Я жадно схватил трубку.
– О'кей, – сказал знакомый голос, – Мартин докладывает.
– «О'кей, о'кей»! – передразнил я его. – Где пропадал? Откуда говоришь?
– Из Си-центра. Только что захватили. Чистенько, гладенько, десяток кокнули, остальные лапки кверху. Пока заправляемся коньяком и сардинами. Ждем указаний.
– Отставить коньяк! – закричал я. – В Городе и так все пьяны, от полисмена до велорикши. Не хватает того, чтобы и мы ворвались туда пьяной оравой. Поставь надежных людей у винных складов! Обезоруживай всех любителей выпивки! Если понадобится, грози расстрелом.
– Есть контакт, – хладнокровно согласился Мартин. – Проугибишен так проугибишен! Когда выступаем?
– Жди указаний, – буркнул я в трубку, собираясь на этот раз уже окончательно разбудить Томпсона.
Но не успел. Телефон снова потребовал меня к трубке. Потом вторично. Затем еще и еще. Я едва успевал щелкать рычагом. Звонили с въездных, ныне уже наших, застав о задержанных полицаях, спешивших в Город доложить начальству о происшедшем. С продтрассы сообщали, что колонна лучников, подошедшая к городским окраинам, ожидает у заставы, но отдельным группам все же удалось просочиться в Город. Уведомляли также о полученном приказе комиссара Бойла разыскать и доставить в управление некоего Жоржа Ано, бывшего коменданта Майн-Сити. Об этом же позвонил Оливье, успевший уже захватить вокзал и товарную станцию. Приказ о розыске коменданта Ано, если таковой появится в пределах железной дороги, очень его встревожил.
– Что случилось, лейтенант? Почему разгневался Бойл? Честно говоря, я боюсь за вас.
Почему разгневался Бойл, я и сам не понимал. Только бы он не предпринял чего-нибудь неожиданного, не предвиденного штабом. Я знал, что посоветует Томпсон: ждать. Но я знал и Бойла. Неучтенную вспышку его гнева, чем бы она ни вызывалась, следовало погасить. Но как?
Мне везло. Помог неизвестно откуда объявившийся Фляш. Откуда, я не успел спросить – так краток был наш телефонный разговор. Голос его к тому же звучал глухо, будто издалека: или провод был не в порядке, но все, что мне удалось разобрать, было указание немедленно известить Бойла, что приказ о розыске мне известен, что я не скрываюсь и прибуду в «Олимпию» к началу банкета. Формулировка была наглая, но именно такая и должна была погасить гнев или тревогу Бойла.
Я позвонил в управление. Мне ответили пьяным голосом:
– Дежурный слушает.
Я слово в слово повторил все сказанное мне Фляшем. Дежурная жаба мгновенно протрезвела и спросила, где меня найти, если ей удастся связаться с комиссаром. Я положил трубку; главное было сделано.
После этого я разбудил Томпсона и рассказал ему о своих разговорах. Его больше всего заинтересовали лучники.
– Что с ними будет?
– Ничего не будет. Или они доберутся до нас, или растворятся в толпе на улицах, благо угощенье бесплатное. Луки они забудут или бросят и тогда утратят всякую ценность для нас. Правда, они могут и сболтнуть лишнее, но кто будет сегодня вслушиваться в пьяную болтовню на улице?
– Не знаю, – все еще сомневался Томпсон. – Корсон Бойл дьявольски умен. Он что-то подозревает. Почему он так усиленно вас разыскивает? Почему вы вдруг стали «бывшим»?
– Бойл умен, но и капризен. Я – это его каприз.
– А если он уже все узнал и мы не дотянем до банкета?
– Будет больше жертв – только и всего. Какие-то группы окажут сопротивление. Но уже сейчас вся периферия и важнейшие опорные пункты в Городе в наших руках. Что остается Бойлу – отречение, самоубийство, бегство? А потом, я думаю, что блокада Города отрезала полицейскую клику от информации. Связи нет. Я сужу по ответу дежурного. Когда начнется банкет? В четыре. А в три мы уже замкнем третье кольцо. Кстати, я не совсем понимаю диспозицию. Какая разница между кольцами?
– Первое – это периферия: Майн-Сити, продтрасса, железная дорога, омнибусное шоссе. Второе – границы Города: товарная станция, ипподром, Си-центр, въездные заставы. Третье – опорные пункты противника непосредственно в Городе, такие, как Главное управление и центральный склад оружия в четырнадцатом блоке, Вычислительный центр, мэрия и телефонная станция. Последние два пункта уже не могут быть использованы противником, вы правы: они в наших руках. В мэрии сосредоточены группы Фляша, телефонистки на станции работают под нашим контролем. Конечно, можно соединить аппараты и незаметно для контролера. Поэтому третье кольцо особенно настораживает. Противника могут предупредить.
– А если перерезать линию?
– Нет, – не согласился Томпсон. – До последней минуты в основной полицейской цитадели должна быть телефонная связь. Пусть иллюзорная, но должна. На каждый звонок должен ответить дежурный. Наш дежурный.
Он подчеркнул слово «наш» с неколебимой уверенностью, что в нужный момент нужную телефонную трубку, засекреченную и охраняемую, как сейф с шифром, возьмет в руки наш человек. Ну а если наш человек рухнет с простреленной грудью, а телефон-предатель все же выполнит свое черное дело? Томпсон даже улыбнулся моей наивности.
– Если то, что задумано, затем продумано, выверено и рассчитано, а потом выполнено с такой же точностью, случайностей не бывает.
– Ну а дрогнет рука, например. Что тогда? Промах?
– Рука не дрогнет, если вы подготовились.
– Ко всему не подготовишься. Наступил на улице на корку банана – и хлоп! Сотрясение мозга.
– Если смотреть под ноги, на банан не наступишь.
– Вы отрицаете непредвиденное?
– Нет, конечно. Но надо уметь предвидеть.
Что-то от земного Томпсона все-таки было в моем собеседнике. Я попробовал атаковать с другой стороны:
– А ошибка? Могут же быть ошибки.
– Могут. Но не должны. Моя блокированная земная память подсказывает мне нечто очень верное: это хуже, чем преступление, – это ошибка. Кто это сказал?
– Талейран Наполеону.
– Кто кому?
– Министр императору. В свое время вспомните, адмирал.
У меня это вырвалось по старой привычке, но Томпсон зацепился:
– Я даже не знаю, что делает на Земле адмирал.
– Командует флотом, эскадрой. Это – на море. Иногда министерством или разведкой. Это – на суше. На суше – за письменным столом, на море – с авианосца или подводной лодки.
Глубокие морщины на лбу Томпсона казались еще глубже.
– Из двух десятков слов, которые вы произнесли сейчас, я знаю точно два или три. Некоторые объяснил мне Зерн, остальные слышу впервые. Как бессмыслицы из детской сказки. А-ви-а-но-сец!
Я объяснил, что такое авианосец. Томпсон извлек объемистый блокнот и записал.
– Начал вторую тысячу, – грустно усмехнулся он, – ребенок учится ходить. Тысячу пять слов дал мне Зерн. Кстати, почему он молчит?
Действительно, почему молчал Борис? Я взял трубку.
– Погодите, – остановил меня Томпсон. – Связь с Би-центром только через продуправление. Сообщите им номер мэрии, если спросят, откуда вы звоните.
Я последовал его совету. Вопреки опасениям с Вычислительным центром соединили немедленно. Я спросил:
– Борис?
– Я.
– Какой из двух – земной или здешний?
Я спрашивал по-русски. В трубке засмеялись. Я выжидающе молчал, даже смех у них был одинаковый.
– А не все ли равно. Юрка, если по делу?
– Старик волнуется.
– У нас по-прежнему. Ждем. Галунщики на плацу, и в лабораториях ничего не знают.
В трубке что-то щелкнуло, будто подключили еще аппарат, и грубый знакомый голос дежурного недовольно спросил:
– По-каковски говорите? Не понимаю.
– Вам и не требуется понимать, – сказал по-английски Зернов. – Вам требуется передать по начальству, что подслушиваемый разговор непонятен. Все! Отключайтесь или соедините меня с комиссаром.
Что-то щелкнуло опять, и голос пропал.
– Передай старику, – продолжал по-русски Зернов, – что ровно в три снимаем зеркальный контроль и блокаду «проходов». Блокируется только телепортация.
Я тотчас же перевел это Томпсону.
– Не в три, а в два, – сказал Фляш.
42. КОНЕЦ «ОЛИМПИИ»
– Иначе говоря, через десять минут. Так и передай.
Он стоял в дверях без шапки, с какими-то щепками в волосах, с красными от бессонных ночей глазами и землистым цветом лица – измотанный ночной сменой рабочий. Из-за спины его выглядывал Джемс, уже сменивший лагерную куртку на ковбойку и шорты «дикого». Грудь его наискосок пересекала желтая тетива лука, а у пояса болтался синий колчан с торчавшими из него длинными хвостами стрел.
– Почему в два? – спросил Томпсон.
– Банкет начнется не в четыре, а в три. Съезд гостей к половине третьего. К этому времени все опорные пункты должны быть уже захвачены. «Олимпию» берем последней. Командуешь операцией ты. – Фляш даже не посмотрел на меня – только плечом шевельнул.
– С какими силами? – спросил я.
– Сотни тебе достаточно. Мы перебрасываем из Си-центра четыре омнибуса автоматчиков во главе с Мартином.
Я еле сдержал радость: лучшего соратника трудно было и пожелать.
– Завершив окружение, – продолжал Фляш, – начинаете штурм. Четыре входа – четыре группы. Мартин с тремя проникает через главный и два боковых входа и занимает зал. Ты – через артистический за кулисы и займешь все внутренние проходы и лестницы. На сцену выходишь в последнюю минуту. Сигнал – взрыв!
Я знал, что правительственная ложа минирована, но считал это излишним. С сотней автоматчиков можно было бы обойтись и без пиротехники.
– Ты не знаешь Корсона Бойла, – отрезал Фляш. – Он только мертвый не страшен. А пешек его жалеть нечего. Подрывник будет у барьера ложи, переодетый официантом. Мина заложена за барельефом с орлом. Свеча на любом столе. Стоит прикоснуться свечой к орлу – он вспыхнет, как пакля.
– Он же резной, деревянный, – усомнился я.
– Мы его заменили другим, пропитанным горючим составом. Конечно, жаль подрывника. Но что ж поделаешь: мы еще не умеем делать самовзрывающиеся снаряды.
– Постой, – сказал я, – у нас есть бикфордов шнур?
– Какой шнур? – не понял Фляш.
– Запальный. Одним концом прикрепляешь к барельефу или еще проще – к мине, другой…
– Пока он будет гореть, заметят.
– Есть выход, – сказал я, вспомнив американский фильм с почти аналогичной ситуацией. – Взорвать можно и на расстоянии. Понадобится меткий лучник. Сверхметкий.
– Сгожусь, – вынырнул из-за спины Фляша Джемс.
– Пошли другого, – поморщился Фляш, – сейчас будем перевооружать твоих лучников.
– Пусть другой и перевооружает. А я с Ано, – осклабился Джемс.
Я вспомнил соотношение сцены и ложи. Метров тридцать, не больше. Сколько летит стрела?
– Сейчас проверим, – сказал Джемс и распахнул дверь в коридор. – Тридцать и будет. – Он снял лук и достал стрелу.
В конце коридора висел портрет Анри Фронталя в траурной рамке.
– Левый глаз. Засекай время – у тебя часы с секундами, – обернулся Джемс к Фляшу.
Тот вынул из кармана часы на ремешке. Стрела свистнула, и мы даже издали увидели, что она торчит в левом глазу портрета. Анри Фронталь был убит вторично.
– Две секунды, – ответил Фляш.
– Прикрепи кусок шнура с запасом секунды полторы на прицел и поджигай, – сказал я Джемсу. – Целься в орла – со сцены он виден. А промахнешься…
– Исключено, – возразил Джемс.
– Приводи себя в порядок, мэр, – сказал Фляш, по-видимому считая, что вопрос о взрыве исчерпан. – Ты будешь с олдерменами в зале. Завидую.
– А ты?
– Ну, у меня дел много.
Фляш спрятал часы.
– Учти, что омнибусы Мартина уже выехали, – сказал он мне и подмигнул Томпсону. – Получится у него, как ты думаешь?
– Как у первой скрипки в оркестре. Она никогда не фальшивит.
А я сомневался. Вдруг случится что-нибудь непредвиденное, чего не могли предполагать ни точный, как хронометр, Фляш, ни самоуверенный Томпсон.
И случилось.
Я прибыл за четверть часа до банкета, привязал лошадь к стойлу, вынесенному на обочину, и поискал глазами Мартина.
– Я здесь, – сказал он, выходя из-за экипажей, вытянувшихся на квартал вдоль тротуара.
Он был красив и величествен, как римский легионер, напяливший на себя вместо доспехов серую куртку с золотым галуном. Кучера не обращали на нас никакого внимания – они уже давно угощались, опережая своих господ за банкетом.
– Где люди? – спросил я его.
– Размещены у входов. Пришлось срочно добывать мундиры патрульных – форма стражников не годилась. Ты знаешь, где артистический?
Мы пожали друг другу руки и разошлись. Я не повторял инструкций Мартину: с таким товарищем это было не нужно.
– Встретимся в зале! – крикнул он вдогонку, совсем как важный полицейский гость, торопившийся на банкет.
Я тоже торопился. Гостей не разглядывал – не интересовался. Людей своих не искал – они сами нашли меня, разместившись у входа как встречающая начальство охрана. А где же действительная охрана?
– Мы ее сняли, лейтенант, – откозырнул мне один из гвардейцев Мартина.
– А почему не требуете пропуска? – строго спросил я, вспомнив о красной фишке.
– Мы вас и так знаем, комендант.
То были «мои» заключенные. Только худоба отличала их от подлинных полицейских – золотогалунные мундиры выглядели как на параде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45