А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Просто возился в кузнице, ждал, когда она уйдет. Я ее тогда в последний раз видел.
– И ты позволил ей вот так просто уйти? – Фаддей недоверчиво помотал головой. – Ты отослал ее брюхатой к отцу? Одну? Да что же ты за скотина такая?
– Ужасная скотина, – подал голос кто-то из идущих впереди солдат.
– Заткнись или я пристрелю тебя! – взвился Дижу. А потом обернулся к Фаддею. – Ты же знаешь, каким я был! Что не нужна мне была ни семья, ни дети!
– Да, а теперь?
Дижу весь съежился.
– Я хочу домой, парень. Я хочу к Мари и ребенку! Я хочу, чтобы у нее был муж, а у ребенка – отец! И я не хочу, чтобы этот ребенок всю свою жизнь думал об отце с ненавистью, потому что тот струсил и бросил их с матерью в нужде! Я хочу жить вместе с ними и ради них! И вот что я скажу тебе, камерад: я люблю Мари, она – удивительный человек!
Фаддею было тошно, и он прекрасно понимал, что и Дижу сейчас ничем не лучше.
– И как же ты внезапно все это захотел, а?
– Что?
– Почему именно теперь тебе к ним захотелось? Почему вдруг тебе судьба твоей Мари не безразлична сделалась?
Они дружно обогнули свалившегося на землю солдата, окончательно выбившегося из сил, и даже не глянули на него.
Дижу внимательно глянул на друга.
– Помнишь… помнишь тот пожар в Москве? – нехотя промолвил он.
– Еще бы мне не помнить, как горел родной город! – горько усмехнулся Фаддей. – А я в нем врагом был, в этом море пламени! Было горячо, уж поверь мне!
– Хватит болтать! – выкрикнул Дижу. – Ты тогда вынес меня из огня.
– С большим трудом, но припоминаю.
– Я-то без сознания, как куль, на тебе висел. В какой-то момент, правда, когда ты меня раз на землю стряхнул, я в себя пришел. Хочешь верь, хочешь нет, но вся жизнь перед глазами в миг единый промелькнула. И такой уж мелкой ненависть моя к отцу, деду, кузнецу-учителю показалась. Хоп! И смыло ее, когда ты меня в реку-то окунул. Осталась только Мари. И то, как я идиотски повел себя. Я лежал на берегу и думал: как же глупо я жил до сих пор! Стыдно как-то жил! Почему-то мне с рождения жизнь тяжело давалась, так я ее еще и другим усложнял, как мог. Мерзко от этого делается! А потом еще в Даву стрелял. Мне ведь до сих пор этот выстрел снится, Булгарин, покоя не дает. В общем, все это я в Москве горящей понял. И решил, что не хочу умирать, вернее, не хочу умирать ошлепком жалким. И одна только мысль в голове была: лишь бы Булгарин меня вытащил. И ты меня вытащил. Это – знак.
Фаддей вскинул глаза к небу, перевел на черные ели на обочине дороги, на бесконечный людской поток на старом Смоленском тракте. Потом взглянул на Дижу и молча кивнул головой.
– Вот почему мне непременно домой надобно! – выдохнул Дижу. – Чтобы с Мари и ребенком быть! Уж и не знаю, как она все пережила, беременная, да без мужа – и со стариком-отцом. Вот почему мне до Смоленска добираться нужно, отдохнуть и – в путь!
– Думаю, скоро уж доберемся до цели, – сказал Фаддей, махнув рукой в сторону покрытой снегом и льдом реки. – Скоро и сам Смоленск покажется…
– Может быть, – кивнул Дижу.
Вереница людей двигалась теперь по дороге гораздо быстрее, солдаты оживились, даже шуточки принялись отпускать. А потом толпа замерла, словно на преграду незримую натолкнулась.
– В ворота, что ли, не пускают, – растерянно пробормотал Фаддей. – Что ж они своим-то путь пушками перекрыли?
Начинало темнеть. Караульные на постах казались призраками, вооруженными пиками и ружьями, что охотятся за мирными путниками по нощным дорогам. Тени маковок церквей и колоколен проткнули вечереющее небо. Стены со следами недавнего еще штурма. Эдакий символ бессмысленности похода зарвавшегося Корсиканца, что читается куда яснее, чем письмена огненные, богом Саваофом на землю спущенные.
– Глянь-ка!
Дижу мотнул головой в сторону костерков, что разводили обреченные у темных стен захваченного города.
– Почему нас внутрь не пускают? Почему? – спросил он друга с видимым беспокойством.
– Не знаю, – растерянно прошептал Фаддей. – Они пропускают, но не всех. Странно…
Деревянный мостик был забит людьми до отказа. Все хотели прорваться в город. Дюжина вооруженных до зубов караульных перекрывала отступающей Великой Армии путь.
– Полевая жандармерия! – хмуро произнес Булгарин. – Они и не пускают. И я даже знаю, кому в город точно прохода нет. Таким солдатишкам, вроде нас с тобой, что командиров лишились да знамени. Таким голодранцам, как мы, в городе места не сыщется.
– Ну, со мной у них этот номер не пройдет! – зло отозвался Дижу. – Не пройдет!
– Считай, что уже прошел.
Кучка солдат в продранной одежонке с отчаянными криками попыталась взять мост штурмом. Раздались выстрелы. Трое сразу рухнули в снег. Еще залп. Ни один больше не поднялся. И тут же жандармы сбросили с моста окровавленные тела бывших своих сотоварищей по наполеоновским походам. И хладнокровно перезарядили ружья.
– Это не люди, это бесы сущие! – охнул Фаддей. – И те, кто им приказы такие раздает, тоже бесы!
– Ну, меня им не задержать, – прошептал Дижу, упрямо мотнув головой, обреченно даже как-то мотнув. – Я здесь топтаться всю ночь не намерен, не собираюсь тут замерзать и околевать с голоду тоже не хочу. Я войду в город, хотят они того или нет.
Фаддей заступил ему дорогу и проникновенно глянул камераду в глаза.
– Забудь об этом, дружище! Они пристрелят нас, как и тех несчастных! И без Смоленска обойдемся, камерад!
Глаза Дижу полыхнули. Он ухватил Булгарина за шинель.
– Нет, без Смоленска пропадем ни за понюх табаку! Здесь мы точно загибнем, черт побери! А если… если казаки налетят? Вряд ли они услышат, что ты им там по-русски кричишь, насадят на пику, как каплуна, и – конец. И уж поверь мне, вон те, – он ткнул пальцем в сторону смоленских жандармов, – на помощь не бросятся. Они вон с какой радостью своих же уничтожают.
Во что бы то ни стало Дижу решил попасть в город.
– Но ведь ты не увидишь свою Мари, если тебя здесь эти пристрелят! – в последний раз попытался Булгарин остановить друга.
– Я точно так же не смогу увидеть ее, если сдохну у стен Смоленска от голода, околею от холода или буду зарублен казаками. Булгарин, я же не дурак на них с голыми руками бросаться! Надо придумать, как нам проникнуть за ворота.
– Ах, придумать! Тоже мне Одиссей! Ну, и как придумывать будешь? Ой, дай-ка я сам угадаю! Ты смастеришь самого настоящего деревянного троянского коня, французишки твои запрыгают от восторга и втащат коня в город, да?!
– Ты что, Булгарин, неужели совсем на холоде мозги отморозил? – фыркнул Дижу. – Бредить начал оттого, что дела наши швах? – Рудольф покачал головой и продолжил как можно тише: – Тут не конь деревянный надобен, а пушечка! Эвон, артиллерию-то в город пропускают без заминок! Мы к канонирам примкнем. И жандармы не прицепятся. А мы молчком и протиснемся. Вот так-то!
– Да не выйдет ничего!
– Черт побери, Булгарин! – взорвался Дижу. – А чего бы ты хотел? Объяснись, будь уж так любезен! Коли хочешь выжить, коли хочешь свою Полину разыскать, прямой тебе ход в Смоленск. Никуда не денешься. А иначе сдохнешь, хоть и в родной твоей отчизне. Придется нам сию карту разыграть. Ну, ты со мной?
Фаддей глянул на мост. Добрая дюжина жандармов готова стрелять без предупреждения. А за их спинами город, в котором они непременно сыщут теплый уголок. Город, в котором хлеба краюха обязательно ждет их и в котором можно заснуть, не опасаясь того, что завтра уже не проснешься. И еще там – Полина.
Глянул на костерки неподалеку от крепостных стен. Конечно, здесь жандармов нет, зато полно мародеров, тоже всегда готовых пристрелить тебя. Голодные, озверевшие существа, потерявшие облик людской, коим уже все равно, кого жрать – конину али человечину. Здесь ждет смерть и невозможность встречи с Полиной. Голод, мороз.
– Ладно, Дижу! – вздохнул он. – Мы попробуем.
Дижу удовлетворенно кивнул головой.
– Вот и славно.
Фаддей вновь глянул на мост. Эх, попытка не пытка!
– Вон пушка! – выдохнул Дижу. – Мы поможем толкать ее, уверен, канониры против не будут.
Две лошади тянули пушку. Два канонира тянули лошадей за поводья, а еще два крутились подле колес пушки.
– Мы их пропустим и будем подталкивать сзади, – распорядился Рудольф.
Он метнулся к левому колесу пушки, а Фаддей – к правому.
Пушка была тяжелой. Слишком тяжелой. На обледенелом мосту колеса скользили, лошади тоже вскальзывали, испуганно фырча.
И все же они продвигались вперед. Жандармы молча наблюдали за ними.
Фаддей старательно отводил взгляд. Молча пялился на колесо пушки и толкал, толкал ее к воротам.
А ворота все ближе, руку протяни и – вот они. Господи, помоги, не дай загибнуть, когда цель так близка!
Лошади пошли быстрее. Один из канониров вскинул глаза и увидел Дижу. Тут же крикнул ему что-то недружелюбно и рукой махнул. Дижу от колеса отступил, переместился молча к лафету, продолжая толкать пушку.
Когда их взгляды встретились, Рудольф озорно подмигнул Фаддею. «Прорвемся!» – означал этот взгляд. И в самом деле, до ворот всего несколько шагов осталось.
И тут дорогу заступил капрал. Пролаял что-то по-итальянски, а потом руку вскинул.
Пушка замерла, и Фаддей вновь покосился на Дижу. Все кончено. Сейчас их обнаружат.
Канонир пронзительно крикнул, вновь указывая на Рудольфа. Все кончено.
Фаддей бросился к другу.
– Идем! – потянул он Дижу за руку. – Иначе нам конец! Идем же!
Дижу в ответ лишь головой помотал. Так просто он отступать не намерен.
– Стой, где стоял! – прошептал он.
И глянул столь решительно, что у Фаддея дыхание перехватило от страха.
А Дижу как-то вдруг бросился на канонира, толкнул его к деревянным мосткам и метнулся в ворота. Капрал закричал визгливо. Тут же прогремел выстрел. Один, второй, третий. Дижу дернулся, схватился за живот. А потом медленно, очень медленно опустился на колени.
– Не стреляйте! – отчаянно закричал Фаддей. Взмахнул руками и метнулся к Дижу. – Не стреляйте!
– Мерзавцы, они в брюхо мне попали, – прошептал Дижу, потерянно глядя, как снег под ним окрашивается в темно-красный цвет.
Булгарин прижал товарища к себе. Тот намертво вцепился в его руку. «Словно оковы железные», – мелькнуло в голове Фаддея некстати. Вот только дрожали эти «оковы» все сильнее.
– Брось меня и беги в город, – еле слышно прошептал Дижу.
– Лекаря! – крикнул Фаддей канонирам, капралу и жандармам. – Лекаря! Вы что не видите, ему помощь нужна!
Но те даже с места не сдвинулись. А потом капрал отдал приказ сбросить Дижу с моста.
– Нет! Нет! Non! Non! – закричал что есть мочи Булгарин, надсаживая голос.
Ухватил Дижу за плечи и поволок в сторону. Тащил, оборачивался и отчаянно выл, видя кровавый след на снегу, что тянулся за ними, – широкий кровавый след.
А потом силы оставили его. Он осторожно уложил камерада на снег, расстегнул окровавленную шинель. Пулевое ранение чем-то напоминало пупок, второй пупок в животе, и из этой раны фонтанчиком била кровь. Смысла перевязывать Дижу не было. Не лечатся такие-то раны. Фаддей прикрыл рану рукой, и кровь начала брызгать сквозь его дрожавшие пальцы.
Дижу всем телом изогнулся от боли.
– Сделай же что-нибудь! – взмолился он.
Фаддей беспомощно глянул на него и… заплакал в голос.
В глазах Дижу плескался страх. Страх маленького мальчика перед наказующей дланью отца. Кровь истекала из тела Рудольфа вместе с жизнью.
– Ра… разыщи Мари и расскажи ей обо всем! – слабый стон слетел с его посеревших губ.
Фаддей отчаянно закивал головой. Он не хотел, чтобы его слезы попали на лицо Дижу, но и сдерживать рыдания тоже не мог.
– Я… я обязательно найду ее… клянусь, Дижу! – как больно говорить, как больно говорить, словно его голос убили метким выстрелом…
– Спа… спасибо, – слабо улыбнулся Дижу.
Дрожащими руками Фаддей закрыл камераду глаза.
Вот и все. Вот он, финал его пути. Он просто останется сидеть на мосту и будет ждать смерти. Финита ля комедиа.
4
Небо было серым, словно его налили свинцом.
Заснеженные макушки елей и черные стволы умерших за зиму деревьев, сероватый снег.
Враждебное поскрипывание снега – единственный звук во многие часы и дни. Он изводит нервы, словно скрип зубовный, словно нож, что режет гладь пустой фарфоровой тарелки. Этот скрип стал единственным признаком жизни, единственным доказательством его собственного бытия. Потому что остальной мир умер.
Впрочем, не прав он – доказательств жизни его великое множество: покалывание в обмороженных пальцах на ногах. Холодок, проникший в каждую клеточку тела. Боль в кости вгрызается, обжигает. Так что он весь – как лед и пламя.
Безнадежность каждого шага. Безнадежность движения. И борьба с равнодушием, с голосом, что упрямо продолжает уговаривать его согласиться с тем, что смерть есть самое малое зло сей жизни.
В этом мире нет места разноцветью. Здесь нет золотых, зеленых, синих отблесков жизни и радости. Этот мир, как книга: белые страницы и черные буквы. В книге сей ни слова не сказано о солнце, о радости и любви.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов