— Чтобы Джилберт приехал в Кэмдлес-Бей! — вскричал Джемс Бербанк. — Нет, Зерма, у него достанет здравого смысла, он этого не сделает.
— И все же я боюсь, не подозревает ли чего-нибудь Тексар? — настаивала Зерма. — Говорят, его влияние растет с каждым днем. Когда будете в Джэксонвилле, господин, берегитесь Тексара.
— Ты права, Зерма, нужно остерегаться этой ядовитой гадины. Но я и так осторожен. Если же в мое отсутствие он предпримет что-нибудь против Кэмдлес-Бея…
— О нас не беспокойтесь, господин мой. Берегите только себя. Наши негры все до единого, не щадя себя, встанут грудью на защиту плантации. Они преданы вам всею душою, они вас любят. Я знаю все, что они думают, о чем говорят и как будут действовать. С других плантаций приходили смутьяны подбивать их к бунту против вас, но ваши негры их и слушать не хотели. Можете вполне положиться на своих невольников, все они считают себя членами вашей семьи.
— Знаю, Зерма, знаю. На это я и рассчитываю.
Джемс Бербанк вернулся в дом. Когда наступило время отъезда, он нежно простился с женой, дочерью и Алисой и обещал им, что будет вести себя на суде осторожно, чтобы не дать повода врагам прибегнуть к насилию. Он, возможно, сегодня же и вернется. Простившись с домочадцами, он уехал. У Джемса Бербанка несомненно были основания опасаться за свою участь. Но несравненно больше волновала его забота о семье, остававшейся в Касл-Хаусе и подвергавшейся там огромной опасности.
Уолтер Стэннард и Эдвард Кэррол проводили отъезжающего до пристани; там, дав им последние распоряжения, Бербанк сел в лодку, которая, подгоняемая легким юго-восточным ветерком, стала удаляться от пристани.
В исходе десятого часа Джемс Бербанк вышел на берег в Джэксонвилле.
На пристани было мало народу, только какие-то иностранные матросы хлопотали над разгрузкой только что пришедших барок. Джемса Бербанка никто не видел, никто не узнал, и он спокойно отправился к своему джэксонвиллскому знакомцу, мистеру Гарвею, который жил на другом конце гавани.
Увидев Бербанка, Гарвей удивился и обеспокоился. Он не ожидал, что Джемс Бербанк подчинится вызову и явится в Джэксонвилл, да и никто во всем городе не ожидал этого. Зачем Бербанка вызывали, Гарвей не знал. Возможно, что, уступая общественному мнению, хотели потребовать от него объяснений, выяснить позицию, занятую им с начала войны, в связи с его взглядами на рабовладение, которые он никогда не скрывал. Быть может, его собирались даже удержать в городе в качестве заложника, как богатейшего плантатора Флориды и сторонника северян. По мнению Гарвея, лучше было бы Бербанку не приезжать, а раз уж он приехал, то поскорее возвращаться обратно, благо об его приезде еще никому не было известно.
Но Джемс Бербанк не пожелал уезжать. Он хотел выяснить положение, узнать, чего ему следует опасаться, к чему быть готовым. И он это узнает.
Затем Бербанк задал своему знакомцу несколько существенных при данной ситуации вопросов.
Не смещены ли прежние должностные лица и не заменены ли они вожаками мятежников?
Нет еще, но положение их становится с каждым днем все более шатким, и это может произойти при первой же вспышке мятежа.
Правда ли, что Тексар играет какую-то роль в ожидаемых беспорядках?
Правда, и все на него смотрят как на вожака партии флоридских рабовладельцев. Он со своими единомышленниками будет вскоре хозяйничать в городе.
Подтвердились ли слухи о недавних крупных военных событиях?
Подтвердились. Сделаны дополнения к органическому статуту Южных штатов. Состав правительства окончательно установлен. 22 февраля Джефферсон Дэвис утвержден президентом, а вице-президентом Стефенс, оба на шесть лет. Конгресс заседает в Ричмонде и состоит из двух палат. Через три дня после его открытия Джефферсон Дэвис внес законопроект об обязательной воинской повинности. За это время конфедераты одержали в нескольких местах победы, не имеющие, впрочем, особого значения. Говорят, однако, что 24-го числа значительная часть армии Мак Клеллана проникла за верховья Потомака и южане вынуждены были очистить Колумбус. На Миссисипи ожидается большое сражение, в котором сепаратисты должны встретиться с войсками генерала Гранта.
А что с эскадрой коммодора Дюпона? Она ведь должна была подойти к устью Сент-Джонса?
Ходят слухи, что недели через полторы она сделает попытку прорваться в Сент-Джонс. Тексар и его сторонники должны поторопиться захватить власть в свои руки, иначе им, пожалуй, не удастся расправиться со своими врагами.
Таково было положение дел в Джэксонвилле. История с Бербанком могла лишь ускорить развязку.
К одиннадцати часам Джемс Бербанк прямо из дома Гарвея отправился на площадь, где находилось здание суда. На улицах царило большое оживление. Народ толпами валил на площадь. Чувствовалось, что это дело, само по себе незначительное, может вызвать самые плачевные последствия.
На площади перед зданием суда уже успела собраться большая разношерстная толпа. Тут были и белые, и метисы, и негры; шум стоял невообразимый. В самое здание суда могли проникнуть сравнительно немногие, и эти немногие были по большей части из сторонников Тексара. С ними вместе в здание суда протиснулись, правда, и люди порядочные, противники всяческих насилий, но они были в меньшинстве и не могли дать серьезный отпор бунтарям, стремившимся к свержению законных властей Джэксонвилла.
Бербанка сейчас же узнали, как только он показался на площади. Послышались угрожающие возгласы. Но это оказалось ему только на руку. Его поспешили окружить несколько смелых и честных граждан, не желавших допускать насилия над беззащитным и вдобавок всеми уважаемым человеком. Явившись по требованию властей, Бербанк выказал и достоинство и твердость. Он заслужил, чтобы к нему отнеслись справедливо и с должным уважением.
Пройдя беспрепятственно сквозь толпу на площади, Джемс Бербанк вступил в судебную палату и остановился перед судейским столом, куда был вызван без всякого к тому законного основания.
Судьи уже сидели на своих местах. Все это были люди умеренные, честные, пользовавшиеся вполне заслуженным уважением. Каким только обвинениям я угрозам не подвергались они с начала войны с северянами! Сколько мужества и энергии потребовалось им, чтобы оставаться на своем посту… Если до сих пор им и удавалось противиться всем нападкам мятежников, то потому лишь, что вопрос о рабовладении не стоял во Флориде так остро, как в других Южных штатах. Сепаратистские настроения в стране, однако, постепенно усиливались. А с ним росло с каждым днем и влияние смутьянов, авантюристов и бродяг, наводнявших графство. И если судьи вызвали Бербанка на суд по доносу одного из их главарей, испанца Тексара, то лишь уступая давлению бунтовщиков.
Часть джэксонвиллцев, толпившихся в зале суде, встретила владельца Кэмдлес-Бея одобрительным шепотом, другая — враждебным. Однако шепот этот вскоре смолк. Джемс Бербанк стоял перед судьями; уверенно глядя на них, как человек, не знающий страха; И не дожидаясь обычных вопросов, произнес твердым голосом:
— Вы вызывали Джемса Бербанка. Он перед вами.
Ответив коротко и просто на ряд формальных вопросов, которыми обычно начинается всякий допрос, Бербанк спросил:
— В чем же меня обвиняют?
— В произнесении речей и, быть может, даже в совершении действий, противных установившимся политическим взглядам штата Флориды, — заявил председатель.
— И кто обвиняет меня? — осведомился Бербанк.
— Я! — воскликнул кто-то.
То был Тексар. Джемс Бербанк узнал его по голосу, но даже не обернулся и лишь с презрением пожал плечами.
Приспешники Тексара тем временем словами и жестами подстрекали своего главаря.
— Прежде всего, — продолжал испанец, — я обвиняю Джемса Бербанка в том, что он унионист. Уже одно его присутствие в конфедератском штате оскорбительно. Если он северянин по происхождению и по образу мыслей, то почему он не уедет на Север?
— Я живу во Флориде — мне так угодно, — ответил, не оборачиваясь к Тексару, Джемс Бербанк. — Двадцать лет уж прожил я в графстве Дьювал. Если я не здешний уроженец, то во всяком случае каждому известно, откуда я явился, чего нельзя сказать о некоторых людях с темным прошлым, живущих неизвестно где и частная жизнь которых заслуживает несомненно гораздо большего внимания суда, нежели моя.
Это явно был камень в огород Тексара, но тот ничуть не смутился.
— Ну, а дальше что? — спросил Бербанк.
— Дальше? — отвечал испанец. — Дальше я обвиняю Джемса Бербанка в том, что он, будучи аболиционистом, ведет аболиционистскую пропаганду в штате, который стремится сохранить невольничество и граждане которого готовы пролить свою кровь, чтобы отразить нашествие северян.
— Джемс Бербанк, — сказал судья, — при нынешнем положении вещей это очень серьезное обвинение, и я просил бы вас отвечать на него обстоятельно.
— Мой ответ, сударь, будет несложен, — отвечал Бербанк. — Никакой пропаганды я никогда не вел и не поведу. Обвинение это совершенно ложно. Что касается моего мнения о рабовладении, то я его отнюдь не скрываю. Да, я аболиционист! Да, я глубоко сожалею о братоубийственной войне, вспыхнувшей между Севером и Югом. Да, я боюсь, что Югу придется перенести тяжкие бедствия, от которых он не скоро оправится, и в интересах самих южан я бы желал, чтобы они избрали иной путь и не затевали бы войны, противоречащей здравому смыслу и совести. Со временем, граждане, вы сами оцените мои слова, как и вообще слова всех тех, которые удерживали вас от безумного шага. Когда реформа созреет, безумие ей противиться.
Да, наконец, и само по себе отделение Юга от Севера есть тяжкое преступление против общего нашего американского отечества. Ни здравый смысл, ни справедливость, ни даже сила не на вашей стороне, и вам не удастся свершить это преступление.
Слова эти были встречены сперва одобрительным ропотом, но затем поднялись неистовые крики. Большинству присутствующих — людям без чести и совести — речь Бербанка пришлась не по вкусу.
Судье лишь с трудом удалось водворить тишину, и Джемс Бербанк продолжал:
— Пусть мне предъявят теперь обвинение в каком-нибудь проступке, а не в том, что я придерживаюсь известного образа мыслей. Тогда я сумею возразить своему обвинителю.
Бербанк держался с таким достоинством, что судьи почувствовали себя очень неловко. За Джемсом Бербанком они не знали ни одного проступка. И роль их должна была свестись к тому, чтобы позволить предъявить Бербанку обвинение, подкрепленное доказательствами, если таковые найдутся.
Тексар понял, что должен точнее формулировать свое обвинение, если хочет достигнуть цели.
— Ладно! — сказал он. — Хотя я и не согласен с тем, что можно допускать свободу мнений в таких существенно важных вопросах, из-за которых вся страна готова пролить свою кровь, но если Джемс Бербанк считает себя вправе держаться своего мнения по этим вопросам, если он, как утверждает, воздерживается при этом от вербовки единомышленников, то почему бы ему не воздержаться и от сношений с врагом, стоящим у самых границ Флориды?
Связь с федералистами при данных обстоятельствах была тяжким обвинением. И присутствующие заволновались. Но одного голословного заявления было все-таки мало, нужны были факты.
— Вы утверждаете, что я нахожусь в преступных сношениях с неприятелем?
— переспросил Джемс Бербанк.
— Да, утверждаю, — ответил Тексар.
— Объяснитесь в таком случае точнее. Я этого требую.
— Извольте, — сказал Тексар. — Три недели тому назад из армии федералистов или, может быть, с эскадры Дюпона к Джемсу Бербанку послан был гонец. Его проследили от границы Флориды до Кэмдлес-Бея и от плантации обратно до границы. Станете ли вы это отрицать?
Речь, очевидно, шла о гонце, доставившем письмо от Джилберта. Шпионам Тексара удалось его выследить. Обвинение на этот раз основывалось на факте, и все с нетерпением ждали, что ответит Джемс Бербанк.
Но он не подумал запираться.
— Правда, ко мне в это время приходил человек, — сказал он. — Но человек этот вовсе не был гонцом из армии, он просто принес мне письмо от моего сына…
— От вашего сына! — вскричал Тексар. — А сын ваш служит в армии унионистов и, быть может, идет сейчас в первых рядах врагов, подступающих к границе Флориды!
Эти слова были сказаны с такою силой, что потрясли присутствующих. Джемс Бербанк признался уже, что получил письмо от сына. Если он подтвердит еще, что сын его служит в войсках федералистов, как сможет он оправдаться от обвинения в тайных сношениях с неприятелем?
— Желаете вы объяснить факты, касающиеся вашего сына? — спросил председатель.
— Нет, сударь, — решительно отвечал Джемс Бербанк, — не желаю. Насколько мне известно, ведь речь идет не о моем сыне, а обо мне. Меня обвиняют в сношениях с федералистской армией. Я это отрицаю и предлагаю моему обвинителю, действующему исключительно из личной вражды ко мне, представить доказательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44