Для этого он не пошел переулком, а, миновав два огородных перелаза, обогнул зады соседних домов и опять же огородом юркнул на крыльцо Гутиного дома…
– Все в порядке! – сказал Женька ребятам. – Раньше двух часов ночи не выйдет. Борька, не высовывайся, не ровен час, заметит!
Парни посмотрели добрую половину кинофильма «Зеленая карета», погуляли со своими девчонками, развели их по домам и примерно в час ночи были на условленном месте.
Товарищ Реутов вышел из дома Гути Перестуковой минут без пятнадцати два, минут десять возился с повеселевшим мерином и в начале третьего уже ехал по длинной улице Сосновки в сторону райцентра.
Пьян он был средне.
Мерин с клеймом из двух букв – «п» и «о» – шел спокойно, дорога накатанно блестела, вожжи Реутов прочно привязал к боку тележки, так как мерин хорошо знал дорогу, и был бы путь их усыпан лунными блестками до самой районной околицы, если бы не случилось странное – мерин неожиданно остановился, призывно, ласково заржал.
– Ты чего стал, холера?! – удивился Реутов.
А клейменый мерин стоял потому, что упирался мордой в плетень из свежих тальниковых веток.
– Матушки! – воскликнул пораженный лектор и от удивления три раза икнул. – Куда же мы заехали, если здесь забор?
Не в силах поднять чугунную голову, он исподлобья оглядел залитый лунностью мир и замигал огорошенно: улица шла, как полагается идти улице, прямо и ровно, по бокам стояли, как положено, дома.
Вот колодезный журавль, вот торчит за плетнем крыша пожарного депо, тянется вверх острый шпиль гасиловского флигеля.
– Дура! – сердито закричал на мерина товарищ Реутов. – На тебя полагаешься, как на самого себя, а ты куда меня завез, холера? Ты ведь не в ту сторону меня везешь, скотина!
Товарищ Реутов завернул мерина обратно.
– Вот как надо ехать, леший бы тебя забрал, безмозглую скотину! Но-но! Давай шагай!
Мерин был скотиной веселой, ему было все равно, куда везти товарища Реутова, так как общество по распространению собственной конюшни не имело, и добрый мерин поочередно живал то в райкомхозовских владениях, то в конюшне райотдела милиции, то в геологоразведке. Чаще же всего он ночевал в окрестных деревнях, потому и не знал родного места.
Добрый конь весело прошагал по улице метров двести, затем махнул хвостом и опять остановился.
– Это еще что же за фокусы, пропастина! – совсем грубо закричал товарищ Реутов. – Ты чего опять стал? Чего стал?…
На этих словах он прикусил язык – перед мордой коня снова торчал плетень из свежих ивовых прутьев. Это было так поразительно, что товарищ Реутов целых три минуты сидел немо и вяло, потом вздохнул, как вздыхал мерин, когда его расседлывали.
После всего этого Реутов решительно выбрался из двуколки, описывая зигзаги, подошел к плетню, потрогал его пальцами и шепотом спросил:
– Это почему здесь?
На дальнейшее Реутова не хватило: неведомая сила бросила его на плетень, и он прижался к нему так страстно, словно обнимался с ивовыми прутьями. Так прошло минут пять, затем та же неведомая сила отбросила Реутова от плетня к двуколке, на мягкую дерматиновую обитость.
– Опять же неправильно поехали, охламон ты этакий! – вдруг трезво сказал Реутов. – А ну, давай поворачивай назад!
Реутов сызнова развернул лошадь, поехал обратно и через двести метров, естественно, уперся в плетень. На этот раз товарищ Реутов совершенно ничего не сказал, а только крепко зажмурился и стал отчаянно вертеть головой, точно сбрасывал с затылка пчелу. Мотал он головой с полминуты, затем открыл осторожно правый глаз, посмотрел им на плетень.
– Иррациональная картина! – пробормотал Реутов себе под нос и тоненько засмеялся. – Гутя, а Гутя, я, кажется, заснул нечаянно!
В тишине ночной улицы голос далеко разнесся, тоненький смех проверещал в глухом проулке и вернулся к товарищу Реутову басовитым демоническим хохотом, в ответ на который он еще раз тоненько засмеялся и стал клониться на бок – укладывался баиньки на ласковую дерматиновую внутренность двуколки. Он, видимо, уже спал, когда из лунной полосы, что пересекала улицу, послышался гипнотизирующий, глухой по-ночному голос Женьки Столетова:
– Я же говорил, что можно доказать в домашних условиях круглость Земли!
В ответ на это товарищ Реутов сонно похлопал губами, протяжно улыбнулся, сладко зевнул.
Он уронил голову на дерматин и уснул здоровым сном коренастого, жилистого человека.
Ко всему привычный мерин еще несколько раз мотнул головой, понурился и тоже сладко уснул, прижавшись мягкими губами к свежим тальниковым прутьям плетня, пахнувшим весной, заливными лугами, молодыми кобылами и ветром.
Минут через пять из глухого переулка вышли четверо друзей, подобравшись на цыпочках к двуколке, заговорили полными голосами, так как поняли, что товарища Реутова теперь с пушками не добудишься – такой это был здоровый, крепкий человек.
– Может быть, уберем плетень и пужнем мерина? – спросил друзей Женька Столетов. – Жалко мне чего-то стало Реутова…
– Слабак! – съязвил Генка Попов. – Сентиментальный слюнтяй! Впрочем, ставлю на голосование. Кто за Женькино предложение? Все против… Решено! Оставим товарища Реутова в лапах рока. Если мерин сам пойдет, пусть себе шагает…
Они бесшумно и ловко сняли с дороги два новых ивовых плетня, чтобы не осталось улик, сбросили их в черную обскую воду, проследив за тем, как плетни отправляются в длинный путь к Ледовитому океану, вернулись на улицу. Мерин по-прежнему безмятежно спал, Реутов храпел так, что шевелились усики-щетки, луна висела прямо над его головой, а на широком плесе Оби двигался весь в огнях пассажирский пароход, и даже без подзорной трубы можно было заметить, что из-за отдаленности судно кажется укороченным.
– Спать, братцы, скорее спать!
Ребята торопливо разошлись по домам, а утром Сосновка увидела забавную картину: стоит посередине пустой улицы двуколка, в ней мирно похрапывает товарищ Реутов, клейменый мерин спит тоже и шевелит губами, точно щиплет свежую траву.
Закончив рассказывать, Борис Маслов вынул из кармана пачку «БТ», прикурил от сигареты Геннадия Попова, пуская задумчивые клубы дыма, насмешливо сказал:
– Ну и началась история с географией! Товарищу Реутову молчать бы в тряпочку, а он, такой дурак, накатал на нас жалобы во все инстанции. Естественно, заварилась каша! Генка чуть из секретарей не полетел раньше времени. И товарищ Пилипенко нас вызывал…
– А как же! – тотчас же отозвался участковый инспектор и сделал шаг вперед, как делал всегда, когда начинал говорить. – Вот вы перегородили улицу, а если бы автомашина специального назначения… К примеру, пожарная машина или наша, милицейская! Вдруг пожар или происшествие?
Он сделал шаг назад, снова спрятал в темноту плакатное, героическое лицо.
В кабинете было ни тихо, ни шумно, ни весело, ни печально. Сидели в нем дружные парни, глядел на них капитан уголовного розыска, стоял свечечкой молодой участковый инспектор. Было такое чувство, словно все думают об одном.
– Что происходило на лесосеке двадцать второго мая? – безнадежно спросил капитан Прохоров. – Какая необычность вернула Заварзина на эстакаду? Почему он вернулся именно двадцать второго мая? Ведь Женька каждый день ставит трактор дыбом… Чем необычен день двадцать второго мая?
Прохорову показалось, что в комнате сделалось душно, потемнело. Борис Маслов, Геннадий Попов, Андрей Лузгин одинаковыми движениями опустили головы, Гукасов и Лобанов замерли на подоконнике со сцепленными руками, поддерживая друг друга, чтобы не выпасть из окна. Тишина было глухой, смятой, как утренняя постель; над Обью холодно посверкивала большая звезда, видимо, планета, лучи кололи зрачки.
– Этого мы вам не скажем, Александр Матвеевич! – проговорил Геннадий Попов, бесшумно слезая со стола. – Мы сами поклялись довести дело до конца… Мы сами должны это сделать!
Спустились с подоконника Леонид Гукасов и Марк Лобанов, стоял уже на ногах Борис Маслов, просторно сидел на стуле Андрюшка Лузгин.
– Вы не обижайтесь на нас, Александр Матвеевич, – сказал он. – Есть такие вещи, которые мы должны сделать сами…
– Мы после смерти Женьки не собираемся больше вместе, – сказал Генка Попов. – Мы друг на друга смотреть боимся, когда оказываемся втроем… Вы нас сегодня впервые собрали… Но мы… Мы добьемся, что Гасилова снимут с работы…
Прохоров обнаружил, что сидеть на раскладушке не так уж удобно, как представлялось раньше, – во-первых, низко и затекают ноги, во-вторых, побаливает спина и, в-третьих, лица парней видны снизу, что искажало картину: гримаса неудовольствия могла быть принята за улыбку. Прохоров встал, нашел глазами свободный подоконник – тот, который выходил на огороды, и сел на него.
– Сами, сами, – недовольно пробурчал капитан уголовного розыска. – Все они хотят сделать сами…
Лузгин бросил взгляд на Маслова. Маслов угрюмо посмотрел на самого Лузгина, потом трое уставились на остальных присутствующих.
– Мы пойдем, Александр Матвеевич! – угрюмо сказал Андрей Лузгин. – Завтра рабочий день… До свидания, Александр Матвеевич!
Прохоров продолжал сидеть, упираясь затылком в наличник, видеть боковым зрением крутую излучину лунной Оби, чувствовать запах умытой дождем земли. Он так и не пошевелился, только негромко сказал: «До свидания, товарищи!» – когда парни тихо, по одному начали выходить из кабинета. Последним ушел участковый Пилипенко, его металлические сапоги по крыльцу простучали бережно.
Капитан уголовного розыска Прохоров еще минут десять сидел на раскладушке, затем поднялся, медленный, но точный в движениях, как лунатик, наискосок пересек кабинет, остановившись возле стола, наклонил гудящую от усталости и тоски голову.
Одиночество становилось теперь уже непереносимым, как зубная боль, и он болезненно сморщился, прикусил нижнюю губу.
«У меня сегодня был трудный день!» – думал он устало. Утренний телефонный разговор с областным начальством, звонки в районные организации, Анна Лукьяненок, Аркадий Заварзин – всего этого было так много, что могло бы хватить нормальному человеку на месяц. А Прохоров прожил все это за день, за коротенькие семнадцать часов, и этого было много для Прохорова с его узковатыми плечами, длинной шеей, с тонкими руками и мешковато сидящим костюмом. «Вредное производство»! – размышлял он с иронией.
Прохоров глядел на телефон и думал, что Вера домой приходит поздно, иногда во втором часу, – усталая, раздавленная, со следами краски на лице. Она долго лежит в горячей ванне, потом пьет чай, сосет дешевенькие леденцы и читает «Трех мушкетеров». Ложится она часа в три ночи, а сейчас Вера еще не успела залезть в ванну, еще сидит на маленьком диванчике, руки упали, волосы растрепаны…
Если ей сейчас позвонить, она сразу поймет, что звонок от Прохора: побледнеет слегка, возьмет трубку мягкой рукой.
Во втором часу ночи районная телефонистка соединит с областным городом немедленно, он через минуту услышит Верин голос, ее дыхание в трубке. Она и по «Здравствуй, Вера!» поймет, как он одинок, как трудно нести на плечах дело родного уголовного розыска, как он боится идти к родителям Столетова.
Он решился наконец – осторожно поднял трубку, прислонил холодный эбонит к теплому уху, послушал вьюжное гуденье.
– Первая! – свежим голосом сказала телефонистка. – Слушаю, слушаю!
Прохоров неторопливо назвал свой сосновский номер, сообщил счет райотдела милиции на телефонной станции, монотонным голосом, с остановками назвал цифры 2-43-78. «Соединяю!» – тут же сказала телефонистка. В трубке завывало, радиоголос звенел позывными радиостанции «Маяк» – два часа ночи, потом послышались гудки городской автоматической станции.
Он насчитал шесть длинных гудков, пока, вывалившись из тартарары небытия, раздался сдавленный голос Веры:
– Это ты, Прохоров? Прохоров, это ты?
– Здравствуй, Вера! – сказал он с улыбкой. – Ты сидишь на диване?
– Ты ошибся, – ответила она. – Я уже собираюсь принимать ванну, я отсидела уже на диване.
Он привык к тому, что Вера обычным предложениям предпочитала короткие.
– Я ошибся потому, – сказал Прохоров, – что думал: половина второго, а сейчас, оказывается, ровно два… С секундами… – добавил он, подумав. – Поэтому я и ошибся, Вера.
Он представил ее – в легком коротком халате, с прямыми, как бы безвольными волосами, с опущенными чулками, которые она от усталости не могла снять до конца, с запавшими, всегда немного настороженными глазами. Она имела привычку, разговаривая по телефону, одно плечо держать низко опущенным, и ему отчего-то нравилось это.
– Ты очень устала, Вера? – спросил Прохоров в трубку. – Я высчитал, что сегодня у тебя был трудный день… Премьера?
– Ты любишь меня, Прохоров? – тихо отозвалась женщина. – Отвечай немедленно, Прохоров!
– Я тебя люблю! – ответил он не сразу.
Трубка замолчала. Он видел, как Вера еще ниже опускает левое плечо, одергивает полы халата, чтобы прикрыть колени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68