кости нескольких его жертв.
Словом, я, конечно, удивлен, но не так сильно, как удивился бы сегодня. И, само собой, сразу прихожу в большое волнение, потому что предвижу массу новых интересных приключений: наверно, мы будем прятаться, устраивать в сумерки слежку, посылать друг другу донесения, написанные невидимыми чернилами, наклеивать себе усы и бороды из Китова комплекта для изменения внешности и разглядывать всякую всячину в Китов микроскоп.
Кажется, я чувствую мгновенный укол зависти, смешанной с восхищением: другу снова, как всегда, повезло! Мало того, что отец работает в контрразведке, так еще и мать – немецкая шпионка! У остальных-то ребят нашего Тупика не наскребется и одного родителя, который вызывал бы к себе хоть малейший интерес.
Приходит ли мне в голову спросить: а отец Кита в курсе того, чем занимается его жена? И знает ли мать Кита, чем занимается ее муж? Приходит ли мне в голову поразмыслить над щекотливой ситуацией, сложившейся в доме Хейуардов из-за полной противоположности служебных обязанностей супругов? Видимо, не приходит. Оба они, очевидно, научились искусно скрывать от окружающих свою истинную сущность, а друг от друга – свои секреты. Во всяком случае, загадочные отношения между взрослыми пока что не вызывают у меня любопытства.
Правда, мне немножко жаль, что все так повернулось. Я вспоминаю, сколько выпито у Хейуардов ячменного отвара с лимоном, сколько съедено шоколадной пасты, вспоминаю снисходительность Китовой матери, всевозможные проявления благорасположенности и выдержки. Хотя я очень рад, что мы займемся слежкой за немецкой шпионкой, я обрадовался бы куда больше, если бы агентом оказалась миссис Шелдон или миссис Стотт. Или даже отец Кита. Я готов был поверить, что его отец – немец. И поверил бы, не работай он в контрразведке и не знай я, какие незаурядные усилия приложил он в Мировую войну, чтобы сократить население Германии.
Однако, поразмыслив, я прихожу к выводу: оно и к лучшему, что шпион – не отец Кита. Ведь тогда пришлось бы следить за ним, а такое даже и вообразить страшно. Я почти вижу, как раздвигаются в сдержанной ухмылке его губы:
– И кто же тебе, голубчик, разрешил копаться в моем секретном передатчике?..
Задаю ли я Киту сам собой напрашивающийся вопрос: откуда он знает, что она шпионка? Конечно, нет; с тем же успехом я мог бы спросить, откуда ему известно, что она его мать или что его отец ему папа. Мать она ему, и точка; это само собой разумеется, точно так же, как многое другое, например, что миссис Шелдон – это миссис Шелдон и что Барбара Беррилл не заслуживает нашего внимания, а у моей родни есть некая чуточку стыдная особенность. Всем известно, что дело обстоит именно так. И нет нужды что-то растолковывать или оправдывать.
Собственно говоря, в последующие несколько дней я привыкаю к этой мысли, причем многое сразу проясняется. Например, зачем мать Кита пишет столько писем. Кому? Кроме меня, Хейуарды знакомы всего с двумя людьми: тетей Ди и дядей Питером. Полагаю, где-нибудь еще у них могут быть и другие тетушки и дядюшки. Но ведь матери пишут родне письма не ежедневно, а один, ну два раза в год! Совершенно незачем бегать дважды в день на почту, стараясь не опоздать к очередной отправке писем! А вот если ей надо посылать донесения немцам… Какие донесения? За чем это она шпионит, беспрерывно шастая по магазинам? Может, собирает сведения о местной противовоздушной обороне, наблюдает за постом уполномоченного по обороне на углу переулка, ведущего к «Раю», и за резервуаром с водой, стоящим позади библиотеки? Или за секретным заводом по производству боеприпасов, что находится на главной улице? С него-то мистер Стибрин и норовит стибрить то алюминиевые обрезки, то листы фанеры.
Если на то пошло, стоит присмотреться и к самому мистеру Стибрину, разобраться, не оказывает ли он своей деятельностью помощи врагам. А странные вещи, что творятся в таинственном «Тревиннике»?.. А безответственная болтовня о том, где именно служат мистер Беррилл и сын Макафи? Среди гражданского населения Тупика очень низок боевой дух, как показывают жалобы миссис Шелдон на качество мяса в магазине «Хакналл» и на небрежность тети Ди в отношении светомаскировки. Стало быть, мать Кита следит за всеми нами.
Теперь начинает проясняться очень многое другое (тут, несомненно, всерьез проверяется наша способность глубоко, по-новому понимать происходящее), о чем я прежде и не задумывался, считая все чистой случайностью. Почему из всех улиц в округе немцы выбрали Тупик и сбросили зажигательную бомбу именно на него? И почему из всех домов в Тупике именно на дом мисс Даррант? Что, если мисс Даррант узнала правду про мать Кита и собиралась ее разоблачить?.. А мать Кита о том догадалась, вышла ночью, во время затемнения, и, фонариком подав врагам знак, навела их на цель…
В прихожей у Хейуардов на столе постоянно лежит фонарик.
И еще одна неприятная мыслишка приходит мне в голову: тогда ведь вполне понятна ее необъяснимая доброта ко мне, ее щедрость с ячменно-лимонным напитком и шоколадной пастой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31