А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Поэтому и приходится принимать строгие меры предосторожности. Ведь если мост будет уничтожен пламенем, восстановить его удастся не раньше чем через год, и переправа пассажиров с берега на берег вызовет большие трудности.
Наконец поезд тихим ходом перешел через реку. Рассвело. Опять потянулась пустыня — до самой станции Каракуль. А за нею уже видны излучины притока Амударьи, Зеравшана — «реки, катящей золото». Она течет до Согдийской долины, плодородного оазиса, в котором блистает город Самарканд.
В пять часов утра поезд останавливается в столице Бухарского ханства, на тысяча сто седьмой версте от Узун-Ада.
11
Бухарское и Самаркандское ханства составляли некогда одну обширную область — Согдиану — персидскую сатрапию note 57, населенную первоначально таджиками, а затем узбеками, занявшими ее в конце XV века. А теперь стране грозит опасность нового вторжения — сыпучих песков, после того как в степях погиб почти весь саксаул, задерживавший передвижение дюн.
Столица ханства Бухара, это — Рим ислама, священный город, город храмов, центр мусульманской религии. В годы своего расцвета «семивратная» Бухара была обнесена огромной стеной. Там всегда велась оживленная торговля с Китаем. В Бухаре не менее восьмидесяти тысяч жителей.
Все это я узнал от майора Нольтица, который не раз бывал в этих краях и советовал мне хорошенько ознакомиться с живописной столицей ханства. Сам же он на этот раз не мог меня сопровождать, так как должен был сделать несколько визитов. Поезд простоит здесь до одиннадцати утра. Значит, пять часов стоянки! Но город расположен довольно далеко от станции. Если бы он не был соединен с нею узкоколейной железной дорогой, мне не удалось бы и мельком взглянуть на Бухару.
Мы условились с майором, что вместе доедем до города, а там он меня покинет и займется своими делами. Итак, я лишаюсь его общества. Но неужели я останусь в полном одиночестве? Неужели ни один из моих номеров не составит мне компанию?
Надо сообразить. Вельможный Фарускиар?.. На него можно рассчитывать не больше, чем на мандарина Иен Лу, запертого в катафалке на колесах. Фульк Эфринель и мисс Горация Блуэтт?.. О них нечего и думать, когда дело идет о вещах, не представляющих для них ценности: о дворцах, мечетях, минаретах и всяком археологическом старье. А комическая пара?.. Эти не тронутся с места. Госпожа Катерна устала, а господин Катерна одну ее не оставит. Двое китайцев?.. Но они уже успели уйти. Может быть, сэр Фрэнсис Травельян?.. Почему бы и нет?.. Ведь я не русский, а сердится он только на русских. Центральную Азию завоевал не я… Не попробовать ли отпереть этого замкнутого джентльмена?.. Подхожу к нему, раскланиваюсь, хочу заговорить… Он небрежно кивает головой, поворачивает ко мне спину — вот животное — и уходит.
Дековилевский паровичок дает последний свисток note 58. Мы с майором садимся в открытый вагончик. Спустя полчаса въезжаем в город через Дервазские ворота. Майор покидает меня, и я в одиночестве отправляюсь бродить по улицам Бухары.
Если бы я сообщил читателям «XX века», что мне удалось посетить здесь сто школ и все триста мечетей — почти столько же, сколько церквей в Риме,
— они бы мне все равно не поверили, несмотря на то, что репортеры, бесспорно, заслуживают доверия. А потому я буду придерживаться истины.
Пробегая по пыльным бухарским улицам, я заходил наудачу в разные здания, встречавшиеся по пути, заглянул на-базар, где продаются бумажные ткани перемежающихся цветов, называемые «аладжа»; легкие, как паутинка, платки; чудесно обработанные изделия из кожи; шелка, шуршание которых на местном наречии передается словом «чах-чук». В другом месте я видел небольшую лавчонку, где можно достать шестнадцать сортов чая, из которых одиннадцать принадлежат к категории зеленых чаев, преимущественно употребляемых в Китае и Центральной Азии. Самый дорогой среди них — «лука», одного листка которого достаточно, чтобы заблагоухал весь чайник.
Затем я выхожу на центральные улицы. Водоем Лябихауз окаймляет одну из сторон квадратной площади, обсаженной вязами. Дальше возвышается так называемый «Ковчег» — укрепленный дворец эмира, ворота которого украшены вполне современными часами. Герману Вамбери note 59 это сооружение показалось зловещим, и я с ним вполне согласен, хотя бронзовые пушки, защищающие вход, не столько отталкивают своим грозным видом, сколько привлекают художественной отделкой.
Замечу кстати, что бухарскими солдатами, которые разгуливают по улицам в белых штанах, черных куртках, каракулевых шапках и высоких сапогах, командуют русские офицеры, в мундирах раззолоченных по всем швам.
Справа от дворца находится самая величественная в городе мечеть Калян. Это целый мир куполов, колоколенок и минаретов, дающих приют аистам, которых в Бухаре бесчисленное множество.
Иду дальше, куда глаза глядят, и попадаю в северо-восточную часть города на берег Зеравшана. Все городские арыки в санитарных целях два или три раза в месяц промываются свежими, прозрачными водами этой реки. И вот, только сейчас, в арыки поступила чистая вода. Мужчины, женщины, дети, собаки, двуногие, четвероногие — все бросились купаться и подняли такую суматоху, что даже трудно описать.
Повернув на юго-запад, я сталкиваюсь с группой дервишей note 60 в остроконечных шапках, с посохами в руках, с развевающимися по ветру волосами. Иногда они останавливаются и начинают плясать под аккомпанемент песни, удивительно соответствующей характерным па ритуального восточного танца.
Побывал я и на книжном базаре. Там сосредоточено не менее двадцати шести лавок, где продаются печатные книги и рукописи, но не на вес, как чай, и не пучками, как овощи, а поштучно, как самый ходкий товар.
Что же касается многочисленных «медресе» note 61 — школ, которые принесли Бухаре славу университетского города, то должен признаться, что ни одной из них я не посетил. Усталый, измученный, доведенный до полного изнеможения, я поплелся назад и уселся под вязами на набережной Диванбеги. Там всегда кипят огромные самовары, и за один «танга» или семьдесят пять сантимов я утолил жажду «шивином», таким превосходным чаем, которого в Европе никто не знает.
Вот и все мои воспоминания о туркестанском Риме. Если для полного осмотра города нужно не меньше месяца, то в моем распоряжении лишь несколько часов.
В половине одиннадцатого я вернулся к поезду вместе с майором Нольтицем, которого встретил при посадке на узкоколейку. Вокзальные помещения завалены тюками бухарского хлопка и кипами мервской шерсти.
Все мои номера, включая и немецкого барона, находятся уже на платформе. В хвосте поезда конвойные продолжают добросовестно охранять вагон с телом мандарина Иен Лу. Мне кажется, что трое из наших спутников наблюдают за ними с упорным любопытством; это те монголы подозрительного вида, которые сели в Душаке. Проходя мимо, я даже заметил, что Фарускиар сделал им какой-то знак, смысла которого я не уловил. Разве он их знает?.. Во всяком случае, это меня сильно интригует.
Едва поезд отошел от станции, как пассажиры направились в вагон-ресторан. По соседству с нами оказались свободные места. Этим воспользовался молодой китаец и уселся поближе ко мне и майору Нольтицу. За ним последовал и доктор Тио Кин. Пан Шао знает, что я сотрудничаю в редакции «XX века», и ему, видимо, хочется познакомиться и поговорить со мною, как и мне с ним.
Я не ошибся. Это настоящий парижский бульвардье note 62 в одежде китайца. Три года он провел в этом веселом городе, и не только развлекался, но и набирался знаний. Единственный сын богатого пекинского коммерсанта, он путешествовал и путешествует под крылышком Тио Кина, который именуется доктором, но в сущности представляет собой законченный тип лентяя и бездельника. Ученик это знает и все время над ним посмеивается.
Поверите ли вы, что с тех пор, как доктор Тио Кин отыскал у букиниста на набережной Сены книжечку Корнаро, он только и старается согласовать свое существование с правилами «Искусства долго жить, пребывая в добром здравии». Умеренное количество еды и питья, особый режим для каждого сезона, воздержанность, способствующая бодрости духа, невоздержанность, приносящая великое зло, средства, помогающие исправить дурной темперамент и пользоваться отличным здоровьем до самого преклонного возраста, — таковы предписания, столь искусно защищаемые благородным венецианцем, которые без конца изучает этот тупица-доктор. Пан Шао беспрестанно отпускает на его счет злые и меткие шутки, но Тио Кин не обращает на них никакого внимания.
Тут же за завтраком мы могли наблюдать некоторые проявления его мании, ибо доктор так же, как и его ученик, говорит на чистейшем французском языке.
— Прежде чем приняться за еду, — обращается к нему Пан Шао, — не будете ли вы, доктор, так любезны и не напомните ли мне, сколько существует основных правил для определения разумной меры еды и питья?
— Семь, мой юный друг, — с полной серьезностью отвечает Тио Кин. — И первое из них — принимать ровно столько пищи, чтобы сразу после еды быть способным приступить к умственным занятиям.
— А второе?..
— Второе — принимать лишь такое количество питья, чтобы потом не чувствовать ни вялости, ни тяжести на желудке, ни малейшего телесного утомления. Третье…
— Если вы не возражаете, доктор, то на этом мы сегодня остановимся, — прерывает его Пан Шао. — Вот, кстати, пилав, который кажется мне очень хорошо приготовленным и…
— Берегитесь, мой дорогой ученик! Это кушанье — род пудинга и рубленой баранины, смешанной с жиром и пряностями… Я боюсь, как бы это не обременило…
— Поэтому, доктор, я советую вам не есть его. А уж я последую примеру этих господ.
Так Пан Шао и поступает и — не зря, так как пилав поистине восхитителен. Доктору же ничего не остается, как довольствоваться самыми легкими блюдами.
По словам майора Нольтица, этот же пилав, приготовленный особым способом на сильном огне и называемый «зенбузи», бывает еще вкуснее. Да и может ли быть иначе, если это слово означает «дамские поцелуи»?
Поскольку господин Катерна выражает сожаление, что этого блюда нет в меню, я осмеливаюсь заметить:
— Не кажется ли вам, что зенбузи можно найти не только в Центральной Азии?
А Пан Шао, смеясь, прибавляет к этому:
— Лучше всего их приготовляют в Париже.
Я смотрю на молодого китайца. Он с такой силой двигает челюстями, что это вызывает замечание доктора, предостерегающего его от «неумеренной траты основной влаги, содержащейся в организме».
Завтрак прошел очень весело. Разговор коснулся успешной деятельности русских в Средней Азии. Мне кажется, что. Пан Шао хорошо знаком с этим вопросом. Русским удалось создать не только Закаспийскую железную дорогу. С 1888 года они начали производить изыскательные работы по прокладке Транссибирской магистрали. Теперь она уже строится, и работы далеко продвинулись вперед. Вслед за первой линией, соединяющей Ишим, Омск, Томск, Красноярск, Нижнеудинск и Иркутск, должны построить вторую, более южную, через Оренбург, Акмолинск, Минусинск, Абагатуй и Владивосток. Когда весь путь длиною в шесть тысяч километров будет проложен, Петербург окажется в шести днях езды от Японского моря. И эта Транссибирская дорога, которая всей протяженностью превзойдет Трансконтинентальную в Соединенных Штатах, обойдется не более семисот пятидесяти миллионов рублей.
Легко себе представить, что разговор об успехах русских не может понравиться сэру Фрэнсису Травельяну. Хоть он не проронил ни слова и не поднял глаз от тарелки, его длинное лицо порозовело.
— Эх, друзья мои, — говорю я, — все, что мы видим, — ничто по сравнению с тем, что увидят наши внуки. Мы с вами путешествуем на поезде прямого сообщения по Великой Трансазиатской магистрали. Но что-то будет, когда Великий Трансазиатский путь соединится с Великим Трансафриканским?
— Но как же Азия может соединиться с Африкой железнодорожным путем? — спрашивает майор Нольтиц.
— А очень просто: через Россию, Турцию, Италию, Францию и Испанию. Пассажиры смогут проехать без пересадит от Пекина до мыса Доброй Надежды.
— А как же Гибралтарский пролив? — спрашивает Пан Шао.
При этом слове сэр Фрэнсис Травельян настораживается. Как только речь заходит о Гибралтаре, так и кажется, что все Соединенное Королевство приводится в движение единым средиземноморским патриотическим порывом.
— А как же Гибралтар? — повторяет майор.
— Путь пройдет под ним, — отвечаю я. — Что может быть проще — туннель в каких-нибудь пятнадцать-двадцать километров. Тут не будет английского парламента, который возражает против прорытия туннеля между Кале и Дувром. В один прекрасный день оправдаются слова поэта:
«Omnia jam fieri quae posse negabam» note 63.
Мои познания в латинском языке смог оценить только майор Нольтиц.
Я слышу, как господин Катерна шепчет жене:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов