– Не могу.
– Ну, поворожи там, пошебурши, загляни в Книгу судеб.
– Откуда ей у меня взяться? Я ее в глаза не видал.
– Но ты же можешь предсказывать, ты же всегда меня остерегал…
– А сейчас темно. Ни зги не вижу. Сам не пойму – почему…
– Ну и пошел бы ты тогда… – Не договорил, тут же пожалел о брани, извинился: – Ладно, не сердись.
– Я не сержусь, – сказал Ангел. – Я боюсь.
А Олег Николаевич повел Ильина не к дверям, за которыми, как помнится, оставлен был «мерседес», но прочь от них – в длинный и светлый коридор, в конце коего виднелись двойные стеклянные двери с красными крестами на матовых стеклах и красной же надписью поперек: «Медициниш хильфе». То есть – медпункт. И вся кодла сзади шла.
– Поймите, милейший Иван Петрович, – пел Олег Николаевич, по-прежнему сжимая локоть Ильина нежными и цепкими пальцами пианиста в штатском, – вы сюда прилетели отнюдь не с миссией мира, отнюдь, как бы вы ни возражали этому утверждению. Как бы вы ни возражали, мы все равно не поверим, потому что амнезия, потому что самолет, потому что сверхсекретное покрытие, гениально придуманное химиками из известной нам лаборатории в ста километрах от Иванграда. Если хотите, ваш «МИГ» и был Троянским конем, и вы со своей амнезией – тоже конь, а что внутри – извините, не знаем, но дожидаться, пока это «что» вылезет наружу, не хотим. Поэтому вам придется покинуть не слишком для вас гостеприимную Москву, поэтому вам придется продолжить так и не сыгранную роль как коня, так и его обитателей, но продолжить уже в несколько иной трактовке. Там, допустим, был Станиславский. Здесь, допустим, есть бесподобный еврей Питер Брук. Но пьеса продолжается, господа, – возвысил голос Олег Николаевич – так, чтобы шедшие позади его услыхали. И шедшие позади него услыхали и тут же зааплодировали, будто приветствовали провозглашенный магистром сыска примат бесподобного и живого еврея над тоже бесподобным, но давно покойным русским. Такая, значит, веселая национал-социалистическая шутка. – Пьесе далеко до конца, – не уставал витийствовать Олег Николаевич. – Ее теперь играем мы, и мы сыграем ее. А вы, Иван Петрович, станете нашим Кином, нашим Качаловым, нашим Смоктуновским.
– Я не хочу… – Что-то робок был сейчас Ильин, что-то шибко подавлен, да и Ангел ему ничем не хотел помочь. – Я хочу домой. На Полянку хочу.
– Еще одно поймите: вам здесь нельзя оставаться. Это раз. А два: вы должны помочь своей настоящей Родине, которая дала вам приют в тяжкий час и, будем честны, ни разу не посягнула на ваши законные человеческие права. За это надо платить. Час расплаты близок…
И Олег Николаевич толкнул стеклянные двери с красными крестами, распахнул их, пропуская вперед Ильина, а из белого-белого больничного пространства на них поехала сверкающая хромом и никелем, а также крахмальной белизной простынь каталка, которую легко катили два могучих медбрата. Не исключено – те, что были утром в карете психпомощи. Не исключено. Ильин их лиц не запомнил. А Ангел молчал, как в танке.
Каталка подъехала к Ильину, медбратья подхватили болезного под микитки и шлепнули плашмя на крахмальную простыню.
– Я не хочу! – истошно заорал Ильин, еще не зная даже, чего это он не хочет. А синевласка Мальвина, одетая теперь в столь же крахмально белый халат, подступила к нему из света – со шприцем в руках. Медбратья уже застегивали крепкие металлические держалки на запястьях и лодыжках Ильина, намертво приторачивая его к каталке, уже задирали штанину, обнажая худую икру, а Мальвина, прицелившись, ткнула иглу в мышцу. И свет померк сразу и, не исключено, навсегда.
ВЕРСИЯ
В 1992 году в Москве прошел открытый судебный процесс над пятеркой врачей-психиатров, в частной клинике святой Ксении Петербуржской испытывавших сильнейшие психотропные средства на добровольцах-бомжах. Средства эти позволяли полностью управлять психикой испытуемых, превращали их в роботов, которые жили на самом деле как обычные люди, не подозревая даже о том, что они кому-то подконтрольны. Но в нужный момент можно было включать команду… Проект получил наименование «Зомби»; по слухам, просочившимся в газеты, но не всплывшим доказательно на процессе, он финансировался гебе или военными, писали о процессе все кому не лень. Пятерка врачей вела себя как Зоя Космодемьянская, никого и ничего не выдавала, ребята все на себя брали: не знаем, сами умники, никого за нами не имелось, – и получили они смехотворно мало. По два года минус восемь месяцев следствия и суда. Получили, приняли смиренно приговор и… исчезли. Из мира. Из прессы.
ФАКТ
Ильин читал о процессе, но близко к сердцу не принял. Далек он был от всяких психманипуляций, если не считать невинную амнезию, которая тоже шла по психведомству. Но что амнезия! Так, ерунда. А тут – зомбирование. Тут – преступление. И черт с ним. Ильину-то что до него? Он уже вовсю в котельной шуровал, а там от постоянного гула, от начальственных телефонных проверок, от дурного запаха, от мешанины всей этой долбаной, разбавленной любимым «Хейнекеном» Тита, сам легко зомби станешь… Да кто знает, может, амнезия Ильина не проходила как раз от вредного окружения? Может, работай он где-нибудь в культурном месте, в театре, например, или в ресторации официантом, он бы давным-давно вылечился и не вспоминал о науке психиатрии. Ан нет, не судьба.
ДЕЙСТВИЕ
Ильин медленно всплывал на поверхность теплого и глубокого водоема – то ли пруда, то ли озера, то ли бассейна. Вода была черной-черной; как Ильин ни старался, он ничего не мог разглядеть сквозь ее толщу, которая и мыслилась именно толщей – осязаемой, вязкой и жирной. Будто глицерин, а не вода. Ильин не чувствовал ни рук, ни ног, а может, и не было их, может, он уже умер, и так именно выглядит путешествие на небо, где у врат рая в ожидании очередной партии неопокойников бродит хмурый Петр, побрякивая сейфовыми ключами на стальном кольце.
Ильин силился вспомнить, как он умер, но в голову ничего не приходило, пустой оказалась голова, пустой и гулкой, как медный кувшин, из которого выгнали Хоттабыча. Хоттабыч, то есть Ангел, куда-то исчез, и Ильин всплывал на поверхность неба один, как если бы катапультировался из своего «МИГа», а сука катапульта не сработала, задушила перегрузками.
Тепло было Ильину, тепло и спокойно.
Только трясло.
Похоже, путь на небо лежал сквозь турбулентные воздушные потоки, хорошо знакомые любому летуну.
Как, однако, менялись сравнения! Только что – бассейн, а теперь – турбулентность атмосферы. Это доказывало, что Ильин не потерял способности мыслить афористично – тем более что через секунду оказалось, что ни бассейном, ни турбулентностью не пахло, а лежал Ильин на упругом водяном матрасе, по-прежнему прикованный за руки и за ноги к стальным перильцам, удерживающим оный матрац от преступного сползания на пол, в левой руке, в вене торчала игла от капельницы, а сама капельница висела под низким потолком и раскачивалась, потому что самолет шел на посадку.
Итак, слово означено: самолет.
И тут Ильин все вспомнил. Все – до последней точки, оставленной, извините за банальность метафоры, метким шприцем Мальвины в икроножную мышцу левой ноги уже прикованного к каталке Ильина. Значит, потом он вырубился, потом его загрузили в самолет, судя по антуражу – не очень большой, комфортабельный, пассажирский вариант «Боинга-727» или что-то вроде, где вместо кресел располагалась хорошо оборудованная лечебница. Впрочем, кресла были тоже. Ильин, повернув голову – а поворачивалась она на диво славно! – увидел сбоку два вращающихся сиденья, в которых обитали Мальвина и Олег Николаевич, пристегнутые ремнями безопасности, поскольку – посадка, поскольку табло о ней упреждало, и борт слегка покачивало, создавая клиентам некие неудобства, а между ними, между клиентами, а не неудобствами, на круглом столике в специальных углублениях покачивались бутылки с мартини, джином «Бифитер», хрустальный вазон с колотым льдом – для изящности, и банки с тоником, а сами персонажи держали в руках бокалы и вели светскую беседу. О чем – Ильин не слышал. Голова-то вращалась, а уши еще не ожили.
Но язык работал.
– Эй, – мило сказал Ильин, – куда вы меня везете?
– Привет, – улыбнулся в ответ Олег Николаевич. – Очнулись? Рад за вас, любезный Иван Петрович, как раз вовремя. Идем, как вы, вероятно, чувствуете, на посадку. Последняя, между прочим, посадка на нашем пути, остальные вы мирно проспали. – И уже обращаясь к Мальвине: – Нет, вы заметьте все-таки, какие отличные химические препараты делают умельцы из «ИГ-Фарбен»! Просили: на весь срок снять с клиента… э-э… ну, скажем, возможность стресса. И нате вам: ровно на срок. Осталось время прийти в себя и ощутить бодрость и прилив сил… Прошу вас, лапонька…
Лапонька, то есть Мальвина, отстегнулась от кресла, подплыла к медицинскому сейфику, достала оттуда заранее приготовленный шприц и направилась к Ильину.
– Ангел, – завопил Ильин, – сделай что-нибудь! Она меня сейчас убьет!
– Не убьет, – сообщил прорезавшийся Ангел. А впрочем, самое оно было ему прорезаться: самолет, воздушное пространство, облака – ангельская стихия. – Не убьет, не боись. Это, насколько я секу, возбуждающее, снимающее мышечное напряжение и проясняющее мозги. Полезно будет, не стоит противиться, Ильин.
Мальвина протерла ваткой со спиртом вену на локтевом сгибе, прицелилась и точнехонько попала в нее. Не исключено, Мальвина только прикидывалась ресторанной богиней, а наделе была профессиональной медсестрой. Хотя в гебе все, как слыхал Ильин, знают множество ремесел, иначе швах, иначе не выжить в полевых условиях… И как только тайная жидкость, изготовленная умельцами их «ИГ», растеклась по венам и, не исключено, артериям Ильина, он немедленно ожил, почувствовал великую бодрость, прилив сил и свежесть мысли.
– То-то, – сказал Ангел.
Ильин сам знал, что «то-то». Ильин тут же дернулся, пытаясь вырваться из кандалов, но они держали крепко, тут даже «ИГ»-умельцы ничего сделать не могли.
– Потерпите, – Олег Николаевич сочувственно глядел на Ильина-Прометея, – осталось минут пятнадцать, пилот получил разрешение на посадку и сейчас выходит на малый круг ожидания. Сядем, выпустим вас и – в путь, в путь, кончен день забав, в поход пора, целься в грудь, маленький зуав, кричи «Ура!»… – Оборвал фривольное пение, деловито заметил: – Вас, конечно, будут проверять и проверять, но никакие проверки вам не страшны. Кто вы – вы сами знаете. Про «МИГ» спросят – а что про него говорить? Сгнил в болоте, лягушки его оккупировали, пиявки всякие, нечисть, ф-фу. А наше в вас присутствие – ну, тут они рылом не вышли…
– Кто они? – заорал Ильин, бессмысленно и бесполезно дергаясь, вырываясь, в кровь перетирая кожу на запястьях. – Куда вы меня привезли, гады? Чем я вам мешал? Жил себе и жил, никого не трогал, так нет… Ну нашли вы самолет, ну покрытие там какое-то, ну и радовались бы, а снимать меня с насиженного места зачем? Я же болен. Я же не могу так! Я же еле-еле привык, притерся, врос в жизнь…
– Вот и скверно, что вросли, – заявил Олег Николаевич, закуривая сигаретку «Данхилл», несмотря на предупреждающую надпись на табло. – Наше упущение: дали врасти… Не-ет, милейший Иван Петрович, в Москве вам нельзя было оставаться. Вы – мина замедленного действия, извините за сравнение. Неизвестно когда рванете. И неизвестно где. Зачем рисковать? Лучше перенацелить заряд, перенаправить его в нужном направлении – и лебен зи воль! А о нашей идее вам немедленно сообщат свежие газеты. Пресса – великая сила… – Он встал, поднял с пола пачку газет и стал по одной разворачивать перед прикованным Ильиным.
Ильин смотрел и ничего не понимал.
«Московские новости» от сего дня. Портрет Ильина в гриме Лукича на первой полосе, рядом – он же, но без грима. Шапка: «Диссидент разоблачен органами безопасности и выслан из страны».
«Известия». Портрет Ильина без грима. Шапка: «Почему он не любит Россию?»
«Куранты». Портрета нет, но шапка есть: «Коммунистам в России делать нечего!»
Олег Николаевич свернул показанные газеты, присоединил их к увесистой пачке на полу и спросил:
– Хватит?.. Думаю, хватит. Вам все ясно?.. Сегодня мир узнал, что некий откровенный и наглый диссидент с коммунистическим душком, некий тип по фамилии Ильин выслан из страны по статье УК России за номером 117 прим. Антигосударственная деятельность. Кроме фоток и заголовков есть и статьи, вы их потом, если захотите, прочитаете. Я вам все эти газеты дам с собой. Кстати, если они сюда еще не дошли, прекрасно: вам они помогут… Поверьте, коллега, мы предусмотрели все. Или почти все, поскольку все даже Господь Бог не сумел предусмотреть… Прощайте, Иван Петрович, но не забывайте о нас. А мы вам забыть о себе не дадим сами. Это уж энтшульдиген зи, битте, извините за внимание.
И в сей же секунд «боинг» не «боинг» мягко ткнулся шасси о бетон взлетно-посадочной полосы, включил реверс, завыл движками и побежал по дорожке, тормозя и сворачивая на рулежку, ведущую, как догадался Ильин, к зданию аэропорта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26