Но голос, который лазутчик забыл изменить, выдал его.
— Рип!.. — пробормотала Бриджета. — Рип... здесь!
— Да, это я...
— Рип... что вы здесь делаете?..
— То же, что и вы Бриджета, — заговорил Рип тихо. — Разве не так? Зачем бы иначе жене Симона Моргаза оказаться в лагере повстанцев, если не затем, чтобы предавать...
— Негодяй! — вскричала Бриджета.
— А ну замолчите! — сказал Рип, грубо схватив ее за руку. — Тихо, а не то...
Он мог одним движением сбросить ее в Ниагару.
— Вы хотите убить меня? — усмехнулась в ответ Бриджета, отступив на несколько шагов. — Но не прежде, чем я позову на помощь и выдам вас!.. Ко мне!.. Ко мне, сюда! — закричала она.
Почти сразу раздался топот: на ее крик бросились часовые. Рип понял, что ему уже не успеть разделаться с Бриджетой до того, как они придут к ней на помощь.
— Берегитесь, Бриджета, — прошептал он ей. — Если вы скажете им, кто я, то я скажу — кто такая вы!
— Говорите что хотите! — ответила Бриджета, не остановившись даже перед такой угрозой. И закричала еще громче:
— Ко мне! Сюда!
Человек десять уже окружили их, со всех сторон сбегались остальные повстанцы.
— Этот человек, — сказала Бриджета, — полицейский агент Рип, шпион, состоящий на службе королевских войск...
— А эта женщина, — перебил ее Рип, — жена предателя Симона Моргаза!
Эффект от прозвучавшего ненавистного имени оказался поразительным. Имя Рипа перед ним поблекло. В поднявшемся ропоте преобладало «Бриджета Моргаз, Бриджета Моргаз». И мгновенно на женщину обрушились проклятия и угрозы. Этим воспользовался Рип: ни на миг не потеряв самообладания и увидев, что внимание толпы обращено не на него, он улизнул. Вероятно, ему в тот же вечер удалось переправиться через левый рукав Ниагары и укрыться в лагере Чиппева, так как никакие поиски его результата не дали.
Теперь известно, почему озлобленная толпа, со всех сторон обступившая Бриджету, гнала ее в сторону дома де Водреля.
И в тот самый момент, когда она уже чуть было не упала под ударами, появился Жан и одним своим криком «матушка!» раскрыл тайну своего происхождения...
Жан Безымянный — сын Симона Моргаза!
Но прежде несколько слов о том, как беглец оказался на острове Нейви.
При звуке залпа, раздавшегося за крепостной стеной форта Фронтенак, Жан без чувств упал на руки Лионеля. Он все понял: Джоан только что был казнен вместо него. Его юному спутнику понадобилось немало усилий, чтобы привести его в себя. Потом, перейдя по льду реку Св. Лаврентия, они зашагали вдоль берега Онтарио и к рассвету были уже далеко от форта.
Отправиться на остров Нейви, снова объединить повстанцев против королевских войск, наконец, умереть, если они потерпят поражение в этой последней схватке, — таково было решение Жана. Проходя по территориям, примыкающим к озеру, где уже распространилась весть о его казни, он убедился: англо-канадцы считают, что с ним покончено. Что ж! Когда он снова появится во главе патриотов, это будет как удар грома для солдат Кольборна. Быть может, его, можно сказать, чудесное появление посеет панику в их рядах, а у Сынов Свободы вызовет небывалый подъем.
Но как ни спешили Жан и Лионель прибыть скорее на Ниагару, предстояло преодолеть большое расстояние кружным путем. Риск, которому они подвергались, был велик до самой границы с американской территорией, и им пришлось продвигаться только ночью. А потому они добрались до деревни Шлоссер, а затем и до лагеря на острове Нейви лишь вечером 16 декабря.
И вот теперь Жан стоял перед озверелой толпой, сомкнувшейся за его спиной.
Отвращение, внушаемое именем Симона Моргаза, было таково, что крики не стихли. Его узнали... Это в самом деле был Жан Безымянный, народный герой, которого считали погибшим от английских пуль! Но ненавистное имя вмиг развеяло легенду о нем, и к угрозам, адресованным Бриджете, добавились другие, направленные уже в адрес сына.
Жан остался невозмутим. Поддерживая одной рукой мать, он другою расталкивал разъяренных людей. Де Водрель, Фарран, Клерк и Лионель тщетно пытались сдержать их. Что касается Винсента Годжа, то, оказавшись лицом к лицу с сыном того, кто донес на его отца, перед человеком, который, как он узнал, любим Кларой де Водрель, он почувствовал, как в душе его закипают гнев и ненависть. Однако, подавив свои мстительные порывы, он думал лишь о том, как защитить девушку от враждебной толпы, взбешенной ее преданностью Бриджете Моргаз.
Конечно, проявление подобных чувств по отношению к этой несчастной женщине, на которую возложили ответственность за предательство Симона Моргаза, являлось вопиющей несправедливостью. Но чего еще можно было ожидать от толпы, которая, повинуясь лишь первому порыву, потеряла всякий разум? Однако то, что даже появление всем известного Жана Безымянного не отрезвило горячие головы, было непостижимо.
От столь чудовищного поведения толпы краска стыда сошла с лица Жана, и, побледнев от гнева, он во весь голос крикнул, перекрывая гул толпы:
— Да! Я — Жан Моргаз, а это — Бриджета Моргаз!.. Убейте же нас!.. Мы не хотим ни вашей милости, ни вашего презрения!.. Но ты, матушка, подними голову и прости тем, кто оскорбляет тебя — тебя, достойнейшую из женщин!
При этих гордых словах в толпе опустились занесенные было руки. Однако глотки еще продолжали вопить:
— Вон отсюда, семейство предателя!.. Вон отсюда, Моргазы!
И толпа еще теснее сгрудилась вокруг людей, ставших жертвами ее гнева, желая изгнать их с острова.
Тут вперед выступила Клара.
— Несчастные! Нет, вы выслушаете его, прежде чем прогоните вместе с матерью! — вскричала она.
Удивившись столь решительному протесту девушки, все смолкли.
Тогда Жан голосом, в котором звучали негодование и презрение, сказал:
— Я не буду говорить вам о том, сколько страданий из-за позора, легшего на ее имя, выпало на долю моей матери. Это бесполезно. Но о том, что она сделала, чтобы искупить свой позор, — об этом вы должны узнать. Она воспитала обоих своих сыновей в духе самопожертвования и отказа от всякого личного счастья на земле. Их отец предал свое отечество — они стали жить только ради того, чтобы вернуть стране независимость. Отрекшись от имени, внушавшего им отвращение, один из них пошел по графствам из прихода в приход, поднимать поборников национального дела, а другой — всегда оказывался в первых рядах патриотов в ходе всех восстаний. Он теперь перед вами. Тот, старший, был аббат Джоан, который остался вместо меня в тюрьме Фронтенака и пал под пулями палачей...
— Джоан... Джоан умер! — воскликнула Бриджета.
— Да, матушка, и умер именно так, как ты взяла с нас клятву умереть, — умер за отечество!
Бриджета упала на колени возле Клары де Водрель, и та, обняв ее, горько заплакала вместе с нею.
Из толпы, тронутой этой волнующей сценой, теперь доносился лишь глухой ропот, в котором, однако, еще слышалось непреодолимое отвращение к имени Моргаза.
Жан, воодушевившись немного, продолжал:
— Вот что сделали мы, совсем не ставя себе целью реабилитировать наше навсегда обесчещенное имя, узнать которое вам позволил случай, имя, которое мы надеялись предать забвению вместе с нашей проклятой семьей! Но Бог не захотел этого! Теперь, когда я все сказал, неужели вы опять ответите словами презрения и криками ненависти?
Да! Отвращение, вызванное воспоминанием о предателе, было столь велико, что один из самых оголтелых выкрикнул:
— Мы не потерпим, чтобы жена и сын Моргаза оскверняли своим присутствием лагерь повстанцев!
— Нет! Ни за что! — откликнулись остальные: ненависть снова взяла вверх.
— Несчастные! — вскричала Клара.
Бриджета поднялась с колен.
— Сын мой, — сказала она, — прости им!.. Мы не имеем права не простить!
— Простить! — воскликнул Жан, до глубины души возмущенный людской несправедливостью. — Простить тем, кто обвиняет нас в преступлении, которого мы не совершали, и это несмотря на все то, что мы сумели сделать, чтобы искупить его! Простить тем, кто переносит вину за предательство даже на жену, даже на сыновей, один из которых уже пролил свою кровь, а другой жаждет пролить ее ради них! Нет!.. Никогда! Мы сами не останемся с этими людьми, которые считают себя оскверненными нашим присутствием! Идем, матушка! Идем отсюда!
— Сын мой, — сказала Бриджета, — надо уметь страдать! Такова наша судьба в этом мире!.. Это и есть искупление!..
— Жан! — прошептала Клара.
Снова послышались выкрики. Потом они смолкли. Толпа расступилась перед Бриджетой и ее сыном. И они вдвоем направились к берегу.
У Бриджеты уже не было сил сделать ни шагу. Клара с помощью Лионеля поддержала ее, но утешить не могла.
В то время как Винсент Годж, Клерк и Фарран остались среди толпы, пытаясь успокоить ее, де Водрель последовал за дочерью.
Он, как и Клара, был до глубины души возмущен этой несправедливостью, омерзительностью предрассудков, толкающих людей переступать границы дозволенного. Для него, как и для нее, прошлое отца отходило на задний план перед прошлым сыновей. И когда они с Бриджетой и Жаном подошли к одной из лодок, служивших для переправы в Шлоссер, он сказал им:
— Вашу руку, госпожа Бриджета!.. Вашу руку, Жан!.. Забудьте о жестоких оскорблениях, с которыми набросились на вас эти несчастные. Они должны осознать, что вы выше этих оскорблений!.. В один прекрасный день они попросят у вас прощения.
— Никогда! — воскликнул Жан, отвязывая лодку, готовую отчалить от берега.
— Куда вы направляетесь? — спросила его Клара.
— Туда, где нам не придется подвергаться оскорблениям.
— Госпожа Бриджета, — сказала тут девушка так, чтобы ее слышали все, — я чту вас как мать! Некоторое время назад я, полагая, что вашего сына нет в живых, поклялась остаться верной памяти того, кому хотела бы посвятить всю свою жизнь!.. Жан, я люблю вас!.. Вы хотите, чтобы я была с вами?
Побледнев от волнения, Жан чуть было не упал к ногам этой благородной девушки.
— Клара, — сказал он, — вы только что дали мне первую и единственную радость, с тех пор как я влачу свое жалкое существование. Но, как вы убедились, ничто не может побороть отвращение, внушаемое нашим именем, и я не могу допустить, чтобы вы делили его со мною.
— Нет! — прибавила Бриджета, — Клара де Водрель не может стать женой Моргаза.
— Идемте, матушка! — сказал Жан. — Идемте!
И, увлекая за собой Бриджету, он помог ей сесть в лодку, которая стала медленно удаляться, а в гуще толпы еще долго выкрикивали имя предателя.
На следующий день в уединенной хижине на самом краю деревни Шлоссер Жан, стоя возле матери на коленях, внимал ее последним словам.
Никто не знал, что в этой лачуге нашли приют жена и сын Симона Моргаза. Впрочем, ненадолго. Бриджета умирала. Через несколько часов должна была кончиться ее жизнь, в которой соединились все страдания, все бедствия, какие только могут выпасть на долю человека...
Жан решил, когда матери не станет, когда он закроет ей глаза, когда убедится, что земля приняла ее тщедушное тело, бежать из этой страны, которая отвергла его. Он исчезнет, о нем больше никто ничего не услышит — даже после того, как смерть принесет освобождение и ему.
Однако последние наставления матери побудят его переменить решение, ведь он должен был искупить преступление отца.
Вот что сказала ему Бриджета, испуская последний вздох:
— Сын мой, твой брат умер, а теперь, после стольких страданий, умираю и я. Но я не ропщу на судьбу. Бог справедлив. Это было искуплением. И для того, чтобы оно было полным, Жан, надо, чтобы ты забыл об испытанных унижениях. Надо, чтобы ты снова взялся за свое дело. Ты не имеешь права дезертировать!.. Твой долг, Жан, посвятить себя отечеству до последнего вздоха...
При этих словах душа Бриджеты отлетела.
Жан поцеловал усопшую и закрыл ей глаза, бедные глаза, пролившие столько горьких слез.
Глава XII
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Положение патриотов на острове Нейви было критическим, и так больше продолжаться не могло. Развязка уже была вопросом дней, и, быть может, даже часов.
Действительно, хотя полковник Макнаб еще не решался переправиться через Ниагару, он делал все, чтобы осаждавшие не смогли удержать лагерь. Одна батарея, установленная на побережье Чиппевы, была уже готова к бою, и «синие колпаки» не смогли бы отвечать на ее огонь: у них не было ни одной пушки. Несколько сотен ружей — все, чем они могли сражаться на расстоянии, чтобы помешать высадке, — были бессильны против королевской артиллерии.
Американцы сочувствовали успехам франко-канадского восстания, но, как ни прискорбно, из политических соображений правительство Соединенных Штатов с началом борьбы пожелало придерживаться строжайшего нейтралитета. Оно одно могло дать пушки, которых так не хватало повстанцам; однако это вызвало бы недовольство Англии в такой момент, когда малейший инцидент мог дать повод к разрыву, что и произошло несколько месяцев спустя. Поэтому оборонительные средства на острове Нейви были крайне ограниченны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Рип!.. — пробормотала Бриджета. — Рип... здесь!
— Да, это я...
— Рип... что вы здесь делаете?..
— То же, что и вы Бриджета, — заговорил Рип тихо. — Разве не так? Зачем бы иначе жене Симона Моргаза оказаться в лагере повстанцев, если не затем, чтобы предавать...
— Негодяй! — вскричала Бриджета.
— А ну замолчите! — сказал Рип, грубо схватив ее за руку. — Тихо, а не то...
Он мог одним движением сбросить ее в Ниагару.
— Вы хотите убить меня? — усмехнулась в ответ Бриджета, отступив на несколько шагов. — Но не прежде, чем я позову на помощь и выдам вас!.. Ко мне!.. Ко мне, сюда! — закричала она.
Почти сразу раздался топот: на ее крик бросились часовые. Рип понял, что ему уже не успеть разделаться с Бриджетой до того, как они придут к ней на помощь.
— Берегитесь, Бриджета, — прошептал он ей. — Если вы скажете им, кто я, то я скажу — кто такая вы!
— Говорите что хотите! — ответила Бриджета, не остановившись даже перед такой угрозой. И закричала еще громче:
— Ко мне! Сюда!
Человек десять уже окружили их, со всех сторон сбегались остальные повстанцы.
— Этот человек, — сказала Бриджета, — полицейский агент Рип, шпион, состоящий на службе королевских войск...
— А эта женщина, — перебил ее Рип, — жена предателя Симона Моргаза!
Эффект от прозвучавшего ненавистного имени оказался поразительным. Имя Рипа перед ним поблекло. В поднявшемся ропоте преобладало «Бриджета Моргаз, Бриджета Моргаз». И мгновенно на женщину обрушились проклятия и угрозы. Этим воспользовался Рип: ни на миг не потеряв самообладания и увидев, что внимание толпы обращено не на него, он улизнул. Вероятно, ему в тот же вечер удалось переправиться через левый рукав Ниагары и укрыться в лагере Чиппева, так как никакие поиски его результата не дали.
Теперь известно, почему озлобленная толпа, со всех сторон обступившая Бриджету, гнала ее в сторону дома де Водреля.
И в тот самый момент, когда она уже чуть было не упала под ударами, появился Жан и одним своим криком «матушка!» раскрыл тайну своего происхождения...
Жан Безымянный — сын Симона Моргаза!
Но прежде несколько слов о том, как беглец оказался на острове Нейви.
При звуке залпа, раздавшегося за крепостной стеной форта Фронтенак, Жан без чувств упал на руки Лионеля. Он все понял: Джоан только что был казнен вместо него. Его юному спутнику понадобилось немало усилий, чтобы привести его в себя. Потом, перейдя по льду реку Св. Лаврентия, они зашагали вдоль берега Онтарио и к рассвету были уже далеко от форта.
Отправиться на остров Нейви, снова объединить повстанцев против королевских войск, наконец, умереть, если они потерпят поражение в этой последней схватке, — таково было решение Жана. Проходя по территориям, примыкающим к озеру, где уже распространилась весть о его казни, он убедился: англо-канадцы считают, что с ним покончено. Что ж! Когда он снова появится во главе патриотов, это будет как удар грома для солдат Кольборна. Быть может, его, можно сказать, чудесное появление посеет панику в их рядах, а у Сынов Свободы вызовет небывалый подъем.
Но как ни спешили Жан и Лионель прибыть скорее на Ниагару, предстояло преодолеть большое расстояние кружным путем. Риск, которому они подвергались, был велик до самой границы с американской территорией, и им пришлось продвигаться только ночью. А потому они добрались до деревни Шлоссер, а затем и до лагеря на острове Нейви лишь вечером 16 декабря.
И вот теперь Жан стоял перед озверелой толпой, сомкнувшейся за его спиной.
Отвращение, внушаемое именем Симона Моргаза, было таково, что крики не стихли. Его узнали... Это в самом деле был Жан Безымянный, народный герой, которого считали погибшим от английских пуль! Но ненавистное имя вмиг развеяло легенду о нем, и к угрозам, адресованным Бриджете, добавились другие, направленные уже в адрес сына.
Жан остался невозмутим. Поддерживая одной рукой мать, он другою расталкивал разъяренных людей. Де Водрель, Фарран, Клерк и Лионель тщетно пытались сдержать их. Что касается Винсента Годжа, то, оказавшись лицом к лицу с сыном того, кто донес на его отца, перед человеком, который, как он узнал, любим Кларой де Водрель, он почувствовал, как в душе его закипают гнев и ненависть. Однако, подавив свои мстительные порывы, он думал лишь о том, как защитить девушку от враждебной толпы, взбешенной ее преданностью Бриджете Моргаз.
Конечно, проявление подобных чувств по отношению к этой несчастной женщине, на которую возложили ответственность за предательство Симона Моргаза, являлось вопиющей несправедливостью. Но чего еще можно было ожидать от толпы, которая, повинуясь лишь первому порыву, потеряла всякий разум? Однако то, что даже появление всем известного Жана Безымянного не отрезвило горячие головы, было непостижимо.
От столь чудовищного поведения толпы краска стыда сошла с лица Жана, и, побледнев от гнева, он во весь голос крикнул, перекрывая гул толпы:
— Да! Я — Жан Моргаз, а это — Бриджета Моргаз!.. Убейте же нас!.. Мы не хотим ни вашей милости, ни вашего презрения!.. Но ты, матушка, подними голову и прости тем, кто оскорбляет тебя — тебя, достойнейшую из женщин!
При этих гордых словах в толпе опустились занесенные было руки. Однако глотки еще продолжали вопить:
— Вон отсюда, семейство предателя!.. Вон отсюда, Моргазы!
И толпа еще теснее сгрудилась вокруг людей, ставших жертвами ее гнева, желая изгнать их с острова.
Тут вперед выступила Клара.
— Несчастные! Нет, вы выслушаете его, прежде чем прогоните вместе с матерью! — вскричала она.
Удивившись столь решительному протесту девушки, все смолкли.
Тогда Жан голосом, в котором звучали негодование и презрение, сказал:
— Я не буду говорить вам о том, сколько страданий из-за позора, легшего на ее имя, выпало на долю моей матери. Это бесполезно. Но о том, что она сделала, чтобы искупить свой позор, — об этом вы должны узнать. Она воспитала обоих своих сыновей в духе самопожертвования и отказа от всякого личного счастья на земле. Их отец предал свое отечество — они стали жить только ради того, чтобы вернуть стране независимость. Отрекшись от имени, внушавшего им отвращение, один из них пошел по графствам из прихода в приход, поднимать поборников национального дела, а другой — всегда оказывался в первых рядах патриотов в ходе всех восстаний. Он теперь перед вами. Тот, старший, был аббат Джоан, который остался вместо меня в тюрьме Фронтенака и пал под пулями палачей...
— Джоан... Джоан умер! — воскликнула Бриджета.
— Да, матушка, и умер именно так, как ты взяла с нас клятву умереть, — умер за отечество!
Бриджета упала на колени возле Клары де Водрель, и та, обняв ее, горько заплакала вместе с нею.
Из толпы, тронутой этой волнующей сценой, теперь доносился лишь глухой ропот, в котором, однако, еще слышалось непреодолимое отвращение к имени Моргаза.
Жан, воодушевившись немного, продолжал:
— Вот что сделали мы, совсем не ставя себе целью реабилитировать наше навсегда обесчещенное имя, узнать которое вам позволил случай, имя, которое мы надеялись предать забвению вместе с нашей проклятой семьей! Но Бог не захотел этого! Теперь, когда я все сказал, неужели вы опять ответите словами презрения и криками ненависти?
Да! Отвращение, вызванное воспоминанием о предателе, было столь велико, что один из самых оголтелых выкрикнул:
— Мы не потерпим, чтобы жена и сын Моргаза оскверняли своим присутствием лагерь повстанцев!
— Нет! Ни за что! — откликнулись остальные: ненависть снова взяла вверх.
— Несчастные! — вскричала Клара.
Бриджета поднялась с колен.
— Сын мой, — сказала она, — прости им!.. Мы не имеем права не простить!
— Простить! — воскликнул Жан, до глубины души возмущенный людской несправедливостью. — Простить тем, кто обвиняет нас в преступлении, которого мы не совершали, и это несмотря на все то, что мы сумели сделать, чтобы искупить его! Простить тем, кто переносит вину за предательство даже на жену, даже на сыновей, один из которых уже пролил свою кровь, а другой жаждет пролить ее ради них! Нет!.. Никогда! Мы сами не останемся с этими людьми, которые считают себя оскверненными нашим присутствием! Идем, матушка! Идем отсюда!
— Сын мой, — сказала Бриджета, — надо уметь страдать! Такова наша судьба в этом мире!.. Это и есть искупление!..
— Жан! — прошептала Клара.
Снова послышались выкрики. Потом они смолкли. Толпа расступилась перед Бриджетой и ее сыном. И они вдвоем направились к берегу.
У Бриджеты уже не было сил сделать ни шагу. Клара с помощью Лионеля поддержала ее, но утешить не могла.
В то время как Винсент Годж, Клерк и Фарран остались среди толпы, пытаясь успокоить ее, де Водрель последовал за дочерью.
Он, как и Клара, был до глубины души возмущен этой несправедливостью, омерзительностью предрассудков, толкающих людей переступать границы дозволенного. Для него, как и для нее, прошлое отца отходило на задний план перед прошлым сыновей. И когда они с Бриджетой и Жаном подошли к одной из лодок, служивших для переправы в Шлоссер, он сказал им:
— Вашу руку, госпожа Бриджета!.. Вашу руку, Жан!.. Забудьте о жестоких оскорблениях, с которыми набросились на вас эти несчастные. Они должны осознать, что вы выше этих оскорблений!.. В один прекрасный день они попросят у вас прощения.
— Никогда! — воскликнул Жан, отвязывая лодку, готовую отчалить от берега.
— Куда вы направляетесь? — спросила его Клара.
— Туда, где нам не придется подвергаться оскорблениям.
— Госпожа Бриджета, — сказала тут девушка так, чтобы ее слышали все, — я чту вас как мать! Некоторое время назад я, полагая, что вашего сына нет в живых, поклялась остаться верной памяти того, кому хотела бы посвятить всю свою жизнь!.. Жан, я люблю вас!.. Вы хотите, чтобы я была с вами?
Побледнев от волнения, Жан чуть было не упал к ногам этой благородной девушки.
— Клара, — сказал он, — вы только что дали мне первую и единственную радость, с тех пор как я влачу свое жалкое существование. Но, как вы убедились, ничто не может побороть отвращение, внушаемое нашим именем, и я не могу допустить, чтобы вы делили его со мною.
— Нет! — прибавила Бриджета, — Клара де Водрель не может стать женой Моргаза.
— Идемте, матушка! — сказал Жан. — Идемте!
И, увлекая за собой Бриджету, он помог ей сесть в лодку, которая стала медленно удаляться, а в гуще толпы еще долго выкрикивали имя предателя.
На следующий день в уединенной хижине на самом краю деревни Шлоссер Жан, стоя возле матери на коленях, внимал ее последним словам.
Никто не знал, что в этой лачуге нашли приют жена и сын Симона Моргаза. Впрочем, ненадолго. Бриджета умирала. Через несколько часов должна была кончиться ее жизнь, в которой соединились все страдания, все бедствия, какие только могут выпасть на долю человека...
Жан решил, когда матери не станет, когда он закроет ей глаза, когда убедится, что земля приняла ее тщедушное тело, бежать из этой страны, которая отвергла его. Он исчезнет, о нем больше никто ничего не услышит — даже после того, как смерть принесет освобождение и ему.
Однако последние наставления матери побудят его переменить решение, ведь он должен был искупить преступление отца.
Вот что сказала ему Бриджета, испуская последний вздох:
— Сын мой, твой брат умер, а теперь, после стольких страданий, умираю и я. Но я не ропщу на судьбу. Бог справедлив. Это было искуплением. И для того, чтобы оно было полным, Жан, надо, чтобы ты забыл об испытанных унижениях. Надо, чтобы ты снова взялся за свое дело. Ты не имеешь права дезертировать!.. Твой долг, Жан, посвятить себя отечеству до последнего вздоха...
При этих словах душа Бриджеты отлетела.
Жан поцеловал усопшую и закрыл ей глаза, бедные глаза, пролившие столько горьких слез.
Глава XII
ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Положение патриотов на острове Нейви было критическим, и так больше продолжаться не могло. Развязка уже была вопросом дней, и, быть может, даже часов.
Действительно, хотя полковник Макнаб еще не решался переправиться через Ниагару, он делал все, чтобы осаждавшие не смогли удержать лагерь. Одна батарея, установленная на побережье Чиппевы, была уже готова к бою, и «синие колпаки» не смогли бы отвечать на ее огонь: у них не было ни одной пушки. Несколько сотен ружей — все, чем они могли сражаться на расстоянии, чтобы помешать высадке, — были бессильны против королевской артиллерии.
Американцы сочувствовали успехам франко-канадского восстания, но, как ни прискорбно, из политических соображений правительство Соединенных Штатов с началом борьбы пожелало придерживаться строжайшего нейтралитета. Оно одно могло дать пушки, которых так не хватало повстанцам; однако это вызвало бы недовольство Англии в такой момент, когда малейший инцидент мог дать повод к разрыву, что и произошло несколько месяцев спустя. Поэтому оборонительные средства на острове Нейви были крайне ограниченны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47