А когда ракета наконец приземлилась в километровом радиусе от массивного корпуса станции, безмолвие черной пустыни и совсем встревожило. Не поднялась ни одна пластмассовая шторка на окнах, не выбежал навстречу ни один человек.
– Что они там, вымерли, что ли? – спросил по-русски Малыш, двухметровый рыжеволосый гигант лет тридцати или чуточку больше.
Если определять на глазок, он походил на скандинава или ирландца, хотя родился и вырос в Ленинграде, как и командир корабля. Шестнадцать прожитых в космосе лет не согнули, а, казалось, распрямили его еще больше, расширив заодно плечи и грудь. Хотя алгол к концу двадцать первого века и был международным земным языком, дублирующим машинный, но Малыш, как и другие участники экспедиции, всем языкам на свете предпочитал язык своего детства. Первым воспротивился «алголизации» Библ, заставив Алика заучивать наизусть целые страницы из Пушкина и Маяковского. «Алгол, алгол, – ворчал он, – а Пушкин все-таки по-русски писал… „Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…“ Продолжай!» И Алик с памятью вычислительной машины продолжал до любой требуемой строки. Но вкусы его не ограничивались рыцарской преданностью классике. Он с таким же увлечением цитировал в математике – Мерля, открывшего закон многофазности пространства, а в поэзии – Эйсмонта, гениально соединившего лирику и алгол.
– Черная пустыня планеты, – с пафосом продекламировал он, отыскав в памяти подходящие строчки, – под ногами звенит как металл…
Капитан поморщился: он не любил пафоса.
– Погоди, – остановил он Алика. – Сойди с котурн. Смотри и слушай. Звенит? Ничего не звенит. И это не металл, а оплавленный кварц. – Он еще раз внимательно огляделся вокруг и прибавил: – Видите пыль? И никаких следов – ни вездехода, ни человека.
– А если у них вездеход на воздушной подушке?
– Где-то ведь он останавливается. Даже у дверей следов нет. Неужели они уже не выходят наружу?
Все четверо молча пригляделись к куполообразному зданию станции. До него оставалось не более десяти шагов. Все шторы на окнах были опущены, тяжелые двери замкнуты наглухо. Нержавеющая сталь их отражала солнце, как зеркало.
– Эй, кто живой, отзовись! – крикнул Капитан.
Молчание.
Крик поддержали.
Никто не откликнулся.
– Как же мы войдем? – спросил Малыш.
– У меня есть ключ, – сказал Капитан. – Мне дали его в Службе контактов.
Стальная дверь открылась мягко, почти беззвучно. Широкий коридор, заваленный по стенам древесно-опилочной тарой и связками цветной проводки, был тих и безлюден. Когда они вступили на его центральную ленту, где-то включился механизм и эскалаторная дорожка не очень быстро, но и не слишком медленно поплыла по дуге, огибающей станционные помещения.
И ни одного звука в ответ. Только монотонное жужжание эскалатора да тяжелое дыхание готовых ко всему гостей.
2. Двое в стальном бесте. Рассказ доктора
Исследовательская станция на планете была смонтирована из пластиковых плит с прокладкой из нержавеющей стали внутри. Инженер назвал бы ее сегментом плоско-выпуклой линзы, по дуге которой и двигалась эскалаторная лента коридора. В коридор выходили только стальные двери, иногда далеко отстоящие одна от другой, с лаконичными табличками на зеркально поблескивающих филенках: «Холодильники», «Кухня», «Склады», «Лаборатории», «Коннектор», «Компьютеры». Вторая половина сегмента представляла специалистов: «Второй пилот», «Кибернетик», «Геолог», «Шеф». Дальше ехать не стали. Капитан коснулся рукой двери, и эскалатор остановился. Дверную ручку заменяла сигнальная кнопка, но либо она не действовала, либо ее действие выключил другой механизм, но дверь не открылась. Попробовали древнейший способ: Малыш саданул каблуком по стальной филенке. И снова безрезультатно.
– Открой! – рявкнул он. – Свои!
В ответ тонкий и сужающийся, как рапира, ослепительно голубой луч пробил стальную филенку двери, только чудом не задев Малыша. Тот отпрыгнул метра на полтора и прилип к стене. Стоявший поодаль Капитан с подавленным криком: «Тихо! Назад!» – буквально отшвырнул Библа и Алика от двери. Сейчас голубая рапира уже никого достать не могла.
Она наискось рассекла дверь, а заодно и нагроможденную у противоположной стены пирамиду ящиков с синтетическими бифштексами, повторила крестообразно разрез до пола и исчезла за дверью. На стальной ее толще остались лишь ровные оплавленные швы. Запахло сожженной синтетикой и опилочной тарой. Потом дверь чуть приоткрылась, и в щель выглянуло чисто выбритое худое лицо с пристальным взглядом снайпера. Умные, внимательные глаза нащупали сидевшего на корточках Малыша, настороженный прицельный взгляд потеплел, и тонкие губы растянулись в улыбку. Человек в грязной замшевой куртке, пересеченной «молниями», сделал шаг вперед и дружелюбно спросил на алголе:
– Малыш?
– Идиот, – ответил Малыш, вставая. – Я же тебе кричал, что свои!
– Ты по-русски кричал, – сказал Капитан, подходя ближе. – Принимайте смену, хозяин. Второй Пилот, если не ошибаюсь?
Второй Пилот «Гедоны-2» был похож на ковбоев из древних фильмов, иногда воскресавших на телеэкранах. Сжатые губы, холодные глаза, и две глубокие морщины у губ, как две черты художника-графика на мужском лице, одержимом стремлением сломать, убить, выжить, выстоять. Сейчас глаза цвели теплотой придорожного бара, встречающего гостей в плохую погоду.
– А это здорово, что вы все-таки прибыли! Смена! Звучит вроде колокола на ярмарке.
– А что, дрейфишь?
– Да нет. Бояться не боюсь. Лично за себя, понятно. С Доком неважно. Кости не срастаются. Чего-то в организме не хватает.
– Ну, а контакты?
– Ты видел мои контакты. Чуть вас на тот свет не отправил.
– Сдали нервишки?
– Сдать не сдали, а приучили держать палец на спусковом крючке. Вы еще глотнете, не смейтесь.
– Для того и приехали.
– А ракета в порядке?
– Целехонька.
– И автоматика?
– Угу.
– А вы совсем останетесь? – вдруг спросил он, спохватившись.
– Конечно. Мы на смену, а вы домой. Садись к пульту и жми.
Ковбой-Пилот исполнил что-то вроде шаманской пляски среди растоптанных окурков, пустых бутылок, откупоренных жестянок и раздавленных тюбиков со сгущенным бульоном и сыром. Можно было только дивиться тому, как он не споткнулся и не сломал ногу на этой мусорной свалке. Может быть, раньше и жили в этой большой комнате без окна, хотя и с чистым искусственным воздухом, но сейчас она не казалась жилой. Такими комнаты выглядят после обыска или драки пьяных гостей. Ободранные стальные стены там и сям пересекали сваренные излучателем швы.
– Стены-то зачем испортили? – поинтересовался Библ.
С лица бритого Пилота сбежала улыбка. Он настороженно оглянулся. Движение было рефлекторным, привычным.
– Они и сюда проникают… – шепнул он, медленно отступая к внутренней двери, в пролете которой виднелась узенькая винтовая лесенка, ведущая на второй этаж. – Пошли. Там безопаснее. Другой горизонт, другой уровень.
Капитан и Малыш переглянулись. Спрашивать разъяснении не имело смысла.
– Грязновато у вас, – сказал Капитан.
– Убирать некому. Наверху чище.
– А кто наверху?
– Я и Док. Там мы спим и едим. Одни.
– В лазерную почему не заглядываете?
– Смысла нет. Энергию для вас бережем.
– Туда можно пройти? – вмешался Алик.
Второй Пилот дружески указал на дверь:
– Отчего же нет? Десятая дверь справа. Нажми кнопку и входи. Там чисто. Пыли нет: вентилятор работает, пылеуловители в порядке.
– А на излучатель не напорешься? Может быть, у вас и автоматические есть.
– До этого не додумались, – засмеялся Пилот. – Это я один воюю.
Алик вопросительно взглянул на Капитана и вышел. Остальные двинулись за Пилотом в замшевой курточке. По винтовой лестнице они поднялись в такую же комнату, но с большим, сильно скошенным окном, прикрытым полупрозрачной шторой. Она не пропускала тепловой радиации солнца, но позволяла видеть все окружающее. А смотреть было не на что, кроме удручающей черноты каменной пустыни.
В комнате было чисто и прибрано – никаких окурков, бутылок, банок. Одна из выдвижных коек была аккуратно застелена, а на другой неподвижно лежал уже немолодой с проседью мужчина в расстегнутом мундире с нашивками, такой же чисто выбритый, как и его сосед, только с донкихотской бородкой под нижней губой. Он не пошевелился и не открыл глаз.
– Очнитесь, Док, – сказал Пилот. – Смена. Наконец-то долгожданная смена.
– Что-что? – воскликнул лежавший на койке и открыл большие, добрые и совсем не грустные глаза.
– Не узнали? – спросил Капитан.
Нажимом кнопки у изголовья седой поднял шторку окна. Стало светлее.
– Теперь узнаю, – сказал он. – Значит, вас только трос? Немного.
– Четвертый проверяет механику лазерной связи.
– Нас тоже было четверо, – задумчиво продолжал Доктор, словно уловил какой-то одному ему понятный смысл в ответной реплике Капитана. – Четверо. Двое живы, двоих похоронили у станции, использовав излучатель вместо лопаты и свинец из карьера вместо могильной плиты. Как это происходило, рассказать не могу – не видел.
– А вы не производите впечатления убитого горем, – сказал Капитан.
– Не умею убиваться – раз. И не стоит, считаю. Не повезло так не повезло. Мы начали, вы закончите, а не вы, так другие. Ошибок, наших не повторите, с опытом познакомитесь, ну, а нас – в архив Космической службы.
Пилот протестующе кашлянул. Доктор засмеялся.
– Прости, это я о себе. И то, если починят, думаю, пригожусь. А мой напарник – золото. В любой рейс хоть сейчас. Даже огорчаюсь, что вынужден его с собой забрать. Вам бы он пригодился: умен, решителен и находчив. – Он снова усмехнулся, салютуя помощнику: – Правду ведь говорю, Пилот, а? Обо всем в лазерограммах не напишешь, а было много всякого, от чего руки у слабонервного начинают дрожать. Миражи – штука хитрая и удивительная, и не всегда с ними излучателем бороться надо. Впрочем, сами увидите. Хотя бы из этого окна. – Доктор устало кивнул на скошенную стеклом панораму четырех цветных солнц. – Скоро закат. Раньше всех заходит зеленое. Может быть, увидите иллюзион, не знаю.
– Вы не повторяете попыток сближения?
– Нет. Мы прячемся от них в стальном бесде.
– Где-где? – не понял Малыш.
Библ любезно предупредил ответ:
– Память Доктора, Малыш, как и моя, хранит понятия, уже забытые человечеством. Доктор – иранец, а в бывшем Иране так назывались убежища, сохранявшие неприкосновенность преследуемого… Только почему у вас, коллеги, стены даже здесь вспороты излучателем?
– От большой осторожности, – сказал Доктор. – Мой сосед по убежищу не любит подозрительных звуков и всегда начеку.
– А излучатель помогает?
– Теоретически не должен. Материальный луч против фантомов? Бессмыслица, конечно. Но представьте себе, мой напарник все-таки сжег целую опушку леса. Он «вырос» прямо у станции. И лес-то какой – силурийские мхи да древовидные папоротники.
– Мираж?
– А вы думаете! Чистая мистика. А Пилот полоснул излучателем раз-другой – и все исчезло. Но угли остались. И сморщенная листва, рассыпавшаяся при нашем прикосновении. И пепел!
Разговор оборвался. Сообщение Доктора поражало своей нелепостью. Может быть, уже распад психики? Пытка страхом и мания преследования. Но почему у обоих?
– Вы как-нибудь пытались объяснить это? – спросил Капитан.
– А вы? – взорвался Доктор. – Четыре солнца восходят и заходят, и никто до сих пор не может объяснить, где, как и почему! Я устал от чудес и гипотез.
Он приподнялся на койке и выпил воды с сиропом. Или Капитан не сумел скрыть какой-то нотки недоверия, или необходимость убеждать в том, что для них давно уже стало реальностью, утомила Доктора. Он устало взглянул в окно и воскликнул с неожиданной радостью:
– Смотрите! Имеете шанс.
Выпукло выдающееся наружу окно не искажало видимости. Пустыня просматривалась вдаль, как с открытого балкона. Горизонт сужал ее, обрезая зеленым, похожим на диск светофора солнцем. От него осталась только узкая светящаяся дуга с травянисто-золотым отсветом. Почти рядом, только не сохраняя симметрии, как бы по другой орбите сползало к горизонту еще одно солнце – голубой пылающий сгусток неба.
А между горизонтом и станцией посреди черной пустыни вырастало вдруг нечто трудно описуемое и едва ли понятное. Будто невидимый Гулливер играл в цветной детский конструктор. Он брал шары и кирпичики и громоздил из них разрезанные пирамиды и купола, перекошенные синусоиды и промятые кубы или вдруг нечто знакомое, вроде пизанской башни, склоненной на опрокинутый стадион. Белые ленты, извиваясь как змеи, то исчезали, то появлялись в геометрических сочетаниях этого архитектурного бреда. Человеческий ум не мог участвовать в его создании: в нем не было главного признака человеческого деяния – целесообразности.
– Вы сомневаетесь сейчас, что эта цветная дичь может быть создана человеком, служить человеку, утешать его или радовать, – сказал Доктор, словно угадав мысли его собеседников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Поиск книг  2500 книг фантастики  4500 книг фэнтези  500 рассказов