Поразмыслив, я все же решил ограничиться покачиванием головой.
— Не важно, — отмахнулась Тараторка, и видно было, что она взяла себя в руки. — Бывает. Ты когда едешь в Деверил?
— Сегодня вечером.
— И как настроение?
— Да так. Слегка не по себе. Тетки — это вообще не моя стихия, а Дживс утверждает, что их в «Деверил-Холле» целая банда. Пять теть, так он говорит.
— Это верно.
— Многовато.
— На пять голов больше, чем надо. Вряд ли они тебе понравятся, Берти. Одна глухая, другая из ума выжила, и все пятеро стервы.
— Ты употребляешь сильные выражения, моя милая.
— Исключительно потому, что не приходит в голову ничего посильнее. Жуткие тетки. Всю жизнь прожили в своем замшелом деревенском доме и сами словно сошли со страниц старого романа в трех томах. Всех мерят по провинциальной мерке. Местная знать, видите ли. Если ты не из их числа, то как бы вообще не существуешь. Чуть не месяц, я слышала, пролежали в обмороке, когда их сестра обвенчалась с отцом Эсмонда.
— Да, Дживс говорил, что, по их мнению, он замарал фамильный герб.
— А уж как бы я его замарала! В их глазах киноактриса — это алая женщина и блудница.
— Я вот думал насчет этой самой алой женщины, у нее что же, вся кожа такая или только лицо? Впрочем, не об этом сейчас речь.
— Так, стало быть, вот какие дела.
И надо сказать, я даже обрадовался, что в этот самый момент пес Сэм Голдуин вдруг снова ни с того ни с сего сделал рывок и налетел на меня с лозунгом «Назад к Вустеру!». Этим он помог мне пережить минуту душевного волнения. Я в самом деле как-то разволновался. Что тут делать, было непонятно, но факт таков, что в делах матримониальных над семейством Перебрайтов навис злой рок. И Тараторе, видимо, пришла в голову та же самая мысль.
— Надо же было так получиться, — печально проговорила она, — чтобы изо всех бесчисленных моих знакомых мужчин единственный, за которого я хотела бы выйти замуж, не может на мне жениться, потому что ему тети не велят.
— Да, не повезло тебе, — согласился я.
— И бедняге Китекэту тоже не повезло. На него глядя, в жизни не подумаешь, что он способен так страдать из-за девушки, но он очень даже способен! В нем столько скрытых глубин, если присмотреться поближе. Гертруда для него — все. Но разве она выстоит против объединенных сил Эсмонда и своей матери с тетками?
— Да, Китекэт говорил, что на нее оказывается давление.
— Как он тебе показался?
— Подавлен.
— Переживает, — вздохнула Таратора.
Лицо ее затуманилось. Китекэт всегда был для нее как зеница в глазу, если я понятно выражаюсь. Было ясно, что она оплакивает его в сердце своем, и нам бы в эту минуту не миновать завести долгий разговор о его неприятностях, обсудить их со всех сторон и прикинуть, что бы такое предпринять ему в помощь, — но тут дверь открылась и он явился собственной персоной.
— Здорово, Китекэт, — сказал я.
— Здорово, Китекэт, миленький, — сказала Таратора.
— Привет, — ответил он.
Я посмотрел на Таратору. Она посмотрела на меня. И кажется, мы с ней оба поджали губы, а что до меня, то я, безусловно, вздернул брови. Ибо у этого Перебрайта был вид человека, оставившего всякую надежду, и голос, которым он нас приветствовал, вполне можно было назвать загробным. Словом, общее впечатление было такое, что не могло не пробудить жалость и опаску в сердцах его доброжелателей.
Китекэт опустился в кресло, смежил веки и некоторое время пребывал в неподвижности. Потом вдруг, будто бомба взорвалась у него в черепной коробке, он с глухим стоном выпрямился, сдавив ладонями виски. И тут мне сразу все стало ясно. Когда человек вот так хватается за голову в убеждении, по-видимому, что иначе она у него расколется пополам, ошибочно думать, что он превратился в живой труп просто по причине несчастной любви. Я тронул звонок. Появился Дживс.
— Будьте добры, порцию вашего утреннего живительного, Дживс.
— Очень хорошо, сэр.
Он, мерцая, выскользнул из комнаты, а я направил на Китекэта испытующий взор. Я слышал от людей знающих, что похмелье бывает шести родов: «Сломанный компас», «Швейная машинка», «Комета», «Атомная бомба», «Бетономешалка» и «Черная кикимора», — и, судя по виду Китекэта, он страдал сейчас одновременно всеми шестью родами.
— Налакался вчера? — спросил я.
— Наверно, немного перебрал, — признался он.
— Сейчас Дживс притащит живительное.
— Благодарю тебя, Берти, — тихо и прочувствованно произнес Китекэт и опять смежил вежды.
Похоже, что он намеревался малость вздремнуть и тем восстановить силы организма, и я бы лично предоставил ему в этом деле свободу выбора. Но у Тараторки характер потверже моего. Она схватила обеими руками его за голову и встряхнула так, что он подпрыгнул до потолка, испустив на этот раз вопль далеко не сдавленный, а, наоборот, довольно мощный, подобный предсмертному реву сотни издыхающих гиен. Естественно, в ответ и Сэм Голдуин залаял так, что задрожали небеса, и мне пришлось, чтобы убрать этот звук из эфира, подтащить пса к двери и вытолкать вон. По возвращении же я застал Тараторку распекающей брата на все корки.
— Ты же дал мне честное слово, чучело несчастное, что не будешь напиваться, — говорила она с сестринским металлом в голосе. — Выходит, ты продал честное слово Перебрайтов?
— Легко тебе говорить, — с некоторой горячностью возразил Китекэт. — Я, когда давал честное слово Перебрайтов, что не буду напиваться, разве знал, что окажусь за одним столиком с Гасси Финк-Ноттлом? Вот Берти подтвердит, что без сильных стимулирующих средств провести вечер в обществе Гасси Финк-Ноттла нет никакой человеческой возможности.
Я кивнул.
— Он прав, — говорю. — Общество Гасси Финк-Ноттла, даже когда он в наилучшей форме, не всякому по силам. А вчера вечером он еще был, насколько я разбираюсь, в подавленном настроении.
— Очень подавленном, — подтвердил Китекэт. — Помню, когда я возвращался из турне в начале своей театральной карьеры, бывало, выйду в Саутпорте, а дождь льет беспросветно — бррр, и такую же беспросветную тоску наводит Гасси. Сидит, челюсть отвисла, глаза по-рыбьи вылупил и смотрит…
— Гасси поссорился со своей нареченной невестой, — пояснил я попутно.
— …и в конце концов мне стало ясно, что для меня есть только один способ остаться в живых. Я велел официанту приволочь большую бутыль и поставить возле меня. После этого немного полегчало.
— Гасси-то, конечно, пил апельсиновый сок?
— Исключительно, — ответил Китекэт и весь передернулся.
Я вижу, несмотря на его мужественное покаяние. Тараторка все еще готова обрушить на его бедную больную голову потоки сестринских укоров, ибо даже лучшие из женщин не способны промолчать наутро после возлияний. И я поспешил перевести разговор на нейтральные рельсы.
— А где вы ужинали?
— В «Дорчестере».
— А потом заезжали еще куда-нибудь?
— О да.
— Куда?
— Да так, в разные места. «Ист-Далуич», «Пондерс-Энд», «Маяк».
— В «Маяк»-то зачем?
— Мне давно туда хотелось. Может, думал, посмотрю, откуда прожектор светит. А насчет «Далуича» и «Пондерс-Энда» не могу тебе сказать. Наверно, кто-то мне их похвалил, или просто надо было срочно сменить обстановку, увидеть новые лица. Я нанял такси на весь вечер, и мы катились по улицам, любовались городскими пейзажами. Под конец очутились на Трафальгарской площади.
— В котором часу?
— Около пяти утра. Ты бывал на Трафальгарской площади около пяти утра? Очень живописно. Знаменитый фонтан в первых утренних лучах. И как раз когда мы стояли на краю фонтана, а заря золотила окрестные крыши, мне пришла в голову мысль, которая показалась тогда превосходной, но, как я понимаю теперь, была неудачной.
— Что за мысль?
— Я подумал, что в фонтане вполне могут водиться тритоны, и, зная, как Гасси Финк-Ноттл их обожает, посоветовал ему забраться в фонтан и пошарить.
— Прямо в одежде?
— Да, помнится, одежда на нем была. Да, да, точно.
— Но как же можно в одежде лезть в фонтан на Трафальгарской площади?
— Можно. Гасси, во всяком случае, смог. У меня в голове все немного смешалось, но, кажется, сначала пришлось его уговаривать. Вот, вот, вспомнил! — обрадованно воскликнул Китекэт. — Я ему сказал «лезь в воду», а он не лезет, и тогда я сказал, что, если он не полезет, я дам ему бутылкой по башке. Ну, он и залез.
— Значит, бутылка все еще была при вас?
— Эта уже другая, из «Маяка».
— Итак, Гасси залез в воду.
— Да.
— Удивительно, как его не задержала полиция.
— Почему же не задержала. Задержала. Явился полицейский и сцапал его, и сегодня утром в полицейском суде на Бошер-стрит ему припаяли четырнадцать суток без права замены штрафом.
Тут открылась дверь, в комнату ворвался Сэм Голдуин и бросился мне на грудь, будто мы с ним — возлюбленная пара и не виделись целую вечность.
Следом за ним шествовал Дживс с подносом, на котором высился стакан с его бронебойным эликсиром.
ГЛАВА 4
Когда я прыщавым юнцом, на тринадцатом году, отбывал срок в «Малверн-Хаусе», частной школе достопочтенного Обри Апджона, помню, как сей достопочтенный Обри Апджон хвалил покойного сэра Филипа Сиднея за то, что тот, будучи ранен в какой-то там битве, когда товарищ протянул ему стаканчик горячительного, отказался в пользу раненого соседа, чья нужда, по его прикидке, была горше, чем его. «Этот же дух самоотречения, — говорил достопочтенный Обри, — я хотел бы видеть в вас, мальчики, — особенно в тебе, Вустер, сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не сидел разинув рот, как идиот! Захлопни рот, мой мальчик, и сядь ровнее».
Ну, так вот. Будь он сейчас среди нас, он бы мог всласть налюбоваться этим духом. Моим первым побуждением было рвануться наперерез, схватить стакан и осушить одним глотком, потому что мне срочно потребовалось подкрепиться. Но я удержался. Даже в трудную минуту я сумел понять, что нужда Китекэта горше моей. Я остановился, мелко дрожа весь с головы до пят, питье досталось Китекэту, он его влил себе в глотку, впал в конвульсии, как человек, пораженный молнией, — Дживсовы эликсиры всегда оказывают такое действие, — но потом он выдохнул: «Ха!» — и на глазах у всех ожил.
А я провел по лбу дрожащей рукой.
— Дживс!
— Сэр?
— Знаете, что случилось?
— Нет, сэр.
— Гасси Финк-Ноттл угодил в кутузку.
— В самом деле, сэр?
Я провел по лбу второй дрожащей рукой, кровяное давление у меня резко подскочило. Мне бы, конечно, давно уже пора привыкнуть к тому, что никакое, даже самое потрясающее известие не заставит Дживса подпрыгнуть и выкатить глаза. Но эта его манера на все отвечать: «В самом деле, сэр?» — вызывает у меня ярость Вустеров.
— Не говорите, пожалуйста, «В самом деле, сэр?». Повторяю: застигнутый в пять часов утра за купанием в фонтане на Трафальгарской площади, Огастус Финк-Ноттл был задержан полицией и посажен на четырнадцать суток. А ему надо сегодня вечером быть в «Деверил-Холле».
Китекэт, опять было смеживший веки, на минуту открыл глаза.
— Знаешь что? — проговорил он. — По-моему, он там не будет.
И снова смежил. А я по третьему разу отер взмокший лоб.
— Вы сознаете весь ужас положения, Дживс? Что скажет мисс Бассет? Как она отнесется к подобному происшествию? Представьте, откроет она завтра утреннюю газету и увидит любимое имя среди заголовков в разделе «Полицейские новости».
— Не увидит, — произнес Китекэт. — Потому что Гасси, проявив несвойственную ему сообразительность, сказал, что его имя — Элфред Даф Купер.
— Ну а что будет, когда наступит назначенный час, а его в «Деверил-Холле» нет?
— М-да, тут ты прав, — согласился Китекэт и вновь погрузился в живительный сон.
— А я вам скажу, что будет. Мисс Бассет объявит, что… Дживс!
— Сэр?
— Вы не слушаете.
— Прошу прощения, сэр. Я отвлекся на собаку. Обратите внимание, она ест диванную подушку.
— Ну и Бог с ней!
— По-моему, надо бы вывести бедное животное в кухню, сэр, — сказал Дживс вежливо, но твердо. Он вообще фанатик порядка во всем. — Я сейчас возвращусь, сэр, только запру ее.
И они вышли вдвоем с псом, а Таратора переглянулась с вашим покорнейшим. Выражение у нее на лице было такое, как будто она не вполне врубилась в то, что происходит.
— Берти, — промолвила она, — я не понимаю, почему такое волнение и беспокойство? Конечно, этому мистеру Финк-Ноттлу есть из-за чего расстраиваться. Но ты-то чего на стенки взбегаешь?
Я был рад тому, что Дживс временно покинул стол переговоров, в его присутствии мне было нипочем не выразить всего, что у меня накипело на душе в связи с Мадлен Бассет. Он, естественно, знает всю ситуацию, и я знаю, что он знает, но мы с ним на эти темы не разговариваем. Ведь это означало бы порочить имя женщины. А Вустеры не порочат имена женщин. И Дживсы, кстати сказать, тоже.
— Разве Китекэт не говорил тебе обо мне и Мадлен Бассет?
— Ни слова.
— Ну, хорошо, я тебе расскажу, почему я взбегаю на стенки, — согласился я. И рассказал.
Для тех читателей, кто ловил каждое мое слово в предыдущих рассказах, история Вустерско-Бассетовской передряги, или, иначе говоря, qvi pro qvo, — дело хорошо известное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
— Не важно, — отмахнулась Тараторка, и видно было, что она взяла себя в руки. — Бывает. Ты когда едешь в Деверил?
— Сегодня вечером.
— И как настроение?
— Да так. Слегка не по себе. Тетки — это вообще не моя стихия, а Дживс утверждает, что их в «Деверил-Холле» целая банда. Пять теть, так он говорит.
— Это верно.
— Многовато.
— На пять голов больше, чем надо. Вряд ли они тебе понравятся, Берти. Одна глухая, другая из ума выжила, и все пятеро стервы.
— Ты употребляешь сильные выражения, моя милая.
— Исключительно потому, что не приходит в голову ничего посильнее. Жуткие тетки. Всю жизнь прожили в своем замшелом деревенском доме и сами словно сошли со страниц старого романа в трех томах. Всех мерят по провинциальной мерке. Местная знать, видите ли. Если ты не из их числа, то как бы вообще не существуешь. Чуть не месяц, я слышала, пролежали в обмороке, когда их сестра обвенчалась с отцом Эсмонда.
— Да, Дживс говорил, что, по их мнению, он замарал фамильный герб.
— А уж как бы я его замарала! В их глазах киноактриса — это алая женщина и блудница.
— Я вот думал насчет этой самой алой женщины, у нее что же, вся кожа такая или только лицо? Впрочем, не об этом сейчас речь.
— Так, стало быть, вот какие дела.
И надо сказать, я даже обрадовался, что в этот самый момент пес Сэм Голдуин вдруг снова ни с того ни с сего сделал рывок и налетел на меня с лозунгом «Назад к Вустеру!». Этим он помог мне пережить минуту душевного волнения. Я в самом деле как-то разволновался. Что тут делать, было непонятно, но факт таков, что в делах матримониальных над семейством Перебрайтов навис злой рок. И Тараторе, видимо, пришла в голову та же самая мысль.
— Надо же было так получиться, — печально проговорила она, — чтобы изо всех бесчисленных моих знакомых мужчин единственный, за которого я хотела бы выйти замуж, не может на мне жениться, потому что ему тети не велят.
— Да, не повезло тебе, — согласился я.
— И бедняге Китекэту тоже не повезло. На него глядя, в жизни не подумаешь, что он способен так страдать из-за девушки, но он очень даже способен! В нем столько скрытых глубин, если присмотреться поближе. Гертруда для него — все. Но разве она выстоит против объединенных сил Эсмонда и своей матери с тетками?
— Да, Китекэт говорил, что на нее оказывается давление.
— Как он тебе показался?
— Подавлен.
— Переживает, — вздохнула Таратора.
Лицо ее затуманилось. Китекэт всегда был для нее как зеница в глазу, если я понятно выражаюсь. Было ясно, что она оплакивает его в сердце своем, и нам бы в эту минуту не миновать завести долгий разговор о его неприятностях, обсудить их со всех сторон и прикинуть, что бы такое предпринять ему в помощь, — но тут дверь открылась и он явился собственной персоной.
— Здорово, Китекэт, — сказал я.
— Здорово, Китекэт, миленький, — сказала Таратора.
— Привет, — ответил он.
Я посмотрел на Таратору. Она посмотрела на меня. И кажется, мы с ней оба поджали губы, а что до меня, то я, безусловно, вздернул брови. Ибо у этого Перебрайта был вид человека, оставившего всякую надежду, и голос, которым он нас приветствовал, вполне можно было назвать загробным. Словом, общее впечатление было такое, что не могло не пробудить жалость и опаску в сердцах его доброжелателей.
Китекэт опустился в кресло, смежил веки и некоторое время пребывал в неподвижности. Потом вдруг, будто бомба взорвалась у него в черепной коробке, он с глухим стоном выпрямился, сдавив ладонями виски. И тут мне сразу все стало ясно. Когда человек вот так хватается за голову в убеждении, по-видимому, что иначе она у него расколется пополам, ошибочно думать, что он превратился в живой труп просто по причине несчастной любви. Я тронул звонок. Появился Дживс.
— Будьте добры, порцию вашего утреннего живительного, Дживс.
— Очень хорошо, сэр.
Он, мерцая, выскользнул из комнаты, а я направил на Китекэта испытующий взор. Я слышал от людей знающих, что похмелье бывает шести родов: «Сломанный компас», «Швейная машинка», «Комета», «Атомная бомба», «Бетономешалка» и «Черная кикимора», — и, судя по виду Китекэта, он страдал сейчас одновременно всеми шестью родами.
— Налакался вчера? — спросил я.
— Наверно, немного перебрал, — признался он.
— Сейчас Дживс притащит живительное.
— Благодарю тебя, Берти, — тихо и прочувствованно произнес Китекэт и опять смежил вежды.
Похоже, что он намеревался малость вздремнуть и тем восстановить силы организма, и я бы лично предоставил ему в этом деле свободу выбора. Но у Тараторки характер потверже моего. Она схватила обеими руками его за голову и встряхнула так, что он подпрыгнул до потолка, испустив на этот раз вопль далеко не сдавленный, а, наоборот, довольно мощный, подобный предсмертному реву сотни издыхающих гиен. Естественно, в ответ и Сэм Голдуин залаял так, что задрожали небеса, и мне пришлось, чтобы убрать этот звук из эфира, подтащить пса к двери и вытолкать вон. По возвращении же я застал Тараторку распекающей брата на все корки.
— Ты же дал мне честное слово, чучело несчастное, что не будешь напиваться, — говорила она с сестринским металлом в голосе. — Выходит, ты продал честное слово Перебрайтов?
— Легко тебе говорить, — с некоторой горячностью возразил Китекэт. — Я, когда давал честное слово Перебрайтов, что не буду напиваться, разве знал, что окажусь за одним столиком с Гасси Финк-Ноттлом? Вот Берти подтвердит, что без сильных стимулирующих средств провести вечер в обществе Гасси Финк-Ноттла нет никакой человеческой возможности.
Я кивнул.
— Он прав, — говорю. — Общество Гасси Финк-Ноттла, даже когда он в наилучшей форме, не всякому по силам. А вчера вечером он еще был, насколько я разбираюсь, в подавленном настроении.
— Очень подавленном, — подтвердил Китекэт. — Помню, когда я возвращался из турне в начале своей театральной карьеры, бывало, выйду в Саутпорте, а дождь льет беспросветно — бррр, и такую же беспросветную тоску наводит Гасси. Сидит, челюсть отвисла, глаза по-рыбьи вылупил и смотрит…
— Гасси поссорился со своей нареченной невестой, — пояснил я попутно.
— …и в конце концов мне стало ясно, что для меня есть только один способ остаться в живых. Я велел официанту приволочь большую бутыль и поставить возле меня. После этого немного полегчало.
— Гасси-то, конечно, пил апельсиновый сок?
— Исключительно, — ответил Китекэт и весь передернулся.
Я вижу, несмотря на его мужественное покаяние. Тараторка все еще готова обрушить на его бедную больную голову потоки сестринских укоров, ибо даже лучшие из женщин не способны промолчать наутро после возлияний. И я поспешил перевести разговор на нейтральные рельсы.
— А где вы ужинали?
— В «Дорчестере».
— А потом заезжали еще куда-нибудь?
— О да.
— Куда?
— Да так, в разные места. «Ист-Далуич», «Пондерс-Энд», «Маяк».
— В «Маяк»-то зачем?
— Мне давно туда хотелось. Может, думал, посмотрю, откуда прожектор светит. А насчет «Далуича» и «Пондерс-Энда» не могу тебе сказать. Наверно, кто-то мне их похвалил, или просто надо было срочно сменить обстановку, увидеть новые лица. Я нанял такси на весь вечер, и мы катились по улицам, любовались городскими пейзажами. Под конец очутились на Трафальгарской площади.
— В котором часу?
— Около пяти утра. Ты бывал на Трафальгарской площади около пяти утра? Очень живописно. Знаменитый фонтан в первых утренних лучах. И как раз когда мы стояли на краю фонтана, а заря золотила окрестные крыши, мне пришла в голову мысль, которая показалась тогда превосходной, но, как я понимаю теперь, была неудачной.
— Что за мысль?
— Я подумал, что в фонтане вполне могут водиться тритоны, и, зная, как Гасси Финк-Ноттл их обожает, посоветовал ему забраться в фонтан и пошарить.
— Прямо в одежде?
— Да, помнится, одежда на нем была. Да, да, точно.
— Но как же можно в одежде лезть в фонтан на Трафальгарской площади?
— Можно. Гасси, во всяком случае, смог. У меня в голове все немного смешалось, но, кажется, сначала пришлось его уговаривать. Вот, вот, вспомнил! — обрадованно воскликнул Китекэт. — Я ему сказал «лезь в воду», а он не лезет, и тогда я сказал, что, если он не полезет, я дам ему бутылкой по башке. Ну, он и залез.
— Значит, бутылка все еще была при вас?
— Эта уже другая, из «Маяка».
— Итак, Гасси залез в воду.
— Да.
— Удивительно, как его не задержала полиция.
— Почему же не задержала. Задержала. Явился полицейский и сцапал его, и сегодня утром в полицейском суде на Бошер-стрит ему припаяли четырнадцать суток без права замены штрафом.
Тут открылась дверь, в комнату ворвался Сэм Голдуин и бросился мне на грудь, будто мы с ним — возлюбленная пара и не виделись целую вечность.
Следом за ним шествовал Дживс с подносом, на котором высился стакан с его бронебойным эликсиром.
ГЛАВА 4
Когда я прыщавым юнцом, на тринадцатом году, отбывал срок в «Малверн-Хаусе», частной школе достопочтенного Обри Апджона, помню, как сей достопочтенный Обри Апджон хвалил покойного сэра Филипа Сиднея за то, что тот, будучи ранен в какой-то там битве, когда товарищ протянул ему стаканчик горячительного, отказался в пользу раненого соседа, чья нужда, по его прикидке, была горше, чем его. «Этот же дух самоотречения, — говорил достопочтенный Обри, — я хотел бы видеть в вас, мальчики, — особенно в тебе, Вустер, сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не сидел разинув рот, как идиот! Захлопни рот, мой мальчик, и сядь ровнее».
Ну, так вот. Будь он сейчас среди нас, он бы мог всласть налюбоваться этим духом. Моим первым побуждением было рвануться наперерез, схватить стакан и осушить одним глотком, потому что мне срочно потребовалось подкрепиться. Но я удержался. Даже в трудную минуту я сумел понять, что нужда Китекэта горше моей. Я остановился, мелко дрожа весь с головы до пят, питье досталось Китекэту, он его влил себе в глотку, впал в конвульсии, как человек, пораженный молнией, — Дживсовы эликсиры всегда оказывают такое действие, — но потом он выдохнул: «Ха!» — и на глазах у всех ожил.
А я провел по лбу дрожащей рукой.
— Дживс!
— Сэр?
— Знаете, что случилось?
— Нет, сэр.
— Гасси Финк-Ноттл угодил в кутузку.
— В самом деле, сэр?
Я провел по лбу второй дрожащей рукой, кровяное давление у меня резко подскочило. Мне бы, конечно, давно уже пора привыкнуть к тому, что никакое, даже самое потрясающее известие не заставит Дживса подпрыгнуть и выкатить глаза. Но эта его манера на все отвечать: «В самом деле, сэр?» — вызывает у меня ярость Вустеров.
— Не говорите, пожалуйста, «В самом деле, сэр?». Повторяю: застигнутый в пять часов утра за купанием в фонтане на Трафальгарской площади, Огастус Финк-Ноттл был задержан полицией и посажен на четырнадцать суток. А ему надо сегодня вечером быть в «Деверил-Холле».
Китекэт, опять было смеживший веки, на минуту открыл глаза.
— Знаешь что? — проговорил он. — По-моему, он там не будет.
И снова смежил. А я по третьему разу отер взмокший лоб.
— Вы сознаете весь ужас положения, Дживс? Что скажет мисс Бассет? Как она отнесется к подобному происшествию? Представьте, откроет она завтра утреннюю газету и увидит любимое имя среди заголовков в разделе «Полицейские новости».
— Не увидит, — произнес Китекэт. — Потому что Гасси, проявив несвойственную ему сообразительность, сказал, что его имя — Элфред Даф Купер.
— Ну а что будет, когда наступит назначенный час, а его в «Деверил-Холле» нет?
— М-да, тут ты прав, — согласился Китекэт и вновь погрузился в живительный сон.
— А я вам скажу, что будет. Мисс Бассет объявит, что… Дживс!
— Сэр?
— Вы не слушаете.
— Прошу прощения, сэр. Я отвлекся на собаку. Обратите внимание, она ест диванную подушку.
— Ну и Бог с ней!
— По-моему, надо бы вывести бедное животное в кухню, сэр, — сказал Дживс вежливо, но твердо. Он вообще фанатик порядка во всем. — Я сейчас возвращусь, сэр, только запру ее.
И они вышли вдвоем с псом, а Таратора переглянулась с вашим покорнейшим. Выражение у нее на лице было такое, как будто она не вполне врубилась в то, что происходит.
— Берти, — промолвила она, — я не понимаю, почему такое волнение и беспокойство? Конечно, этому мистеру Финк-Ноттлу есть из-за чего расстраиваться. Но ты-то чего на стенки взбегаешь?
Я был рад тому, что Дживс временно покинул стол переговоров, в его присутствии мне было нипочем не выразить всего, что у меня накипело на душе в связи с Мадлен Бассет. Он, естественно, знает всю ситуацию, и я знаю, что он знает, но мы с ним на эти темы не разговариваем. Ведь это означало бы порочить имя женщины. А Вустеры не порочат имена женщин. И Дживсы, кстати сказать, тоже.
— Разве Китекэт не говорил тебе обо мне и Мадлен Бассет?
— Ни слова.
— Ну, хорошо, я тебе расскажу, почему я взбегаю на стенки, — согласился я. И рассказал.
Для тех читателей, кто ловил каждое мое слово в предыдущих рассказах, история Вустерско-Бассетовской передряги, или, иначе говоря, qvi pro qvo, — дело хорошо известное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32