– Голос Гаса звучал враждебно.
– Не занудничайте, Гас. Не нравится мне платье, что прислал Флоон. Я в нем похожа на хиромантку из дешевого балагана. Мадам Зузу. Но сумочку я все же возьму. Она такая милая.
Гас поджал губы и, глубоко вздохнув, сказал:
– Прошу вас, не делайте этого, Сьюзен. Вы же знаете, чем это кончится.
Взгляды их скрестились. Я услышал явственный лязг.
– Оставим это. Мне нравится мое платье. Каз де Флоон слишком много на себя берет. Он хочет все контролировать. Приглашает «друзей» попутешествовать, но потом одевает их по своему вкусу и дергает за ниточки, словно Барби и Кена. Мне это не нравится. Поначалу мне казалось, что, мол, ничего страшного, но это не так. Извращение. Он извращенец.
– Пусть так, но вы же знаете, что он сделает, когда увидит вас в этом платье. Зачем провоцировать неприятности? Не так уж трудно надеть то, что он просит.
– Может, вам и не трудно, а мне трудно. Я ему не марионетка. Устала я от его истерик и капризов. Все и всегда должно быть только так, как хочет он. Если нет, он дуется, как дитя малое. Боже, и это один из самых могущественных людей мира! Да знай я, как он себя будет вести, никуда бы не поехала.
– Но, Сьюзен, ведь он за все платит! Он дал всем вам, женщинам, одинаковые наряды, чтобы никто никому не завидовал. Согласитесь, в этом есть смысл. Плюс, мы во все время путешествия живем как боги.
– Божки. – Сьюзен подложила плечико под платье.– Божки Флоона, которыми он помыкает, как Зевс. Принять приглашение в эту поездку – все равно что продать душу дьяволу. Да, мы знакомимся с достопримечательностями и прекрасно питаемся, но должны делать только то, что хочет Флоон, иначе он звереет. Не верю, что его «друзья» мирятся с этими безумиями. В жопу это его путешествие – я больше не играю. Прав был Фрэнни, не нужно было никуда ехать. Это я его уговорила, а теперь жалею.
Когда я впервые побывал в будущем, Сьюзен, помнится, отчитывала меня по телефону за мое недовольство поездкой. Сегодня она жалела, что поехала. А завтра будет говорить, чтобы я прекратил нытье. Что же случилось между сегодня и завтра, что она передумала? А главное, что случилось сегодня – месячные?
Кто такой этот Каз де Флоон помимо того, что он один из самых могущественных людей в мире? И что у меня с ним может быть общего? И где искать столь знакомое мне перо? Я знал, что видел его где-то здесь. Я был в этом уверен.
Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.
Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но, поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.
Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями. Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем – жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки «Кармен», прости меня господи.
– Ну, как вы сегодня, Фрэнни?
Я перевел взгляд с ископаемых цыганок на одного из мужчин в костюмчике дня, стоявшего в нескольких футах от меня.
– Это вы – Флоон?
Ему это понравилось. Судя по всему. Он открыл рот и захохотал. Выглядело это так, словно он смеялся, не издавая при этом ни звука.
– Нет, я Джерри Джатс. Помните, мы с вами беседовали вчера. «Десерты Джатса». А Каз вон где, флиртует с той крупной блондинкой.
Женщина, на которую он указал, сложением походила на борца сумо. Не меньше двухсот фунтов веса, не говоря уже о прическе в стиле «Гранд-оул-опри», вздымавшейся над ее головой подобно замороженному желтому циклону.
Я тихонько присвистнул.
– Да, такую разве что кувалдой с ног сшибешь. Она что, в телохранителях при Флооне? Ни дать ни взять грузчик в юбке.
– Это моя жена, – прошипел Джерри Джатс и зашагал прочь.
Мне хотелось для начала прощупать Флоона, а уж потом взяться за остальное. Но Астопел говорил, я вернусь в настоящее неожиданно для себя. Значит, я и минуты не мог терять на слежку за ним – ведь меня могут вышвырнуть назад, прежде чем я успею обменяться с ним парой фраз.
Вид у него был вполне нормальный. Лет шестидесяти, весь какой-то усредненный: рост, вес, лицо – ощущение такое, будто вы видели его прежде, только не можете вспомнить где. Первое впечатление было такое: бизнесмен, хорошо ухоженный, речь свою сопровождает непрестанной жестикуляцией. Его руки поднимались, описывали в воздухе круги и петли, пальцы то соединялись, то расходились, как у втолковывающего что-то итальянца.
Джерри подошел к своей великанше жене. Оба с подчеркнутым вниманием слушали Флоона. Инцидент, который привлек к нему мое внимание, был незначительным, и его можно было бы не заметить, если бы я не наблюдал за ними так пристально. Мистер и миссис Джатс рта не раскрыли, пока Флоон держал речь. Руки его непрерывно двигались, лицо было очень оживленным. Он часто улыбался приятной улыбкой, обнажавшей массу белых зубов. Но улыбка исчезала с его лица столь же стремительно, как и появлялась. Истинного тепла в ней не было и быть не могло. Слушатели жадно ловили каждое его слово.
Когда он закончил говорить, плечи его опустились и весь он как-то слегка сгорбился. Прошло несколько секунд, но никто из них не издал ни одного звука. Потом заговорила миссис Джатс, лицо ее выражало радостное предвкушение, как бывает у человека, когда ему кажется, что вот сейчас он произнесет что-то глубокомысленное или остроумное. Оба мужчины внимательно ее слушали. Она вряд ли успела произнести больше трех фраз – говорила она буквально несколько секунд. Когда она закончила, стало ясно: она сказала именно то, что, по ее мнению, было нужно. Улыбка Джерри говорила о том же. Он гордился своей половиной.
Я не умею читать по губам, но без труда разобрал, что сказал ей Флоон:
– Это очень глупо.
Он выговаривал слова медленно, а «очень» так растянул, что оно превратилось в «о-о-о-о-о-о-о-очень». Лицо миссис Джатс опало, как палатка, у которой убрали центральную опору. Ее муж поспешно отвел глаза. Ни Флоон, ни выражение его лица больше ничего им не сказали. Последний гвоздь в гроб, где упокоилось ее самолюбие, он забил, когда, уходя, потрепал ее по плечу. Он шел по холлу, а чета Джатсов смотрела ему вслед с уничтоженным видом, будто это по их вине он решил удалиться.
«Вот ведь хер моржовый».
Я собрался было двинуться следом за ним, но тут ко мне подошел какой-то тип в моем костюме и протянул папку.
– Это программа на сегодня.
Я, не глядя, ее взял, благодарно улыбнулся и, проигнорировав папку, стал искать глазами Флоона. Отлично: он стоял в одиночестве возле кадки с каким-то пышным растением и наблюдал за собравшимися. На мгновение мне вспомнился Джей Гэтсби, глядящий в толпу гостей с верхней ступени крыльца своего особняка на Лонг-Айленде. Но они вольны были надевать что им вздумается, а Гэтсби, если снять с него искусно вылепленную маску, был человеком славным. Став свидетелем того, как Каз де Флоон обошелся с миссис Джатс, я сразу решил, что его-то славным человеком никак не назовешь, что бы о нем ни говорили другие.
Ему явно нравилось стоять в одиночестве и смотреть на остальных. Временами он кому-то улыбался и приветственно помахивал рукой, но сама аура вокруг него словно предупреждала: приближаться не следует. Никто и не пытался к нему подойти. Я стал оглядывать помещение – мне было любопытно, как гости Флоона реагируют на него издалека. Одинаковые костюмы позволяли мне без труда отличить нас от прочих людей, находившихся в холле. Идея вырядить всех одинаково, казавшаяся поначалу просто глупой, теперь, после того как он унизил толстуху, виделась мрачной и извращенной. Большинство то и дело косились на него украдкой. Одни с нетерпением, другие просто любопытствовали, где он находится. Те, кто удостаивался его приветственных жестов, сияли от счастья, как если бы получили благословение. Те, на ком его взгляд не задерживался, воспринимали это как удар. Им надо было, чтобы он знал; они здесь. Его приветствия давали им некий статус, и те, к кому эти жесты были обращены, загорались как факелы. Наши взгляды неминуемо должны были встретиться. И когда это случилось, сердце у меня в груди словно кто-то зажал в тиски. Я не знал этого человека, но его взгляд поразил меня словно громом. Я выдавил из себя улыбку и поднял в знак приветствия папку. Боковым зрением увидел рисунок на обложке. Тиски снова сжались. На блестящей белой поверхности было крупными черными буквами напечатано: ФЛООН. Под ними красовалось изображение того самого пера.
Я порылся в памяти и немедленно вспомнил, мне уже случилось видеть такую же самую картинк; в этом будущем: бредя вслед за Гасом в кафе на встречу со Сьюзен, я заметил на стене одного из домов большой постер среди множества других. На нем было напечатано слово «ФЛООН», под которым красовалось перо. И все, никаких призывов типа: «Куда вы хотите пойти сегодня?» или «Это то, что вам надо!» Только странная фамилия и переливающееся всеми цветами радуги перо на белом фоне. Увиденное чиркнуло мое сознание по касательной и не проникло в его глубины потому что я был просто потрясен всем другим, происходившим в тот момент.
– «Цирк Территун». – Это было первое, что сказал мне Каз де Флоон, когда вспышка воспоминания прожгла мне голову и погасла, а я понял, что передо мной стоит он – собственной персоной.
– Простите?
– «Цирк Территун». Кто у них был ведущий? – Вот теперь он улыбался искренне. Только я не мог взять в толк, о чем он меня спросил.
– Простите, Каз, но вам придется дать мне контекст.
Улыбка его сразу погасла, он поджал губы.
– Я за честную игру, Фрэн. Признаю, вчера вы меня обставили с «Какао-топью» и чудо:собакой Могучим Манфредом. Но теперь отдайте и мне должное. Мне кажется, что с «Цирком Территун» здорово придумано. Так что, будьте добры, кто там был ведущий?
Он говорил с легким акцентом европейца, долго жившего в Америке. «Территун» он произносил как «Террортон».
– Так у нас, выходит, викторина о старых телешоу, Каз?
– Телешоу, реклама и прочее периода пятидесятых-шестидесятых. Вы же знаете, это моя страсть. Так что отвечайте на вопрос.
Вот уж не на того напал. Мальчишкой я четыре сотни лет перед теликом провел. Моя телекарьера началась, когда цветного изображения и дистанционного пульта и в помине не было. На телевизорах громоздились двурогие антенны. Когда картинка ухудшалась, ты начинал крутить эти рога или стучать по ящику. Каналов было всего семь, и все черно-белые. Каждое утро начиналось с пропагандистского шоу об армии США под названием «Большая картина» и заканчивалось религиозной передачей «Светильник ноге моей». Я знаю. Я там был.
– Вы это серьезно, Каз? Хотите соревноваться со мной один на один на знание старых телешоу? Проиграете.
– Вы тянете время. Отвечайте. – Странный у него был голос – в нем одновременно слышались угроза и насмешка.
– Извольте. Клод Кирхнер.– Я мог расслабиться. В эту игру я мог играть во сне и все равно утер бы ему нос. – Ну, это слишком просто. А как насчет вот этого: кто исполнял главную песню в «Уайетте Эрпе»?
– «Кен Дарби Сингерс», – он выбросил вверх руку.– Как звали напарника Янси Дерринджера?
Вокруг нас стали собираться люди. Флоон старался для них.
– Паху. Кто его играл?
– Экс Брандс. А кто играл напарника Циско-Кида? Я скрестил руки на груди.
– Лео Карильо.
Самодовольная улыбка. Еще раз. Мне хотелось дать ему прямо по этой самодовольной улыбке. Ему не было нужды карабкаться в горы – он мог бы спуститься на веревке с вершин своего собственного «я». По его предложению мы оставили телепрограммы и перешли к спорту. Он в этом чертовски хорошо разбирался. Когда наше состязание по футболу, баскетболу и бейсболу закончилось вничью, я решил повысить ставки.
– А как насчет профессиональной борьбы, Каз? В те времена, когда Рэй Морган был диктором на Юлайн-арене?
Флоон раскинул руки, этим театральным жестом предлагая мне начать.
– Назовите имена Великолепных кенгуру.
– Рой Хеффернан и Эл Костелло.
– Кто был партнером Муза Чолака в рестлинге?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Не занудничайте, Гас. Не нравится мне платье, что прислал Флоон. Я в нем похожа на хиромантку из дешевого балагана. Мадам Зузу. Но сумочку я все же возьму. Она такая милая.
Гас поджал губы и, глубоко вздохнув, сказал:
– Прошу вас, не делайте этого, Сьюзен. Вы же знаете, чем это кончится.
Взгляды их скрестились. Я услышал явственный лязг.
– Оставим это. Мне нравится мое платье. Каз де Флоон слишком много на себя берет. Он хочет все контролировать. Приглашает «друзей» попутешествовать, но потом одевает их по своему вкусу и дергает за ниточки, словно Барби и Кена. Мне это не нравится. Поначалу мне казалось, что, мол, ничего страшного, но это не так. Извращение. Он извращенец.
– Пусть так, но вы же знаете, что он сделает, когда увидит вас в этом платье. Зачем провоцировать неприятности? Не так уж трудно надеть то, что он просит.
– Может, вам и не трудно, а мне трудно. Я ему не марионетка. Устала я от его истерик и капризов. Все и всегда должно быть только так, как хочет он. Если нет, он дуется, как дитя малое. Боже, и это один из самых могущественных людей мира! Да знай я, как он себя будет вести, никуда бы не поехала.
– Но, Сьюзен, ведь он за все платит! Он дал всем вам, женщинам, одинаковые наряды, чтобы никто никому не завидовал. Согласитесь, в этом есть смысл. Плюс, мы во все время путешествия живем как боги.
– Божки. – Сьюзен подложила плечико под платье.– Божки Флоона, которыми он помыкает, как Зевс. Принять приглашение в эту поездку – все равно что продать душу дьяволу. Да, мы знакомимся с достопримечательностями и прекрасно питаемся, но должны делать только то, что хочет Флоон, иначе он звереет. Не верю, что его «друзья» мирятся с этими безумиями. В жопу это его путешествие – я больше не играю. Прав был Фрэнни, не нужно было никуда ехать. Это я его уговорила, а теперь жалею.
Когда я впервые побывал в будущем, Сьюзен, помнится, отчитывала меня по телефону за мое недовольство поездкой. Сегодня она жалела, что поехала. А завтра будет говорить, чтобы я прекратил нытье. Что же случилось между сегодня и завтра, что она передумала? А главное, что случилось сегодня – месячные?
Кто такой этот Каз де Флоон помимо того, что он один из самых могущественных людей в мире? И что у меня с ним может быть общего? И где искать столь знакомое мне перо? Я знал, что видел его где-то здесь. Я был в этом уверен.
Внизу в холле собрались шуты Флоона. В мире полно людей, страдающих от безделья. Мы все к этому причастны и привыкли с этим сталкиваться. Но время от времени встречаешь людей, бездельничающих до того странным образом, что мозг резко жмет на тормоза и начинает вовсю сигналить.
Внизу в холле шуты Флоона были одеты совершенно одинаково, но, поскольку ростом и статью не походили друг на друга, это сборище произвело на меня впечатление, которое пребудет со мной, пока мотоцикл не разнесет мою голову.
Разумеется, среди них нашелся коротышка. Или, может, он был карлик. Во всяком случае это был маленький человечек, или как уж там они себя сейчас называют. Костюм сидел на нем безупречно, но ковбойские ботинки делали его и без того странноватую походку еще более странной. Увидев, что я выхожу из лифта, он приветствовал меня таким широким жестом, словно мы с ним были закадычными приятелями. Наряд гадалки, который пришелся не по вкусу Сьюзен, можно было увидеть здесь повсюду. Большинство женщин были стары. Такое платье подошло бы двадцатилетней девчонке с идеальной кожей, телом и постельным взглядом, от которых в штанах у вас становится тесно. Но на этих жирных и тощих седовласых птичках они в лучшем случае казались безвкусными, а в худшем – жестокой шуткой. Я потом сказал Сьюзен, что это напоминало хор из какой-нибудь допотопной любительской постановки «Кармен», прости меня господи.
– Ну, как вы сегодня, Фрэнни?
Я перевел взгляд с ископаемых цыганок на одного из мужчин в костюмчике дня, стоявшего в нескольких футах от меня.
– Это вы – Флоон?
Ему это понравилось. Судя по всему. Он открыл рот и захохотал. Выглядело это так, словно он смеялся, не издавая при этом ни звука.
– Нет, я Джерри Джатс. Помните, мы с вами беседовали вчера. «Десерты Джатса». А Каз вон где, флиртует с той крупной блондинкой.
Женщина, на которую он указал, сложением походила на борца сумо. Не меньше двухсот фунтов веса, не говоря уже о прическе в стиле «Гранд-оул-опри», вздымавшейся над ее головой подобно замороженному желтому циклону.
Я тихонько присвистнул.
– Да, такую разве что кувалдой с ног сшибешь. Она что, в телохранителях при Флооне? Ни дать ни взять грузчик в юбке.
– Это моя жена, – прошипел Джерри Джатс и зашагал прочь.
Мне хотелось для начала прощупать Флоона, а уж потом взяться за остальное. Но Астопел говорил, я вернусь в настоящее неожиданно для себя. Значит, я и минуты не мог терять на слежку за ним – ведь меня могут вышвырнуть назад, прежде чем я успею обменяться с ним парой фраз.
Вид у него был вполне нормальный. Лет шестидесяти, весь какой-то усредненный: рост, вес, лицо – ощущение такое, будто вы видели его прежде, только не можете вспомнить где. Первое впечатление было такое: бизнесмен, хорошо ухоженный, речь свою сопровождает непрестанной жестикуляцией. Его руки поднимались, описывали в воздухе круги и петли, пальцы то соединялись, то расходились, как у втолковывающего что-то итальянца.
Джерри подошел к своей великанше жене. Оба с подчеркнутым вниманием слушали Флоона. Инцидент, который привлек к нему мое внимание, был незначительным, и его можно было бы не заметить, если бы я не наблюдал за ними так пристально. Мистер и миссис Джатс рта не раскрыли, пока Флоон держал речь. Руки его непрерывно двигались, лицо было очень оживленным. Он часто улыбался приятной улыбкой, обнажавшей массу белых зубов. Но улыбка исчезала с его лица столь же стремительно, как и появлялась. Истинного тепла в ней не было и быть не могло. Слушатели жадно ловили каждое его слово.
Когда он закончил говорить, плечи его опустились и весь он как-то слегка сгорбился. Прошло несколько секунд, но никто из них не издал ни одного звука. Потом заговорила миссис Джатс, лицо ее выражало радостное предвкушение, как бывает у человека, когда ему кажется, что вот сейчас он произнесет что-то глубокомысленное или остроумное. Оба мужчины внимательно ее слушали. Она вряд ли успела произнести больше трех фраз – говорила она буквально несколько секунд. Когда она закончила, стало ясно: она сказала именно то, что, по ее мнению, было нужно. Улыбка Джерри говорила о том же. Он гордился своей половиной.
Я не умею читать по губам, но без труда разобрал, что сказал ей Флоон:
– Это очень глупо.
Он выговаривал слова медленно, а «очень» так растянул, что оно превратилось в «о-о-о-о-о-о-о-очень». Лицо миссис Джатс опало, как палатка, у которой убрали центральную опору. Ее муж поспешно отвел глаза. Ни Флоон, ни выражение его лица больше ничего им не сказали. Последний гвоздь в гроб, где упокоилось ее самолюбие, он забил, когда, уходя, потрепал ее по плечу. Он шел по холлу, а чета Джатсов смотрела ему вслед с уничтоженным видом, будто это по их вине он решил удалиться.
«Вот ведь хер моржовый».
Я собрался было двинуться следом за ним, но тут ко мне подошел какой-то тип в моем костюме и протянул папку.
– Это программа на сегодня.
Я, не глядя, ее взял, благодарно улыбнулся и, проигнорировав папку, стал искать глазами Флоона. Отлично: он стоял в одиночестве возле кадки с каким-то пышным растением и наблюдал за собравшимися. На мгновение мне вспомнился Джей Гэтсби, глядящий в толпу гостей с верхней ступени крыльца своего особняка на Лонг-Айленде. Но они вольны были надевать что им вздумается, а Гэтсби, если снять с него искусно вылепленную маску, был человеком славным. Став свидетелем того, как Каз де Флоон обошелся с миссис Джатс, я сразу решил, что его-то славным человеком никак не назовешь, что бы о нем ни говорили другие.
Ему явно нравилось стоять в одиночестве и смотреть на остальных. Временами он кому-то улыбался и приветственно помахивал рукой, но сама аура вокруг него словно предупреждала: приближаться не следует. Никто и не пытался к нему подойти. Я стал оглядывать помещение – мне было любопытно, как гости Флоона реагируют на него издалека. Одинаковые костюмы позволяли мне без труда отличить нас от прочих людей, находившихся в холле. Идея вырядить всех одинаково, казавшаяся поначалу просто глупой, теперь, после того как он унизил толстуху, виделась мрачной и извращенной. Большинство то и дело косились на него украдкой. Одни с нетерпением, другие просто любопытствовали, где он находится. Те, кто удостаивался его приветственных жестов, сияли от счастья, как если бы получили благословение. Те, на ком его взгляд не задерживался, воспринимали это как удар. Им надо было, чтобы он знал; они здесь. Его приветствия давали им некий статус, и те, к кому эти жесты были обращены, загорались как факелы. Наши взгляды неминуемо должны были встретиться. И когда это случилось, сердце у меня в груди словно кто-то зажал в тиски. Я не знал этого человека, но его взгляд поразил меня словно громом. Я выдавил из себя улыбку и поднял в знак приветствия папку. Боковым зрением увидел рисунок на обложке. Тиски снова сжались. На блестящей белой поверхности было крупными черными буквами напечатано: ФЛООН. Под ними красовалось изображение того самого пера.
Я порылся в памяти и немедленно вспомнил, мне уже случилось видеть такую же самую картинк; в этом будущем: бредя вслед за Гасом в кафе на встречу со Сьюзен, я заметил на стене одного из домов большой постер среди множества других. На нем было напечатано слово «ФЛООН», под которым красовалось перо. И все, никаких призывов типа: «Куда вы хотите пойти сегодня?» или «Это то, что вам надо!» Только странная фамилия и переливающееся всеми цветами радуги перо на белом фоне. Увиденное чиркнуло мое сознание по касательной и не проникло в его глубины потому что я был просто потрясен всем другим, происходившим в тот момент.
– «Цирк Территун». – Это было первое, что сказал мне Каз де Флоон, когда вспышка воспоминания прожгла мне голову и погасла, а я понял, что передо мной стоит он – собственной персоной.
– Простите?
– «Цирк Территун». Кто у них был ведущий? – Вот теперь он улыбался искренне. Только я не мог взять в толк, о чем он меня спросил.
– Простите, Каз, но вам придется дать мне контекст.
Улыбка его сразу погасла, он поджал губы.
– Я за честную игру, Фрэн. Признаю, вчера вы меня обставили с «Какао-топью» и чудо:собакой Могучим Манфредом. Но теперь отдайте и мне должное. Мне кажется, что с «Цирком Территун» здорово придумано. Так что, будьте добры, кто там был ведущий?
Он говорил с легким акцентом европейца, долго жившего в Америке. «Территун» он произносил как «Террортон».
– Так у нас, выходит, викторина о старых телешоу, Каз?
– Телешоу, реклама и прочее периода пятидесятых-шестидесятых. Вы же знаете, это моя страсть. Так что отвечайте на вопрос.
Вот уж не на того напал. Мальчишкой я четыре сотни лет перед теликом провел. Моя телекарьера началась, когда цветного изображения и дистанционного пульта и в помине не было. На телевизорах громоздились двурогие антенны. Когда картинка ухудшалась, ты начинал крутить эти рога или стучать по ящику. Каналов было всего семь, и все черно-белые. Каждое утро начиналось с пропагандистского шоу об армии США под названием «Большая картина» и заканчивалось религиозной передачей «Светильник ноге моей». Я знаю. Я там был.
– Вы это серьезно, Каз? Хотите соревноваться со мной один на один на знание старых телешоу? Проиграете.
– Вы тянете время. Отвечайте. – Странный у него был голос – в нем одновременно слышались угроза и насмешка.
– Извольте. Клод Кирхнер.– Я мог расслабиться. В эту игру я мог играть во сне и все равно утер бы ему нос. – Ну, это слишком просто. А как насчет вот этого: кто исполнял главную песню в «Уайетте Эрпе»?
– «Кен Дарби Сингерс», – он выбросил вверх руку.– Как звали напарника Янси Дерринджера?
Вокруг нас стали собираться люди. Флоон старался для них.
– Паху. Кто его играл?
– Экс Брандс. А кто играл напарника Циско-Кида? Я скрестил руки на груди.
– Лео Карильо.
Самодовольная улыбка. Еще раз. Мне хотелось дать ему прямо по этой самодовольной улыбке. Ему не было нужды карабкаться в горы – он мог бы спуститься на веревке с вершин своего собственного «я». По его предложению мы оставили телепрограммы и перешли к спорту. Он в этом чертовски хорошо разбирался. Когда наше состязание по футболу, баскетболу и бейсболу закончилось вничью, я решил повысить ставки.
– А как насчет профессиональной борьбы, Каз? В те времена, когда Рэй Морган был диктором на Юлайн-арене?
Флоон раскинул руки, этим театральным жестом предлагая мне начать.
– Назовите имена Великолепных кенгуру.
– Рой Хеффернан и Эл Костелло.
– Кто был партнером Муза Чолака в рестлинге?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40