Все еще взвинченный вчерашней смертью ивана, я сунул его пистолет в карман куртки, прежде чем ответить на стук.
– Кто там?
– Доктор Новак.
Разговор о нашем деле не занял много времени. Я объяснил клиенту, что мой информатор из штаба Группы советских оккупационных войск позвонил в полицию Магдебурга – ближайшего к Вернигероде штабного города, – и там ему подтвердили: фрау Новак действительно задержана органами МВД с целью «защитить ее от нападения». По возвращении Новака домой, он и его жена будут немедленно депортированы на Украину, в Харьков, для работ «на благо жизненно важных интересов народа Союза Советских Социалистических Республик».
Новак мрачно кивнул.
– Этого и следовало ожидать, – обреченно вздохнул он. – Большинство металлургических предприятий сконцентрировано именно там.
– И что вы будете делать теперь? – спросил я.
Он покачал головой с таким унылым видом, что мне стало его безмерно жаль, и не меньше жаль фрау Новак: она была обречена.
– Вы знаете, где меня найти, если вам понадобится моя помощь.
Новак кивнул на мешок с углем, который мы с ним дотащили от такси до моей квартиры, и сказал:
– Судя по вашему лицу, нелегко достался вам этот уголь.
– Скажу прямо, этого угля не хватит даже на то, чтобы поддержать тепло в моей квартире хотя бы в течение дня. – Я помолчал. – Это не мое дело, доктор Новак, но все же... Вы вернетесь?
– Вы правы, это не ваше дело.
Как бы то ни было, я пожелал доктору удачи, а когда он ушел, перенес уголь в гостиную в предвкушении вожделенного тепла в моем доме и разжег в печке огонь.
Я прекрасно провел утро, праздно валяясь на кушетке, и намеревался остаться дома на весь день, но в полдень нашел трость в буфете и, прихрамывая, с трудом добрался до Курфюрстендам, где, отстояв в очереди по меньшей мере полчаса, сел на трамвай, следующий в восточном направлении.
– Черный рынок! – крикнул кондуктор, когда за окнами вагона показался разрушенный Рейхстаг, и я вместе со всеми покинул трамвай.
Ни один немец, сколь бы респектабельным он ни был, не считал для себя зазорным время от времени посещать черный рынок. Здесь сходились пути и едва сводящего концы с концами горожанина со средним доходом двести марок в неделю, которого хватало только на пачку сигарет, и преуспевающего бизнесмена. И тот и другой были не прочь воспользоваться услугами черного рынка, потому что, в сущности, бесполезные рейхсмарки годились только для того, чтобы платить ренту и покупать продукты по скудным продовольственным карточкам. Для изучающего классическую экономику Берлин мог бы стать прекрасной моделью делового цикла, обусловленного и алчностью, и нуждой.
Перед черневшим Рейхстагом на площади размером с футбольное поле по меньшей мере тысяча людей кучковалась небольшими конспиративными группками, держа перед собой предлагаемый на продажу товар: пакеты с сахарином, сигареты, иглы для швейных машин, кофе, продуктовые карточки, в основном поддельные, шоколад и презервативы. От одной группки к другой прохаживались потенциальные покупатели, с нарочитым пренебрежением осматривая выставленный на продажу товар и выискивая то, что они пришли купить. А купить здесь можно было все что угодно: от документов, подтверждающих право на разрушенную бомбежкой собственность, до фальшивых сертификатов о денацификации, гарантировавших, что предъявитель сего «не заражен нацистской идеологией» и потому может быть принят на работу по какой-либо специальности, находившейся под контролем союзников, будь то дирижер оркестра или дворник.
Но утверждать, что здесь бывают только немцы, – значит погрешить против истины. Французы приходили покупать ювелирные украшения для своих подруг, оставшихся дома, британцы приобретали фотоаппараты, дабы запечатлеться во время отдыха на море, американцы скупали антиквариат – большей частью искусные подделки, производимые многочисленными кустарными мастерскими, расположенными недалеко от Савиньиплац, Иваны приходили, чтобы потратить месячное жалованье на покупку часов. Вот на них-то я и возлагал надежды.
Я занял место рядом с мужчиной на костылях – его протез торчал из мешка, висевшего за спиной, – и выставил часы на обозрение, держа их за ремешки. Некоторое время спустя я дружелюбно кивнул моему одноногому соседу. На мой взгляд, у него не было ничего, выставленного на продажу, и, не удержавшись, я полюбопытствовал, что он продает.
Красноречивым движением затылка он указал на свой мешок и ответил без тени сожаления:
– Мою ногу.
– Это очень плохо. Как же вы сами без нее?
Его лицо осталось совершенно бесстрастным. Затем он взглянул на мои часы.
– Превосходные, – сказал он. – Тут минут пятнадцать назад толкался иван. Он искал хорошие часы. За десять процентов я мог бы найти и привести его к вам.
Я задумался: кто знает, как долго мне придется дрогнуть на холоде, пока я не продам их?
– Пять, – услышал я свой голос. – Но если он купит.
Мужчина согласно кивнул и, налегая на костыли; исчез в направлении Кроллоперахаус. Минут через десять он вернулся, тяжело дыша, в сопровождении не одного, а двоих русских солдат, которые после множества убедительных доводов купили «Микки-Маус» и золотой «Патек» за тысячу семьсот долларов.
Когда иваны ушли, я отсчитал девять сальных банкнот от пачки денег, полученных от них, и вручил одноногому.
– Может, теперь вам не придется продавав вашу ногу.
– Может быть, – ответил он, презрительно фыркнув, и несколько минут спустя продал свой протез за пять блоков сигарет «Уинстон».
В тот день мне больше не везло, и, надев на руку двое оставшихся часов, я решил возвратиться домой. Но, проходя мимо похожего на призрак Рейхстага с окнами, заложенными кирпичами, и скелетоподобным остовом купола, я передумал. А причиной тому послужил один из разухабистых рисунков, намалеванных на стене, сопровожденный надписью: «То, что делают немецкие женщины, заставляет немца рыдать, а американца – ходить в кальсонах».
Поезд на Целендорф со станции в американском секторе Берлина быстро доставил меня на Кронпринценалле, к находившемуся в километре от военного штаба США американскому бару «Джонни», где работала Кирстен.
К этому времени уже стемнело, и я отыскал бар по сияющим огнями запотевшим окнам и нескольким джипам напротив него. Надпись над довольно обшарпанной дверью гласила, что вход открыт только для военнослужащих трех высших чинов. Перед дверью топтался пожилой мужчина, сутулая фигура которого напоминала эскимосскую хижину иглу, – один из тысячи горожан – собирателей мусора, зарабатывающих на жизнь, подбирая окурки сигарет. Как и проститутки, каждый собиратель мусора имел свой собственный район с вожделенными тротуарами перед американскими барами и клубами, где в удачный день случалось насобирать до ста окурков; табака хватало на то, чтобы сделать десять – пятнадцать сигарет и продать их за пять долларов.
– Эй, дядя! – обратился я к нему. – Хочешь заработать четыре штуки «Уинстона»? – Я достал пачку, купленную у Рейхстага, и положил четыре сигареты на ладонь. Слезившиеся глаза мужчины нетерпеливо метнулись от сигарет к моему лицу.
– Что за работа?
– Две сейчас и две после того, как ты предупредишь меня, когда отсюда выйдет вот эта дама. – Я дал ему фотографию Кирстен, хранившуюся в моем бумажнике.
– Очень привлекательная, – сказал он с вожделением.
– Это не имеет значения. – Я указал пальцем на непристойного вида кафе вверх по Кронпринценалле, неподалеку от военного штаба США. – Видишь это кафе? – Он кивнул. – Я буду ждать там.
Мусорщик отсалютовал мне, быстро пряча в карман брюк фотографию и сигареты, и хотел было вернуться к прерванному мною занятию – изучению вымощенного плитами тротуара, – но я удержал его за неряшливый шейный платок, намотанный на короткой шее.
– Не забудь, – сказал я, туже стискивая платок. – И не вздумай мошенничать. Я, в случае чего, тебя из-под земли достану, если «забудешь» предупредить меня. Ты понял?
Старик, казалось, почувствовал мое беспокойство и гнусно осклабился:
– Это она, должно быть, давно забыла тебя, но можешь быть уверен: я не забуду.
Его лицо, походившее на дверь гаража со множеством блестящих масляных пятен, побагровело, когда я еще крепче сжал пальцы.
– Я посмотрю, как ты не забудешь, – сказал я и наконец отпустил мусорщика, чувствуя себя немного виноватым за столь грубое обращение с ним. Я дал ему еще одну сигарету в счет компенсации нанесенного мною морального ущерба и, не обращая внимания на его неуемные восторги моим на редкость добрым характером, пошел вверх по улице в направлении обшарпанного кафе.
Сидя в одиночестве, я потягивал низкосортный бренди, покуривал сигареты и прислушивался к голосам вокруг меня. Время тянулось медленно, казалось, что прошла вечность, но не минуло и двух часов, как появился отвратительный мусорщик с торжествующей ухмылкой.
– Эта дама, сэр, – сказал он, торопливо указывая в сторону железнодорожной станции, – она пошла туда. – Он подождал, когда я расплачусь причитающимися ему за труды сигаретами, и добавил: – Со своим дружком. Полагаю, капитаном. Во всяком случае, кто бы он ни был, это красивый молодой парень.
Я не стал дожидаться, когда он закончит свою речь, и последовал в указанном направлении.
Вскоре я заметил Кирстен в обнимку с американским офицером. Я следовал в некотором отдалении, но полная луна помогала мне видеть, как они неторопливо брели по улице, затем подошли к разрушенному бомбой жилому дому, напоминающему слоеное пирожное: шесть его этажей обрушились один на другой и скрылись среди развалин. Стоит ли идти за ними, спрашивал я себя, нужно ли мне видеть все до конца?
Желчь подступила к горлу, и, пересилив себя, я решил остаться и рассеять наконец сомнение, камнем лежавшее на сердце.
Прежде чем увидеть их, я услышал разговор, походивший на жужжание пчел. Они говорили по-английски быстрее, чем я мог перевести, но она, кажется, объясняла, что не может опаздывать домой две ночи подряд. В это время на луну наползло облако, и вокруг стемнело. Я переместился за огромную груду щебня, откуда парочку было лучше видно. Лунный свет вновь проник через голые стропила крыши. Какое-то мгновение они являли собой саму невинность, стоя друг возле друга и не произнося ни слова, а потом она опустилась перед ним на колени, а он положил руки ей на голову – ни дать ни взять святое благословение. Я не сразу понял, почему голова Кирстен вздрагивает на плечах, но когда ее спутник сладострастно застонал, у меня точно пелена упала с глаз, и тотчас охватило чувство опустошенности.
Я незаметно ускользнул со своего наблюдательного пункта и напился до отупения.
Глава 4
Ночь я провел на кушетке. Кирстен, уже крепко спавшая в кровати к тому времени, когда я дотащился до дому, ошибочно отнесла мое уединение на счет исходившего от меня жутчайшего перегара. Я притворялся спящим до тех пор, пока они не ушла из дому, хотя мне и не удалось избежать ее прощального поцелуя в лоб. Она насвистывала, спускаясь по лестнице и выходя на улицу. Я встал и глядел из окна ей вслед, пока она шла вверх по Фазененштрассе в сторону зоопарка, к станции, откуда поезда отправлялись на Целендорф.
Потеряв Кирстен из виду, я попытался кое-как привести себя в порядок, чтобы достойно встретить наступающий день. Моя голова тряслась, как у взбешенного добермана, но после обтирания намоченным в ледяной воде полотенцем, двух чашек подаренного капитаном кофе и сигареты я почувствовал себя более или менее сносно. Однако меня захлестнули воспоминания о том, каким образом Кирстен доставляла удовольствие американскому капитану, я строил самые невероятные планы мести, додумался уже до той крайности, которая постигла моего попутчика – солдата Красной Армии, и так распалился, что, не задумываясь, ответил на внезапный стук в дверь.
Русский, стоящий за дверью, был коренастым, но мне он показался выше самого рослого солдата Красной Армии: на серебряных погонах его шинели со светло-голубыми просветами золотились три звездочки, указывая, что передо мной полковник МВД – советской секретной политической полиции.
– Господин Гюнтер? – вежливо спросил он.
Я угрюмо кивнул; досадуя на свою неосторожность и судорожно соображая, куда я положил пистолет убитого ивана и смогу ли выпутаться из этой истории. А может, за дверью ждет караул, чтобы арестовать меня?
Офицер снял фуражку, лихо щелкнул каблуками, словно пруссак, и, набрав в легкие воздух, браво представился:
– Полковник Порошин, к вашим услугам. Можно войти? – Он не стал ждать ответа: эти люди вообще не привыкли ждать.
На вид полковнику можно было дать не больше тридцати, и волосы он позволял себе носить чуть длиннее, чем разрешалось солдату. Войдя в гостиную, он повернулся ко мне лицом и изобразил на нем некое подобие улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Кто там?
– Доктор Новак.
Разговор о нашем деле не занял много времени. Я объяснил клиенту, что мой информатор из штаба Группы советских оккупационных войск позвонил в полицию Магдебурга – ближайшего к Вернигероде штабного города, – и там ему подтвердили: фрау Новак действительно задержана органами МВД с целью «защитить ее от нападения». По возвращении Новака домой, он и его жена будут немедленно депортированы на Украину, в Харьков, для работ «на благо жизненно важных интересов народа Союза Советских Социалистических Республик».
Новак мрачно кивнул.
– Этого и следовало ожидать, – обреченно вздохнул он. – Большинство металлургических предприятий сконцентрировано именно там.
– И что вы будете делать теперь? – спросил я.
Он покачал головой с таким унылым видом, что мне стало его безмерно жаль, и не меньше жаль фрау Новак: она была обречена.
– Вы знаете, где меня найти, если вам понадобится моя помощь.
Новак кивнул на мешок с углем, который мы с ним дотащили от такси до моей квартиры, и сказал:
– Судя по вашему лицу, нелегко достался вам этот уголь.
– Скажу прямо, этого угля не хватит даже на то, чтобы поддержать тепло в моей квартире хотя бы в течение дня. – Я помолчал. – Это не мое дело, доктор Новак, но все же... Вы вернетесь?
– Вы правы, это не ваше дело.
Как бы то ни было, я пожелал доктору удачи, а когда он ушел, перенес уголь в гостиную в предвкушении вожделенного тепла в моем доме и разжег в печке огонь.
Я прекрасно провел утро, праздно валяясь на кушетке, и намеревался остаться дома на весь день, но в полдень нашел трость в буфете и, прихрамывая, с трудом добрался до Курфюрстендам, где, отстояв в очереди по меньшей мере полчаса, сел на трамвай, следующий в восточном направлении.
– Черный рынок! – крикнул кондуктор, когда за окнами вагона показался разрушенный Рейхстаг, и я вместе со всеми покинул трамвай.
Ни один немец, сколь бы респектабельным он ни был, не считал для себя зазорным время от времени посещать черный рынок. Здесь сходились пути и едва сводящего концы с концами горожанина со средним доходом двести марок в неделю, которого хватало только на пачку сигарет, и преуспевающего бизнесмена. И тот и другой были не прочь воспользоваться услугами черного рынка, потому что, в сущности, бесполезные рейхсмарки годились только для того, чтобы платить ренту и покупать продукты по скудным продовольственным карточкам. Для изучающего классическую экономику Берлин мог бы стать прекрасной моделью делового цикла, обусловленного и алчностью, и нуждой.
Перед черневшим Рейхстагом на площади размером с футбольное поле по меньшей мере тысяча людей кучковалась небольшими конспиративными группками, держа перед собой предлагаемый на продажу товар: пакеты с сахарином, сигареты, иглы для швейных машин, кофе, продуктовые карточки, в основном поддельные, шоколад и презервативы. От одной группки к другой прохаживались потенциальные покупатели, с нарочитым пренебрежением осматривая выставленный на продажу товар и выискивая то, что они пришли купить. А купить здесь можно было все что угодно: от документов, подтверждающих право на разрушенную бомбежкой собственность, до фальшивых сертификатов о денацификации, гарантировавших, что предъявитель сего «не заражен нацистской идеологией» и потому может быть принят на работу по какой-либо специальности, находившейся под контролем союзников, будь то дирижер оркестра или дворник.
Но утверждать, что здесь бывают только немцы, – значит погрешить против истины. Французы приходили покупать ювелирные украшения для своих подруг, оставшихся дома, британцы приобретали фотоаппараты, дабы запечатлеться во время отдыха на море, американцы скупали антиквариат – большей частью искусные подделки, производимые многочисленными кустарными мастерскими, расположенными недалеко от Савиньиплац, Иваны приходили, чтобы потратить месячное жалованье на покупку часов. Вот на них-то я и возлагал надежды.
Я занял место рядом с мужчиной на костылях – его протез торчал из мешка, висевшего за спиной, – и выставил часы на обозрение, держа их за ремешки. Некоторое время спустя я дружелюбно кивнул моему одноногому соседу. На мой взгляд, у него не было ничего, выставленного на продажу, и, не удержавшись, я полюбопытствовал, что он продает.
Красноречивым движением затылка он указал на свой мешок и ответил без тени сожаления:
– Мою ногу.
– Это очень плохо. Как же вы сами без нее?
Его лицо осталось совершенно бесстрастным. Затем он взглянул на мои часы.
– Превосходные, – сказал он. – Тут минут пятнадцать назад толкался иван. Он искал хорошие часы. За десять процентов я мог бы найти и привести его к вам.
Я задумался: кто знает, как долго мне придется дрогнуть на холоде, пока я не продам их?
– Пять, – услышал я свой голос. – Но если он купит.
Мужчина согласно кивнул и, налегая на костыли; исчез в направлении Кроллоперахаус. Минут через десять он вернулся, тяжело дыша, в сопровождении не одного, а двоих русских солдат, которые после множества убедительных доводов купили «Микки-Маус» и золотой «Патек» за тысячу семьсот долларов.
Когда иваны ушли, я отсчитал девять сальных банкнот от пачки денег, полученных от них, и вручил одноногому.
– Может, теперь вам не придется продавав вашу ногу.
– Может быть, – ответил он, презрительно фыркнув, и несколько минут спустя продал свой протез за пять блоков сигарет «Уинстон».
В тот день мне больше не везло, и, надев на руку двое оставшихся часов, я решил возвратиться домой. Но, проходя мимо похожего на призрак Рейхстага с окнами, заложенными кирпичами, и скелетоподобным остовом купола, я передумал. А причиной тому послужил один из разухабистых рисунков, намалеванных на стене, сопровожденный надписью: «То, что делают немецкие женщины, заставляет немца рыдать, а американца – ходить в кальсонах».
Поезд на Целендорф со станции в американском секторе Берлина быстро доставил меня на Кронпринценалле, к находившемуся в километре от военного штаба США американскому бару «Джонни», где работала Кирстен.
К этому времени уже стемнело, и я отыскал бар по сияющим огнями запотевшим окнам и нескольким джипам напротив него. Надпись над довольно обшарпанной дверью гласила, что вход открыт только для военнослужащих трех высших чинов. Перед дверью топтался пожилой мужчина, сутулая фигура которого напоминала эскимосскую хижину иглу, – один из тысячи горожан – собирателей мусора, зарабатывающих на жизнь, подбирая окурки сигарет. Как и проститутки, каждый собиратель мусора имел свой собственный район с вожделенными тротуарами перед американскими барами и клубами, где в удачный день случалось насобирать до ста окурков; табака хватало на то, чтобы сделать десять – пятнадцать сигарет и продать их за пять долларов.
– Эй, дядя! – обратился я к нему. – Хочешь заработать четыре штуки «Уинстона»? – Я достал пачку, купленную у Рейхстага, и положил четыре сигареты на ладонь. Слезившиеся глаза мужчины нетерпеливо метнулись от сигарет к моему лицу.
– Что за работа?
– Две сейчас и две после того, как ты предупредишь меня, когда отсюда выйдет вот эта дама. – Я дал ему фотографию Кирстен, хранившуюся в моем бумажнике.
– Очень привлекательная, – сказал он с вожделением.
– Это не имеет значения. – Я указал пальцем на непристойного вида кафе вверх по Кронпринценалле, неподалеку от военного штаба США. – Видишь это кафе? – Он кивнул. – Я буду ждать там.
Мусорщик отсалютовал мне, быстро пряча в карман брюк фотографию и сигареты, и хотел было вернуться к прерванному мною занятию – изучению вымощенного плитами тротуара, – но я удержал его за неряшливый шейный платок, намотанный на короткой шее.
– Не забудь, – сказал я, туже стискивая платок. – И не вздумай мошенничать. Я, в случае чего, тебя из-под земли достану, если «забудешь» предупредить меня. Ты понял?
Старик, казалось, почувствовал мое беспокойство и гнусно осклабился:
– Это она, должно быть, давно забыла тебя, но можешь быть уверен: я не забуду.
Его лицо, походившее на дверь гаража со множеством блестящих масляных пятен, побагровело, когда я еще крепче сжал пальцы.
– Я посмотрю, как ты не забудешь, – сказал я и наконец отпустил мусорщика, чувствуя себя немного виноватым за столь грубое обращение с ним. Я дал ему еще одну сигарету в счет компенсации нанесенного мною морального ущерба и, не обращая внимания на его неуемные восторги моим на редкость добрым характером, пошел вверх по улице в направлении обшарпанного кафе.
Сидя в одиночестве, я потягивал низкосортный бренди, покуривал сигареты и прислушивался к голосам вокруг меня. Время тянулось медленно, казалось, что прошла вечность, но не минуло и двух часов, как появился отвратительный мусорщик с торжествующей ухмылкой.
– Эта дама, сэр, – сказал он, торопливо указывая в сторону железнодорожной станции, – она пошла туда. – Он подождал, когда я расплачусь причитающимися ему за труды сигаретами, и добавил: – Со своим дружком. Полагаю, капитаном. Во всяком случае, кто бы он ни был, это красивый молодой парень.
Я не стал дожидаться, когда он закончит свою речь, и последовал в указанном направлении.
Вскоре я заметил Кирстен в обнимку с американским офицером. Я следовал в некотором отдалении, но полная луна помогала мне видеть, как они неторопливо брели по улице, затем подошли к разрушенному бомбой жилому дому, напоминающему слоеное пирожное: шесть его этажей обрушились один на другой и скрылись среди развалин. Стоит ли идти за ними, спрашивал я себя, нужно ли мне видеть все до конца?
Желчь подступила к горлу, и, пересилив себя, я решил остаться и рассеять наконец сомнение, камнем лежавшее на сердце.
Прежде чем увидеть их, я услышал разговор, походивший на жужжание пчел. Они говорили по-английски быстрее, чем я мог перевести, но она, кажется, объясняла, что не может опаздывать домой две ночи подряд. В это время на луну наползло облако, и вокруг стемнело. Я переместился за огромную груду щебня, откуда парочку было лучше видно. Лунный свет вновь проник через голые стропила крыши. Какое-то мгновение они являли собой саму невинность, стоя друг возле друга и не произнося ни слова, а потом она опустилась перед ним на колени, а он положил руки ей на голову – ни дать ни взять святое благословение. Я не сразу понял, почему голова Кирстен вздрагивает на плечах, но когда ее спутник сладострастно застонал, у меня точно пелена упала с глаз, и тотчас охватило чувство опустошенности.
Я незаметно ускользнул со своего наблюдательного пункта и напился до отупения.
Глава 4
Ночь я провел на кушетке. Кирстен, уже крепко спавшая в кровати к тому времени, когда я дотащился до дому, ошибочно отнесла мое уединение на счет исходившего от меня жутчайшего перегара. Я притворялся спящим до тех пор, пока они не ушла из дому, хотя мне и не удалось избежать ее прощального поцелуя в лоб. Она насвистывала, спускаясь по лестнице и выходя на улицу. Я встал и глядел из окна ей вслед, пока она шла вверх по Фазененштрассе в сторону зоопарка, к станции, откуда поезда отправлялись на Целендорф.
Потеряв Кирстен из виду, я попытался кое-как привести себя в порядок, чтобы достойно встретить наступающий день. Моя голова тряслась, как у взбешенного добермана, но после обтирания намоченным в ледяной воде полотенцем, двух чашек подаренного капитаном кофе и сигареты я почувствовал себя более или менее сносно. Однако меня захлестнули воспоминания о том, каким образом Кирстен доставляла удовольствие американскому капитану, я строил самые невероятные планы мести, додумался уже до той крайности, которая постигла моего попутчика – солдата Красной Армии, и так распалился, что, не задумываясь, ответил на внезапный стук в дверь.
Русский, стоящий за дверью, был коренастым, но мне он показался выше самого рослого солдата Красной Армии: на серебряных погонах его шинели со светло-голубыми просветами золотились три звездочки, указывая, что передо мной полковник МВД – советской секретной политической полиции.
– Господин Гюнтер? – вежливо спросил он.
Я угрюмо кивнул; досадуя на свою неосторожность и судорожно соображая, куда я положил пистолет убитого ивана и смогу ли выпутаться из этой истории. А может, за дверью ждет караул, чтобы арестовать меня?
Офицер снял фуражку, лихо щелкнул каблуками, словно пруссак, и, набрав в легкие воздух, браво представился:
– Полковник Порошин, к вашим услугам. Можно войти? – Он не стал ждать ответа: эти люди вообще не привыкли ждать.
На вид полковнику можно было дать не больше тридцати, и волосы он позволял себе носить чуть длиннее, чем разрешалось солдату. Войдя в гостиную, он повернулся ко мне лицом и изобразил на нем некое подобие улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45