Осторожно, на четвереньках, Салли подкралась к бесценному дару и схватила его.
Белое платье и алый жакет леди Икенхем она надела с той быстротой, какую проявит всякая девушка, располагавшая какое-то время только цветастым халатом. Лорд Икенхем вошел, когда она смотрелась в зеркало.
— Все в порядке? — осведомился он. — Неплохой бросок, а? Заметь, я с давних пор ничего не швырял вверх, но, если продаешь газированную воду, рука не ослабеет. Хороший жакет. Элегантный.
Салли его поцеловала.
— Спасибо, дядя Фред, — сказала она. — Вы просто ангел. А вас никто не видел?
— Никто. Хозяйка уехала в Лондон, Балбес — в деревне, продает кому-то корову, если я не спутал.
— Почему же сейчас не поставить? — удивилась Салли.
— Неужели ты думаешь, что мне не пришло это в голову? Я сразу устремился в музей и обнаружил, что Балбес его запер, а ключ увез. Как я говорил Мартышке, есть в Балбесе какая-то грубость души. Но не волнуйся. Вскоре я все устрою самым лучшим образом.
— О, если бы!
— Салли! Неужели и ты мне не доверяешь?
— Доверяю, доверяю! Дядя, миленький, забудьте эти глупые слова!
— Я их уже забыл. Да, ты прелестна в этом платье. Видение, иначе не скажешь. Не удивляюсь, что Мартышка тебя любит.
— Любил.
— Любит, и сильнее, чем прежде. Вчера он так и вылупился. Видела ты креветку в брачный сезон? Вылитый Мартышка. А напоследок он мне сказал: «Как она хороша!» Это — любовь.
— Если я ему понравилась в таком халате…
— Любовь, ты уж мне поверь. Он тебя боготворит. Обожает. Умрет за розу из твоих волос. А ты как?
— Я-то не меняюсь.
— Любишь его?
— Обожаю.
— Похвально, хотя и странно. Я и сам его люблю. Собственно, кроме жены, тебя и собаки, я никого так не люблю, как Мартышку. А вот обожать — не обожаю. С чего бы?
— Очень просто. Он — ягненок.
— Ты его так видишь?
— Конечно. Мягкий, беленький ягненок, которого хочется погладить.
— Может, ты и права. Я плохо разбираюсь в ягнятах. А вот что ты его любишь, это хорошо. Скоро понадобится. На мой взгляд, этому браку не бывать.
— Что-что, а сладость и свет вы распространять умеете!
— Стараюсь, как могу.
— Поговорите еще! Почему вы так думаете?
— Ну, скажи, зачем Гермионе выходить за Мартышку?
— Наверное, тоже любит ягнят.
— Ерунда. Я видел только фото, но знаю, что ей нужен большой, надежный муж охотничье-рыболовного типа. Они с Биллом Окшотом созданы друг для друга. Но он слишком робок, так нельзя. Надо мне с ним поговорить. Пойду-ка поищу.
— Не ходите! Поговорим о Мартышке. Он измучился, смотреть больно. Сидел и стонал.
— А не пел?
— Скорее нет. Он закрыл лицо руками.
— Да, поет он иначе. Закинет голову, испускает ноты под углом в 45 градусов. Очень неприятно, особенно если это — «О, Долорес, королева дальних морей!». Итак, он стонал. Почему?
— Не хочет толкать полисмена в пруд.
— Не хочет? Даже ради божественной Элзи?
— Да.
— Что же ему дорого, он сам? — опечалился лорд Икенхем. — Ах, Салли, мужчины уже не те. Где Галахады? Помню, дева в беде только знак подаст — и я бегу, хлопая ушами. Ничего не поделаешь, долг чести! Мы обязаны Элзи Бин. Не понимаю, чего он волнуется. Пруд — рядом, под рукой.
Салли посмотрела на графа так, как редко смотрела сама Жанна д'Арк.
— Где именно? — спросила она.
— Прямо у ворот. Элзи Бин сообщила мне, что Поттер часто стоит там, плюет и, будем надеяться, думает о ней. Что может быть приятней, чем толкнуть его в эти минуты? Ради прекрасной Элзи я бы толкнул двадцать констеблей.
— У Мартышки — тонкая, ранимая душа.
— А у меня? В Нью-Йорке все удивлялись. Что там разговаривать! По донесениям, Поттер приезжает именно в это время. Где Мартышка?
— Не знаю.
— Пойду поищу.
— Минуточку, — сказала Салли, обретая сходство еще и с Иаилью, женой Хеверовой.
— В чем дело? Беспокоишься за своего Мартышку?
— Да.
— Сказано тебе, это легко и приятно.
— Не для него. Он — ягненок.
— Почему ягненок не может толкнуть полисмена?
— Не может, и все. Тут нужна женщина.
— Господи, Салли! Ты не соби…
— Собираюсь. Все решено. Давно не творила добра. До свидания, дядя Фред.
Салли юркнула на балкон и, судя по звуку, перелезла на трубу. Выглянув из двери, граф увидел, как она исчезает. Он вздохнул — безрассудная юность исторгала из него такие вздохи — и вернулся в комнату, а оттуда направился в холл, где Билл Окшот балансировал палкой, держа ее на кончике носа.
2 Молодой хозяин Эшендена занимался эквилибристикой не из легкомыслия; как многие в этом доме, он пытался отвлечь разум от печальных предметов. Что все обстоит именно так, доказывала его глубокая серьезность. Мало кто глубоко серьезен, когда балансирует палкой, но ему это удавалось.
Увидев графа, он немного оживился. Ему хотелось посоветоваться с верным человеком, но случая не было.
— Вот здорово! — сказал он. — Это вы.
Лорд Икенхем на время отложил беспокойство о Салли.
— Слова «вот здорово», — заметил он, — выбраны очень удачно. Я тоже хотел вас видеть.
—А я— вас. Мне надо с вами посоветоваться.
— Что ж, выйдет дуэт. Я бы вас переговорил, но вы хозяин, уступаю вам трибуну. Просим.
Билл собрался с мыслями.
— Значит, так, — начал он. — Повез я тетю на станцию, ей нужно в Лондон. Сам я не выспался, молчу, смотрю на дорогу…
Лорд Икенхем его перебил:
— Прочитаю в вашей биографии, глава «На станцию с тетей». Переходите к главному.
— Молчу, а она говорит: «Алкоголик».
— За что ж она вас?
— Не меня. Мартышку.
— Вот как? Ну, знаете!
— Говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Что?» А она говорит: «Алкоголик». А я говорю: «Кто?» А она говорит: «Реджинальд».
Лорд Икенхем его похвалил:
— Да, это мастерство. У вас редкий слог, Билл Окшот. Вы, часом, не Синклер Льюис? Нет? Значит, кто-то другой. Итак, ваша тетя говорила: «Алкоголик», пока не вышли на Мартышку. Она не сообщила, на чем основаны эти обвинения?
— Как же! Он пил виски в гостиной.
— Я бы не волновался. Лучшие люди пьют в гостиных, скажем — я.
— Вы пьете днем, а он — ночью. Я его застал в час, тетя с дядей — в полтретьего. Полтора часа! Прикинем еще полчасика до меня, получится два. Когда они ушли, он остался. После завтрака лыка не вязал.
— Нельзя напиться за завтраком.
— Именно! Напился он ночью и еще не прочухался, когда это случилось.
— Что вы имеете в виду?
— Тетя меня ждала. Дядя Эйлмер… нехорошо отозвался о ее шляпе, она пошла надеть другую, а в комнате кто-то шуршит. Открыла дверь — никого, открыла шкаф — там Мартышка.
— Не туфля и не розовый шарф?
— Нет. Он ей улыбнулся и сказал, что ему нужна помада. Ясное дело, напился. Разве трезвый подумает, что тетя Эмили мажется? Так вот, я не знаю, предупредить ли Гермиону. Нельзя, чтобы она вышла замуж за пьяницу.
— Может огорчиться? Но вы ошиблись, Билл Окшот, Мартышка пьет очень мало. Сейчас он страдает.
— Почему?
— Он всегда страдает, когда мы вместе. Это трудно объяснить.
— Значит, не говорить Гермионе?
— Я подумаю. А вот о другом, — лорд Икенхем строго посмотрел на Билла,
— с ней поговорить надо.
— А?
— О том, что вы ее любите.
—О!
— Боритесь со своей склонностью к междометиям. Любите или нет?
Билл Окшот обрел приятный густо-малиновый оттенок.
— Люблю, чего там, — отвечал он, — но сказать не могу.
— Почему?
— Нельзя. Она выходит за Мартышку.
— Что вы, можно! Вспомните Лохинвара. Вспомнили?
— Еще бы! Декламировал в детстве.
— Представляю восторг публики! Мне лучше удавалась «Шхуна „Геспер“. А насчет Мартышки не беспокойтесь, он любит другую. Помните, я говорил, что ему бы лучше жениться на одной моей знакомой? Когда-то к этому шло, но они поссорились. Так вот, ожидается рецидив, симптомы верные. Насколько я понял, мисс Босток в Лондоне. Поезжайте туда и вы.
— Ым…
— Что значит «Ым»?
Билл снова принялся копать ногой Пол, производя тот самый звук, какой производят волны, биясь о каменистый берег.
— Трудно…
— Что, объясниться в любви? Ерунда!
— Я девять лет пытался. Не могу.
Лорд Икенхем подумал.
— Кажется, — сказал он, — я понял, в чем дело. Вы сперва размышляете, а тут нужен порыв. Р-раз — и готово! Подошел. Поразил. Словом — быстрота и натиск.
— Да? — без особого пыла откликнулся Билл Окшот, и граф его снова понял.
— Вы нервничаете, — заметил он, кладя ему руку на плечо. — Когда я увидел фотографию, меня поразила та величавая неприступность, которая отпугивала пастухов от наиболее строгих богинь. Таких красавиц в мое время называли царственными. Что ж, тем более нужен натиск. Этих красавиц нужно подчинять.
— Мартышка не подчиняет!
— Конечно. Он — ягненок, у них другие методы.
— А я не ягненок?
— Ну, что вы! Вы велики для этого, сильны, багровы можете съесть за обедом целый пирог. Мартышка берет хрупкостью и лепетом, а вы — только натиском. Вам придется вести себя, как вели герои романов, популярных в мое время. Ходят в бриджах, с хлыстом — на всякий пожарный случай, мало ли что. Как же ее звали? А, вот! Этель М. Делл. Ведите себя, как герои Этель М. Делл. Купите, изучите.
— Я не буду бить Гермиону никаким хлыстом, — твердо сказал Билл.
— А зря, помогло бы.
— Нет и нет.
— Что же, дело ваше. Тогда схватите ее за обе руки.
— Ну, что вы!
— Как бы она ни отбивалась, прижмите к груди и покройте лицо поцелуями. Говорить не надо. Разве что «Ты — моя!» или что-нибудь в этом духе. В общем, обдумайте, Билл Окшот. Метод верный. Провалов не было. Однако мне пора. Пойду найду Мартышку. Вы не знаете, где он?
— Полчаса назад ходил по корту.
— Опустив голову?
— Да, кажется.
— Так я и думал. Бедный он, бедный!.. Ничего, у меня хорошая новость. Пока! Да, кстати, — лорд Икенхем опять появился, словно Чеширский кот, — за руки хватайте крепко. Можно немного встряхнуть.
Он снова исчез, и Билл услышал, как, направляясь к корту, он поет любовную песню времен своей молодости.
3 Застенчивый, робкий человек, который год за годом копает землю ногой и таращит глаза в присутствии своей дамы, ощутит после таких бесед точно то же, что ощутил бы, прыгнув в ледяную воду. Сперва он потрясен и ничего не видит, потом — приходит в экстаз.
Когда наставник его ушел, Билл довольно долго стоял в оцепенении. От самой мысли о таких действиях хребет у него извивался, как змея в серпентарии. Примерно это чувствовал он в школе, съев на пари шесть эскимо подряд.
Вдруг, к его большому удивлению, страх сменился восторгом. Он понял и оценил всю прелесть нового метода. Особенно понравилось ему, что объяснение сводится к чисто физическим действиям. Их он не боялся. Действовать руками он умел.
Пленила его и простота. Никаких изысков, никаких сложностей. Он решил проверить, все ли помнит.
Схватить за руки?
Легко.
Встряхнуть?
Чепуха!
Прижать и осыпать?
О чем разговор!
Сказать: «Ты — моя!»…
Тут он задумался. Ему казалось, что лорд Икенхем, блистательный режиссер, не слишком силен в диалоге. Все ж как-то глупо. Лучше попыхтеть. Да, именно. Хватаем, трясем, прижимаем, осыпаем, пыхтим. Замечательно!
Гонимый напряженной мыслью, он ходил по холлу, склонив голову, загибая палец за пальцем. Когда вдохновение подсказало ему, что хорошо бы попыхтеть, он услышал глухой удар, а потом жалобный рев.
Решив, что за окном разбилась машина, он присмотрелся, разглядел неподалеку что-то весомое и, приглядевшись еще, опознал своего дядю; но только начал перед ним извиняться, как сердце его подпрыгнуло, словно балерина, репетирующая новое па. За сэром Эйлмером, невыразимо прекрасная, стояла Гермиона.
Она ему улыбнулась; она вообще сияла. Сгрузив издателя у кабачка, она подъехала к дому, когда сэр Эйлмер из него выходил, и так сильна была ее личность, что убедить его удалось за две минуты с четвертью. Издательство могло спать спокойно.
Тем самым она сияла. По-своему, как сестра, она любила старого друга и обрадовалась ему.
— Здравствуй, Билл, — сказала она, и он обрел дар речи, откликнувшись:
— Здравствуй.
Обрел этот дар и сэр Эйлмер.
— Какого черта ты тут торчишь? — спросил он. стоя на одной ноге, массируя другую. — Ходит, как носорог! Смотри под ноги.
Однако Билл смотрел на Гермиону. Он что-то такое слышал, но сосредоточиться не мог.
— Конечно, конечно, — сказал он.
— Что «конечно»?
— Да, правда? — откликнулся Билл.
Мастеру фырканья оставалось одно, и он фыркнул, после чего прошел в музей, решив разобраться во всем попозже. Стоит ли тратить силы на человека, который вообще идиот, а сейчас — в особенности?
Гермиона все сияла.
— Вот ты и вернулся, — сказала она. — Я очень рада. Как там, в Бразилии?
— Здорово.
— Хорошо?
— О, а, э, спасибо.
— Ты загорел. Много было приключений?
— Э,да, а.
— Наверное, много змей?
— О, о!
— Непременно все расскажи, а то я спешу. Надо повидать одного знакомого.
Билл откашлялся.
— Э… постой… — сказал он.
Сейчас или никогда, думал он. Они одни. Шагнешь — и схватишь. Пыхтит он и так. Лучших условий ждать нечего.
Но двинуться он не мог. Его сковала та слабость, которая сковывает стольких в наше время, а исцеляется — только бодрящей микстурой доктора Смита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20