Клейнер так обрадовался неожиданно подвернувшейся возможности отомстить за старинное оскорбление, что уже на следующий день прибыл в селение. Он тотчас явился во дворец к дону Октавио и спустя час в окружении вооруженных слуг герцога требовательно стучал в дверь родового гнезда маркиза. Рядом с ним стоял коварный викарий, изображавший одновременно светскую и духовную власть.
Представ перед Хуаном, едва-едва отошедшим от жестокого приема, устроенного ему доном Октавио, крещеный еврей объявил, что пришел взыскать по долгу с дона Карлоса де Карабаса. При этом он размахивал долговой распиской маркиза. Юноша, не обращая внимания на Клейнера, оглядел с горестною улыбкой коварного викария, слывшего еще совсем недавно другом семейства де Карабасов, а также слуг герцога, тех самых, что зло избивали его палками. Вся сущность и тайные умыслы стоявших перед ним людей и герцога, незримо возвышавшегося за их спинами, словно грезы, пронеслись в голове Хуана. От него хотят во что бы то ни стало избавиться. Однако маркиз еще надеялся откупиться. Он велел старому Хорхе выкопать золотые монеты и принести их.
– Вот, – даже не потрудившись пересчитать золото, протянул Хуан горшок с дукатами обрадованному еврею. – Думаю, этого хватит. А теперь извольте меня покинуть.
– Нет, постойте! – воскликнул викарий.
Авраам Клейнер и слуги герцога, уже было повернувшие к дверям, остановились, ожидая дальнейших указаний от власть держащего.
– Это еще не все, – объявил викарий. – Властью, данной мне, приказываю задержать маркиза де Карабаса и препроводить его в тюрьму.
– За что? – воскликнул Хуан.
– Ты заплатил не все, – сообщил ему викарий, в то время как здоровенные слуги вязали руки юноши. – Этому несчастному пожилому человеку было нанесено оскорбление, – сказал он, указывая на подлого еврея, который в предчувствии дополнительных барышей тут же состроил плаксивую гримасу, выпятив нижнюю губу так, что она почти достала до кончика его длинного носа. – Как представитель светской власти и лицо духовное, я обязан защитить интересы христианина. Постановляю. Родовое имение маркиза де Карабаса передать во владение церкви, – неожиданно распорядился коварный викарий. – Сам же Хуан Карлос Мария де Карабас передается для отработки своего долга Аврааму Клейнеру.
Еврей радостно потер руки. Он схватил веревку, которая туго стягивала ладони маркиза, и злорадно прошипел:
– Этой ночью ты будешь спать с тысячью дохлых кошек!
Внезапно из глубины дома со всей прытью, невиданной для столь преклонного возраста, выскочил Хорхе. В руке он сжимал шпагу маркиза.
– Немедленно отпустите хозяина! – пролаял он сиплым голосом.
Слуги, двинувшиеся было на Хорхе, видя закаленный булат, стали медленно отступать. И тут коварный викарий, предвидевший, что если его затея сорвется, то герцог откажется от задуманного создания монастыря для дочери, ловко подскочил к Хорхе и со всей силы ударил его в висок висевшим на шее золоченым крестом. Хрупкий стариковский череп, не выдержав удара, проломился, и верный слуга рухнул на пол, заливая землю кровью. Хуан страшно взревел и бросился на викария, но слуги, опомнившись, принялись вновь избивать его.
– Только не убивайте! – орал боявшийся потерять свой интерес крещеный еврей.
Когда Хуан потерял сознание, слуги помогли Клейнеру погрузить его поперек осла, и еврей тихо и скоро повез юношу в сумерках, столь быстро наступающих в Кастилии. Однако он повез маркиза не в Севилью, а совсем в другую сторону. У Клейнера возник план, как он сможет лучше нажиться на столь неожиданном личном интересе герцога Инфантадского в этом деле. Недалеко от Карабаса жил мавр, знакомый ростовщика, который тайком скупал испанцев для продажи в рабство. К нему-то и направил свои стопы Клейнер, ведя под уздцы осла, на спине которого, словно тюк, лежал дон Хуан. Голова его бессильно болталась в такт шагам осла, а на дорогу из разбитого лба тихо капала кровь.
– Ничего, ничего, вспомнишь ты еще того дохлого поросенка, что кидал мне через окно, – зло приговаривал ростовщик. – Мустафа отвезет тебя в Африку, а там продаст на рынке рабов втридорога. Или же толкнет знакомому капитану гребцом на галеры, – стал мстительно мечтать Клейнер. – Ты даже не догадываешься, что за каких-нибудь полгода могут сделать галеры с человеком.
Так бормотал он, увозя свою добычу прочь от славного селения Карабас.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Испытания, выпадающие юноше, делают из него мужчину, выковывая характер. Несправедливые же лишения ожесточают его.
Еврей с Хуаном прибыл в город Малагу поздним вечером, буквально перед самым закрытием ворот. Юноша был сильно измучен долгим путешествием, во время которого проклятый ростовщик не только не кормил его, но еще и бил, вымещая на гордеце свои унижения. У самых ворот Авраам Клейнер, боясь, как бы стражи не проявили чрезмерную бдительность, крепко-накрепко связал сидящего на осле дона Хуана, засунул ему в рот кляп и накрыл сверху покрывалом, чтобы смотрелось наподобие паранджи. Малага в то время только-только перешла к испанцам из рук мавров, которые еще в великом множестве проживали в портовом городе, а потому мужчина, перевозящий на осле свою женщину-мусульманку, не был здесь редкостью. Стражи, даже не заглядывая под покрывало, пропустили хитрого еврея, который не только уплатил за вход в город, но и тихонько сунул начальнику караула в невзначай раскрытую ладонь пару-тройку монет. Деньги тотчас скрылись в рукаве стражника.
Недолго поплутав по узким улочкам портового города, Клейнер остановился перед большим глинобитным домом, совершенно квадратным, с плоской крышею, и три раза громко стукнул в дверь кулаком. Дверь, словно бы за ней с нетерпением ожидали гостя, тут же раскрылась, пропуская в крытый двор еврея и осла, на спине которого восседал измученный пленник.
Закрытый покрывалом, Хуан не мог ничего видеть, зато прекрасно слышал, о чем говорили стоящие возле него люди.
– О, Аллах великий, почему так долго? Я ждал тебя, о драгоценный Авраам, еще вчера. Что тебя задержало?
– Груз, дорогой Мустафа, исключительно груз.
– Да входи же быстрее. Не видел ли вас кто-нибудь?
– Чего ты так дрожишь, Мустафа?
– Я дрожу, о драгоценный Авраам, потому что дело с продажею испанцев становится опасным. Теперь постановлением короля Фердинанда запрещено вывозить рабов из Испании.
– А, ты так говоришь, потому что хочешь сбить цену на мой товар. Ты только посмотри, какого красивого юношу я тебе привез! – воскликнул проклятый иудей и сорвал с головы дона Хуана покрывало.
Маркиз на миг прищурился от света горящего факела. На него во все глаза смотрел маленький и чрезвычайно толстый араб. Араб был одет в одни лишь просторные шаровары малинового цвета. Верх же его был гол, если так можно выразиться, потому что грудь, спину и плечи Мустафы покрывали черные волосы, создавая на его теле что-то вроде шерстяной рубахи. Араб, увидав красивого юношу, хоть и несколько изуродованного распухшим носом и разбитыми губами, зацокал языком. Он бесцеремонно подскочил к оторопевшему Хуану и своими короткими пальцами раскрыл ему рот, оценив, как у коня на базаре, зубы. После, еще сильнее зацокав, работорговец принялся гладить и тискать мускулы юноши. Хуана от этих действий непременно бы вырвало, если б у него в желудке хоть что-то было. Заметив спазмы, прокатившиеся по телу юноши, Мустафа по-своему растолковал:
– Сейчас, мой птенчик, добрый Мустафа тебя покормит.
– Ну, как тебе товар? – напомнил об уговоре Авраам Клейнер, державший в руке горящий факел. – Стоит он того, что я запрашиваю?
– А он точно грамотный? – недоверчиво спросил Мустафа.
– Это же испанский гранд! Настоящий дворянин! – вскричал еврей, которому испуганный Мустафа тут же закрыл рот потной ладонью.
– Не кричи! Торговля испанскими аристократами карается смертью. Ты нас погубишь, теперь ночами по улицам ходят испанские патрули, – сообщил он.
Дон Хуан отметил про себя, что если ему удастся сбежать, то надо идти вдоль любой улицы, тогда велика вероятность найти патруль и попросить у него помощи.
Работорговец хлопнул в ладоши. Выскочившие из дома чернокожие слуги спустили связанного юношу с осла и отвели внутрь дома.
– Ты устал, о драгоценнейший Авраам. Прошу в мой дом. Поешь, отдохнешь с дороги.
И Мустафа, более нисколько не заботясь о пленнике, провел гостя к расстеленному на полу ковру, на котором уже стояли во множестве угощения. Чернокожие слуги знали свое дело. Им, видимо, не в первый раз приходилось принимать рабов в таком плачевном виде, в каком предстал перед ними Хуан. Юношу отнесли в дальнюю часть дома, где поместили в специально оборудованной для пленников комнате, не имевшей окон и с крепким глиняным полом, в котором невозможно было устроить подкоп. Слуги Мустафы раздели пленника и омыли его водой. Затем их место заняла пожилая женщина. Она бегло осмотрела раны юноши, которые оказались лишь легкими ушибами и царапинами. Убедившись, что жизни приобретения Мустафы ничто не угрожает, женщина принесла в комнату большую плошку с сушеными фруктами и маленькую с холодной бараниной. Наконец-то Хуан смог поесть. После этого женщина еще раз вошла к пленнику, неся кувшин с водой. Юноша бросился к ней в ноги и тихо прошептал просьбу вывести его отсюда, но женщина лишь покачала головой и грустно вздохнула.
– Даже если я тебя выведу из комнаты, через дом тебе не пройти, – сказала она. – Тут кругом слуги.
– Я бы переоделся в женское платье и закрыл лицо, – прошептал дон Хуан, памятуя, как ловкий Клейнер провез его через ворота.
– У нас в доме, кроме меня, нет женщин, – был дан ему ответ. – Наш хозяин ими не интересуется.
И, оставив разочарованного юношу, женщина поспешила выйти, неохотно заперев дверь камеры, в которую поместили маркиза, и забрав с собой единственное освещение комнаты – глиняную плошку с горящим фитилем в масле.
Дон Хуан вытянулся на тонком тюфяке, который он на ощупь нашел в углу, и мгновенно заснул. Ему снилось синее небо, в котором сияли лазурные глаза прекрасной Анны. Глаза эти парили над юношей, постепенно вокруг них проявлялись очертания лица, а затем и тела, которое принадлежало не девушке, а быку. Бык с головой Анны и небесными глазами был заклеймен на лбу циркулем, который светился золотым светом, словно нимб над головой святого на изображении в церкви. Сей знак нового креста, изобретенный доном Карлосом де Карабасом, который нес бык, испугал спавшего юношу, заворочавшегося на тонком тюфяке. Перевернувшись на ушибленную руку, он проснулся. Очнувшись среди ночи в новом незнакомом месте, Хуан не сдержался и тихо заплакал. Он никогда не уезжал так далеко от дома, лишь один раз, в раннем детстве, побывав вместе с отцом на празднике Пасхи в Севилье. Грусть и боль захлестнули всего его. Встав на колени, юноша поднял голову и страстно воззвал к Госиоду:
– Боже Всемогущий, если ты существуешь, в чем я, раб твой, нисколько не сомневаюсь, вытащи меня отсюда. Освободи из рук нехристей! Молю тебя, дай мне силы преодолеть трудности, что ты ниспослал мне.
Помолившись и успокоившись, дон Хуан де Карабас улегся обратно на тюфяк и, успокоенный, заснул крепким сном. Ему более не на кого было надеяться, как на Господа Бога и на самого себя. На себя, пожалуй, даже больше.
Ранним утром, едва имам с мечети, что стояла посреди огромного арабского квартала Малаги, провозгласил первую из пяти ежедневных молитв, ростовщик, с которым Мустафа полностью рассчитался, хоть и не без вздохов по поводу опасного промысла, поспешно отбыл из города. Араб по его отбытии направился к пленнику. Едва он вошел, как Хуан проснулся. Юноша вскочил с тюфяка и встал перед работорговцем, совершенно обнаженный, возвышаясь над низкорослым арабом почти на целую голову. Его оливковая кожа, светившаяся в темноте, произвела на Мустафу столь сильное впечатление, что им тут же овладело сильное желание. Араб со смешком подскочил к юноше и стал водить своими волосатыми лапами по его нежной коже. Испуганный Хуан отпрыгнул в угол камеры. Вчера ночью служанка араба предупредила его, что хозяина интересуют богомерзкие сношения с мужчинами, но маркиз и предположить не мог, что это коснется его персоны. Мустафа, забормотав на ломаном испанском языке, что желает своему пленнику только добра, стянул с себя малиновые шаровары, обнажив необычайно маленький, не более мизинца ребенка, член. Вид такого заморыша внезапно так рассмешил юношу, обладавшего превосходными физическими данными, что он не удержался и захохотал. Мустафа, двинувшийся было со сладострастной ухмылкой на беззащитного дона Хуана, остановился как вкопанный посреди комнаты. Он сразу догадался, над чем так заливисто смеется тот, кто только что выглядел напуганным и покорным. Если бы Хуан стал сопротивляться, то наверняка Мустафа поступил бы точно так, как обычно он поступал со всеми симпатичными пленниками, что попадались ему в руки, а именно позвал бы крепких чернокожих рабов, которые бы держали новоявленную страсть хозяина, покуда тот не насладился им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Представ перед Хуаном, едва-едва отошедшим от жестокого приема, устроенного ему доном Октавио, крещеный еврей объявил, что пришел взыскать по долгу с дона Карлоса де Карабаса. При этом он размахивал долговой распиской маркиза. Юноша, не обращая внимания на Клейнера, оглядел с горестною улыбкой коварного викария, слывшего еще совсем недавно другом семейства де Карабасов, а также слуг герцога, тех самых, что зло избивали его палками. Вся сущность и тайные умыслы стоявших перед ним людей и герцога, незримо возвышавшегося за их спинами, словно грезы, пронеслись в голове Хуана. От него хотят во что бы то ни стало избавиться. Однако маркиз еще надеялся откупиться. Он велел старому Хорхе выкопать золотые монеты и принести их.
– Вот, – даже не потрудившись пересчитать золото, протянул Хуан горшок с дукатами обрадованному еврею. – Думаю, этого хватит. А теперь извольте меня покинуть.
– Нет, постойте! – воскликнул викарий.
Авраам Клейнер и слуги герцога, уже было повернувшие к дверям, остановились, ожидая дальнейших указаний от власть держащего.
– Это еще не все, – объявил викарий. – Властью, данной мне, приказываю задержать маркиза де Карабаса и препроводить его в тюрьму.
– За что? – воскликнул Хуан.
– Ты заплатил не все, – сообщил ему викарий, в то время как здоровенные слуги вязали руки юноши. – Этому несчастному пожилому человеку было нанесено оскорбление, – сказал он, указывая на подлого еврея, который в предчувствии дополнительных барышей тут же состроил плаксивую гримасу, выпятив нижнюю губу так, что она почти достала до кончика его длинного носа. – Как представитель светской власти и лицо духовное, я обязан защитить интересы христианина. Постановляю. Родовое имение маркиза де Карабаса передать во владение церкви, – неожиданно распорядился коварный викарий. – Сам же Хуан Карлос Мария де Карабас передается для отработки своего долга Аврааму Клейнеру.
Еврей радостно потер руки. Он схватил веревку, которая туго стягивала ладони маркиза, и злорадно прошипел:
– Этой ночью ты будешь спать с тысячью дохлых кошек!
Внезапно из глубины дома со всей прытью, невиданной для столь преклонного возраста, выскочил Хорхе. В руке он сжимал шпагу маркиза.
– Немедленно отпустите хозяина! – пролаял он сиплым голосом.
Слуги, двинувшиеся было на Хорхе, видя закаленный булат, стали медленно отступать. И тут коварный викарий, предвидевший, что если его затея сорвется, то герцог откажется от задуманного создания монастыря для дочери, ловко подскочил к Хорхе и со всей силы ударил его в висок висевшим на шее золоченым крестом. Хрупкий стариковский череп, не выдержав удара, проломился, и верный слуга рухнул на пол, заливая землю кровью. Хуан страшно взревел и бросился на викария, но слуги, опомнившись, принялись вновь избивать его.
– Только не убивайте! – орал боявшийся потерять свой интерес крещеный еврей.
Когда Хуан потерял сознание, слуги помогли Клейнеру погрузить его поперек осла, и еврей тихо и скоро повез юношу в сумерках, столь быстро наступающих в Кастилии. Однако он повез маркиза не в Севилью, а совсем в другую сторону. У Клейнера возник план, как он сможет лучше нажиться на столь неожиданном личном интересе герцога Инфантадского в этом деле. Недалеко от Карабаса жил мавр, знакомый ростовщика, который тайком скупал испанцев для продажи в рабство. К нему-то и направил свои стопы Клейнер, ведя под уздцы осла, на спине которого, словно тюк, лежал дон Хуан. Голова его бессильно болталась в такт шагам осла, а на дорогу из разбитого лба тихо капала кровь.
– Ничего, ничего, вспомнишь ты еще того дохлого поросенка, что кидал мне через окно, – зло приговаривал ростовщик. – Мустафа отвезет тебя в Африку, а там продаст на рынке рабов втридорога. Или же толкнет знакомому капитану гребцом на галеры, – стал мстительно мечтать Клейнер. – Ты даже не догадываешься, что за каких-нибудь полгода могут сделать галеры с человеком.
Так бормотал он, увозя свою добычу прочь от славного селения Карабас.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Испытания, выпадающие юноше, делают из него мужчину, выковывая характер. Несправедливые же лишения ожесточают его.
Еврей с Хуаном прибыл в город Малагу поздним вечером, буквально перед самым закрытием ворот. Юноша был сильно измучен долгим путешествием, во время которого проклятый ростовщик не только не кормил его, но еще и бил, вымещая на гордеце свои унижения. У самых ворот Авраам Клейнер, боясь, как бы стражи не проявили чрезмерную бдительность, крепко-накрепко связал сидящего на осле дона Хуана, засунул ему в рот кляп и накрыл сверху покрывалом, чтобы смотрелось наподобие паранджи. Малага в то время только-только перешла к испанцам из рук мавров, которые еще в великом множестве проживали в портовом городе, а потому мужчина, перевозящий на осле свою женщину-мусульманку, не был здесь редкостью. Стражи, даже не заглядывая под покрывало, пропустили хитрого еврея, который не только уплатил за вход в город, но и тихонько сунул начальнику караула в невзначай раскрытую ладонь пару-тройку монет. Деньги тотчас скрылись в рукаве стражника.
Недолго поплутав по узким улочкам портового города, Клейнер остановился перед большим глинобитным домом, совершенно квадратным, с плоской крышею, и три раза громко стукнул в дверь кулаком. Дверь, словно бы за ней с нетерпением ожидали гостя, тут же раскрылась, пропуская в крытый двор еврея и осла, на спине которого восседал измученный пленник.
Закрытый покрывалом, Хуан не мог ничего видеть, зато прекрасно слышал, о чем говорили стоящие возле него люди.
– О, Аллах великий, почему так долго? Я ждал тебя, о драгоценный Авраам, еще вчера. Что тебя задержало?
– Груз, дорогой Мустафа, исключительно груз.
– Да входи же быстрее. Не видел ли вас кто-нибудь?
– Чего ты так дрожишь, Мустафа?
– Я дрожу, о драгоценный Авраам, потому что дело с продажею испанцев становится опасным. Теперь постановлением короля Фердинанда запрещено вывозить рабов из Испании.
– А, ты так говоришь, потому что хочешь сбить цену на мой товар. Ты только посмотри, какого красивого юношу я тебе привез! – воскликнул проклятый иудей и сорвал с головы дона Хуана покрывало.
Маркиз на миг прищурился от света горящего факела. На него во все глаза смотрел маленький и чрезвычайно толстый араб. Араб был одет в одни лишь просторные шаровары малинового цвета. Верх же его был гол, если так можно выразиться, потому что грудь, спину и плечи Мустафы покрывали черные волосы, создавая на его теле что-то вроде шерстяной рубахи. Араб, увидав красивого юношу, хоть и несколько изуродованного распухшим носом и разбитыми губами, зацокал языком. Он бесцеремонно подскочил к оторопевшему Хуану и своими короткими пальцами раскрыл ему рот, оценив, как у коня на базаре, зубы. После, еще сильнее зацокав, работорговец принялся гладить и тискать мускулы юноши. Хуана от этих действий непременно бы вырвало, если б у него в желудке хоть что-то было. Заметив спазмы, прокатившиеся по телу юноши, Мустафа по-своему растолковал:
– Сейчас, мой птенчик, добрый Мустафа тебя покормит.
– Ну, как тебе товар? – напомнил об уговоре Авраам Клейнер, державший в руке горящий факел. – Стоит он того, что я запрашиваю?
– А он точно грамотный? – недоверчиво спросил Мустафа.
– Это же испанский гранд! Настоящий дворянин! – вскричал еврей, которому испуганный Мустафа тут же закрыл рот потной ладонью.
– Не кричи! Торговля испанскими аристократами карается смертью. Ты нас погубишь, теперь ночами по улицам ходят испанские патрули, – сообщил он.
Дон Хуан отметил про себя, что если ему удастся сбежать, то надо идти вдоль любой улицы, тогда велика вероятность найти патруль и попросить у него помощи.
Работорговец хлопнул в ладоши. Выскочившие из дома чернокожие слуги спустили связанного юношу с осла и отвели внутрь дома.
– Ты устал, о драгоценнейший Авраам. Прошу в мой дом. Поешь, отдохнешь с дороги.
И Мустафа, более нисколько не заботясь о пленнике, провел гостя к расстеленному на полу ковру, на котором уже стояли во множестве угощения. Чернокожие слуги знали свое дело. Им, видимо, не в первый раз приходилось принимать рабов в таком плачевном виде, в каком предстал перед ними Хуан. Юношу отнесли в дальнюю часть дома, где поместили в специально оборудованной для пленников комнате, не имевшей окон и с крепким глиняным полом, в котором невозможно было устроить подкоп. Слуги Мустафы раздели пленника и омыли его водой. Затем их место заняла пожилая женщина. Она бегло осмотрела раны юноши, которые оказались лишь легкими ушибами и царапинами. Убедившись, что жизни приобретения Мустафы ничто не угрожает, женщина принесла в комнату большую плошку с сушеными фруктами и маленькую с холодной бараниной. Наконец-то Хуан смог поесть. После этого женщина еще раз вошла к пленнику, неся кувшин с водой. Юноша бросился к ней в ноги и тихо прошептал просьбу вывести его отсюда, но женщина лишь покачала головой и грустно вздохнула.
– Даже если я тебя выведу из комнаты, через дом тебе не пройти, – сказала она. – Тут кругом слуги.
– Я бы переоделся в женское платье и закрыл лицо, – прошептал дон Хуан, памятуя, как ловкий Клейнер провез его через ворота.
– У нас в доме, кроме меня, нет женщин, – был дан ему ответ. – Наш хозяин ими не интересуется.
И, оставив разочарованного юношу, женщина поспешила выйти, неохотно заперев дверь камеры, в которую поместили маркиза, и забрав с собой единственное освещение комнаты – глиняную плошку с горящим фитилем в масле.
Дон Хуан вытянулся на тонком тюфяке, который он на ощупь нашел в углу, и мгновенно заснул. Ему снилось синее небо, в котором сияли лазурные глаза прекрасной Анны. Глаза эти парили над юношей, постепенно вокруг них проявлялись очертания лица, а затем и тела, которое принадлежало не девушке, а быку. Бык с головой Анны и небесными глазами был заклеймен на лбу циркулем, который светился золотым светом, словно нимб над головой святого на изображении в церкви. Сей знак нового креста, изобретенный доном Карлосом де Карабасом, который нес бык, испугал спавшего юношу, заворочавшегося на тонком тюфяке. Перевернувшись на ушибленную руку, он проснулся. Очнувшись среди ночи в новом незнакомом месте, Хуан не сдержался и тихо заплакал. Он никогда не уезжал так далеко от дома, лишь один раз, в раннем детстве, побывав вместе с отцом на празднике Пасхи в Севилье. Грусть и боль захлестнули всего его. Встав на колени, юноша поднял голову и страстно воззвал к Госиоду:
– Боже Всемогущий, если ты существуешь, в чем я, раб твой, нисколько не сомневаюсь, вытащи меня отсюда. Освободи из рук нехристей! Молю тебя, дай мне силы преодолеть трудности, что ты ниспослал мне.
Помолившись и успокоившись, дон Хуан де Карабас улегся обратно на тюфяк и, успокоенный, заснул крепким сном. Ему более не на кого было надеяться, как на Господа Бога и на самого себя. На себя, пожалуй, даже больше.
Ранним утром, едва имам с мечети, что стояла посреди огромного арабского квартала Малаги, провозгласил первую из пяти ежедневных молитв, ростовщик, с которым Мустафа полностью рассчитался, хоть и не без вздохов по поводу опасного промысла, поспешно отбыл из города. Араб по его отбытии направился к пленнику. Едва он вошел, как Хуан проснулся. Юноша вскочил с тюфяка и встал перед работорговцем, совершенно обнаженный, возвышаясь над низкорослым арабом почти на целую голову. Его оливковая кожа, светившаяся в темноте, произвела на Мустафу столь сильное впечатление, что им тут же овладело сильное желание. Араб со смешком подскочил к юноше и стал водить своими волосатыми лапами по его нежной коже. Испуганный Хуан отпрыгнул в угол камеры. Вчера ночью служанка араба предупредила его, что хозяина интересуют богомерзкие сношения с мужчинами, но маркиз и предположить не мог, что это коснется его персоны. Мустафа, забормотав на ломаном испанском языке, что желает своему пленнику только добра, стянул с себя малиновые шаровары, обнажив необычайно маленький, не более мизинца ребенка, член. Вид такого заморыша внезапно так рассмешил юношу, обладавшего превосходными физическими данными, что он не удержался и захохотал. Мустафа, двинувшийся было со сладострастной ухмылкой на беззащитного дона Хуана, остановился как вкопанный посреди комнаты. Он сразу догадался, над чем так заливисто смеется тот, кто только что выглядел напуганным и покорным. Если бы Хуан стал сопротивляться, то наверняка Мустафа поступил бы точно так, как обычно он поступал со всеми симпатичными пленниками, что попадались ему в руки, а именно позвал бы крепких чернокожих рабов, которые бы держали новоявленную страсть хозяина, покуда тот не насладился им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29