Вдруг пронесёт?
- Парень, закурить у тебя не найдётся? - Это была уже классика, знакомая Алику по книгам и фильмам, да и парням этим по тем же источникам знакомая. «Литературщина», - сказал бы отец.
- Не курю, - ответил Алик проверенной фразой.
- А девчонка?
- И она не курит, - стараясь говорить твёрдо, объяснил Алик, сильно сжав Дашкин локоть.
- А это мы щас проверим, - произнёс один из суперменов, но неуверенно произнёс. Знал, что роль требует продолжения, требует крепких слов и красивых действий, но нечасто он играл эту роль, не обтёрся в ней. И Алик почувствовал неуверенность парня, осторожно шествующего к Дашке, почувствовал, и легко ему стало, легко и пусто, как перед самым первым прыжком - тогда в саду, всего на метр сорок.
- Осади назад, - сказал он парню.
- Повтори, не слышу, - старательно смягчая гласные - о, всесильная роль! - потребовал супермен.
- Осади назад.
- Поучи его, Кока, - капризно протянула русалка.
Кока шагнул к Алику, но Алик не стал дожидаться «урока». Он ударил первым. Ударил так, как видел в десятках фильмов. Ударил в нахально выдвинутый подбородок Коки, вложив в удар всю тяжесть своего тела. И Кока упал. И остался лежать. Это был чистый нокаут, выключивший супермена из действительности по меньшей мере на минуту. Впору бежать за нашатырём, махать мокрым полотенцем, - делать искусственное дыхание. Две недели истязаний по методу Лешего, две недели рубки и пилки дров, таскания булыжников и рытья траншей сделали своё дело. На это Леший и рассчитывал, хотя в его расчёты явно не входила встреча с суперменами.
Алик не стал дожидаться, пока Кока очухается или же его малость остолбеневшие кореша придут ему на помощь. Он перешагнул через нокаутированного соперника, подхватил массивную садовую урну, стоящую около скамейки, рывком поднял её.
- Убью, сволочей! - надрывно заорал он и пошёл на изумлённую компанию, держа урну перед собой.
И супермены дрогнули. Не то чтобы они испугались явно сумасшедшего влюблённого. Просто их ни разу в жизни не били урнами, а неизвестность всегда пугает. И когда Алик, не в силах больше удерживать вонючую громадину, по-извозчичьи ухнув, метнул её в прямо лежащую на земле гитару, и гитара треснула, как взорвалась, зазвенели порванные струны - тут уж супермены дали дёру.
- Бежим, - шепнул Алик Дашке.
И они помчались. Супермены через некоторое - очень небольшое - время придут в себя, поймут, что их одурачили, заметят, что их всё-таки трое против одного, пусть даже боксёра (удар-то техничным вышел, кого угодно смутит…), вернутся мстить. А мстить некому: обидчики скрылись. И скрываться не показалось им стыдным: первая победа осталась за Аликом, первая и теперь окончательная.
Алик бежал легко - привычка! - тащил за собой Дашку. Когда они выскочили на центральную аллею, ведущую к выходу, Дашка взмолилась:
- Алик, я не могу больше…
Он притормозил. Далее нестись как угорелым было бессмысленно. Супермены с русалками затерялись позади, топота погони не слыхать, да и погоня здесь обречена на провал: вон милиционеры на мотоцикле проехали, вон дружинники газировку с сиропом пьют, по сторонам поглядывают.
- Хочешь, посидим, передохнем? - спросил Алик. Он уже ничего не страшился.
- Ой, что ты, поехали домой. Я вся дрожу.
«Я вся дрожу» - явно из чьего-то репертуара. То ли леди Гамильтон, то ли Бекки Тэтчер из великой книги Марка Твена. Но Алик не пытался обнаружить источник реплики, он просто обнял Дашку за плечи - впервые в жизни! - прижал её к себе, почувствовав, что она и вправду дрожит - скорее от испуга, чем от холода. Да и какой холод - под тридцать по Цельсию, несмотря на вечернее время…
Так они и дошли до метро. И в вагоне он не убрал руку, а Дашка не протестовала. Ехали - молчали, не вспоминали о происшедшем. И только когда шли от метро к дому по яркому и людному Кутузовскому проспекту, Дашка рассмеялась.
- Ты что? - спросил Алик.
- Как ты их… урной… - Она уже и говорить не могла - от смеха.
И Алик охотно вторил ей, вспоминая, как возвышался этаким Гераклом, швырял чугунный сосуд, как взрывалась гитара, не привыкшая к столь грубому обращению.
Отсмеявшись, сказал:
- Перетрусил я - стыдно признаться.
- А вот врать не надо, - строго сказала Дашка.
- Я не вру, - опешил Алик. Стоит правду сказать, как тут же во лжи обвиняют. А соврёшь - верят без оглядки. Где справедливость?..
- Врёшь, и бесстыдно. Если бы перетрусил, я бы чувствовала. А ты шёл, как статуя Командора, ни жилочка не дрогнула. Говорю: железным стал. Прямо стальным.
А в подъезде на лестнице у своей двери встала на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку, шепнула:
- Спасибо тебе, - и скрылась за дверью.
Когда она только отпереть её сумела? Чудеса…
Алик остался на площадке - дурак дураком. За что спасибо? За то, что «спас её из лап разъярённых хулиганов», как пишется в переводных детективных романах? Или за неудачный вечер?
Неправда, удачным он был. Неожиданным. Счастливым. И «спасибо» вовсе не Алику адресовано, точнее, не только Алику. Спасибо суперменам за то, что они позволили ему выяснить, наконец, отношения с Дашкой. Спасибо им за то, что он поверил в себя…
Подведя итог вечеру столь высоким «штилем», Алик потопал на свой шестой этаж. Размышлял: верно, что не пропали даром трудовые деньки на спортивной базе. И на практике не зря мойки взад-вперёд носил, кирпичи на двенадцатый этаж втаскивал. Кое-какая силушка появилась. А с ней - и умение той силой пользоваться.
Но Дашка-то: «врать не надо»… Алик даже головой покрутил от удовольствия. Эдак, охулкой, и дара можно лишиться. Слышал бы джинн сие обвинение…
Пришёл домой, поужинал, родителям про драку не стал рассказывать. Сообщил только, что катались на аттракционах, ели мороженое: отчитаться следовало, поскольку деньги на парк ссужали они. И лёг спать.
И спал опять без всяких сновидений.
16
Стройка - дело суетное. По утрам стоит шум в прорабской, ругаются бригадиры: то не так, это не так. Прораб лениво отругивается - скорее по привычке, чем по злобе. Накричавшись, успокаиваются, наскоро курят, расходятся: работать надо. Монтажники довольны: дом собран, стоит коробка, щерится целыми окнами. Теперь трудятся отделочники - маляры, штукатуры, сантехники.
Алик пробирался по утрам в прорабскую, сидел тихонько, слушал - дивился. Казалось, не устоять стройке: раствор не подвезли, трубы дождём мочены, рукавицы рваные, монтажники нахалтурили - в швах ветер свистит. Но держится дом. Запущен в ход дневной механизм работ, аукаются в пролётах девчонки-малярши, слепят синим пламенем сварщики - «зайчика» не поймай, не ослепни, пылят колёсами МАЗы и ЗИЛы. И раствор откуда-то взялся, и трубы, оказывается, дождём не погублены, и рукавицы справные, а что до швов - держатся швы, свой срок выстоят.
Живёт стройка особой жизнью. Крику много, а работа идёт: крик - не помеха работе.
Алика определили учеником слесаря-сантехника. Он пришёлся в бригаде ко двору, заимел кепку с пуговкой - как у бригадира, вечно таскал за поясом комбинезона разводной «газовый» ключ - для форсу, как тяжёлый знак профессии. Пользоваться им пока не приходилось. Сварщики варили трубы, а бригада устанавливала батареи центрального отопления - деликатная работа, куда ученика не допускали. Смотреть смотри, а ключиком не лезь.
Смотрел. Помнил пащенковское: мужчина должен уметь всё. Мама вызывала слесаря, когда тёк кран или засорялась труба, вся семья взирала с благоговением на великого умельца, ничего не понимая в его деле. Теперь не придётся «варяга» звать, Алик сам справится. Он - мужчина.
Дашка работала в бригаде маляров, и ей уже доверялся даже краскопульт. Девчонки в бригаде - немногим старше Дашки, только-только из профтехучилища. Бригадирше, пожилой женщине, всё равно, кого учить: их или Дашку. Дашка прослыла способной, удостоилась лестного бригадиршиного предложения:
- Закончишь школу - айда ко мне в бригаду. К делу ты с душой относишься, а заработки у нас хлебные.
Дашка обещала подумать, чтобы не обижать бригадиршу. Сама для себя всё давно решила: станет геологом. Или географом. В общем, путешественником. Горячили ей лоб вольные ветры дальних странствий. Одно теперь останавливало: как с Аликом быть? Он в Москве, она в экспедиции - нехорошо. Утешалась: школу надо закончить, в институт поступить, почти шесть лет проучиться - срок немалый. Там видно будет.
Алик знал о её мечтах, но всерьёз к ним не относился. Его не волновали завтрашние заботы, нынешних по горло хватало. Через несколько дней - городские соревнования. Бим подходил, напоминал, и Александр Ильич домой звонил, спрашивал: как успехи? А какие успехи? Двести пять - ни сантиметром выше. Да и этот результат не очень стабилен. Нет-нет - а собьёт планку. Понимал, что у каждого возраста есть свой предел. И так он свой предел с помощью «нечистой силы» легко приподнял. Такая высота в его годы - почти сенсация. Из молодёжной газеты корреспондент на стройку приходил, интервьюировал Алика. В воскресном номере появилась заметка под названием: «Есть смена мастерам!» Корреспондент не утерпел, воспользовался подсказанной Аликом фразой-каламбуром, написал в конце: «Кто прыгнет выше Радуги?» По всему выходило, что - никто. Но Алик нервничал: не шла высота. Похоже, что у дара оказалось ещё одно «пограничное условие» и выполнялось оно без исключений: двести пять сантиметров, дальше - потолок, как ни изнурял себя Алик тренировками.
И не соревнования тревожили Алика. Соревнования - ерунда! Выиграет он их. Но что дальше будет? Прибавит ли он когда-нибудь толику к заколдованным двумстам пяти? Прыгнет ли «выше Радуги»?
Поделился заботами с Дашкой:
- Тренируюсь, как псих, сама знаешь, а с места не сдвигаюсь.
- Может, стоит отдохнуть? - сердобольно посоветовала Дашка. - Есть такой термин в балете - «затанцеваться». То есть - переработаться. Мне кажется, ты затанцевался.
Похоже, Дашка права. Буркнул нехотя:
- Отдохну. Отпрыгаю соревнования и месяц к планке не подойду. Гори она ясным огнём…
Они сидели на подоконнике в квартире на втором этаже. Широкий подоконник, жильцы загорать смогут. Дашка обняла двадцатилитровый бидон с краской, который какой-то умник забыл на окне. Алик мельком подумал: снять бы его, переставить на пол, не ровен час - загремит вниз. И ещё подумал: лучше бы Дашка не бидон обнимала, а его, Алика. Но не сказал о том вслух, постеснялся. Только накрыл своей ладонью Дашкину - узенькую в белых пятнах краски. Так и сидели.
- А Фокина мне жалко, - сказала Дашка.
- Почему? - удивился Алик.
- Был первым прыгуном, в ус не дул, а лучший друг ему такую свинью подложил.
- Какую такую?
- Вот такую, - осторожно высвободила ладонь, широко развела руки, показав, какую свинью Алик Фокину подложил, а потом опять аккуратно просунула свою ладошку под Аликову - на место. Засмеялась, довольная шуткой.
Алик возмутился её словами. При чём здесь он? Если Фокин завтра начнёт писать стихи лучше Алика, то выходит, называть его предателем? Вздор!
- Не я, так другой. Прыгать лучше надо.
- Он неплохо прыгает. Бим так считает.
- Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания.
- А ты и обиделся. Ой, сиротка…
- Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы.
- Он их слабому отдаёт.
- Помогут они слабому как мёртвому припарки…
И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелёгкая: злость подавила разум. И откуда она взялась - чёртова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идёт высота…), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость - от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы её, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть… Поздно.
- Знаешь, о чём я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил, заходил по комнате. - Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех подготовил…
- Алик, ты с ума сошёл! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь.
Не верил. Конечно, не верил…
- Не верю? Ещё как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой.
Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
- Не по пути? И пожалуйста! - резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон - непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжёлый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и - не успел. Только упал грудью на подоконник, обречённо смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съёмке, перевернулся в воздухе - только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стёкла, с трудом «выбитые» прорабом на складе управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
- Парень, закурить у тебя не найдётся? - Это была уже классика, знакомая Алику по книгам и фильмам, да и парням этим по тем же источникам знакомая. «Литературщина», - сказал бы отец.
- Не курю, - ответил Алик проверенной фразой.
- А девчонка?
- И она не курит, - стараясь говорить твёрдо, объяснил Алик, сильно сжав Дашкин локоть.
- А это мы щас проверим, - произнёс один из суперменов, но неуверенно произнёс. Знал, что роль требует продолжения, требует крепких слов и красивых действий, но нечасто он играл эту роль, не обтёрся в ней. И Алик почувствовал неуверенность парня, осторожно шествующего к Дашке, почувствовал, и легко ему стало, легко и пусто, как перед самым первым прыжком - тогда в саду, всего на метр сорок.
- Осади назад, - сказал он парню.
- Повтори, не слышу, - старательно смягчая гласные - о, всесильная роль! - потребовал супермен.
- Осади назад.
- Поучи его, Кока, - капризно протянула русалка.
Кока шагнул к Алику, но Алик не стал дожидаться «урока». Он ударил первым. Ударил так, как видел в десятках фильмов. Ударил в нахально выдвинутый подбородок Коки, вложив в удар всю тяжесть своего тела. И Кока упал. И остался лежать. Это был чистый нокаут, выключивший супермена из действительности по меньшей мере на минуту. Впору бежать за нашатырём, махать мокрым полотенцем, - делать искусственное дыхание. Две недели истязаний по методу Лешего, две недели рубки и пилки дров, таскания булыжников и рытья траншей сделали своё дело. На это Леший и рассчитывал, хотя в его расчёты явно не входила встреча с суперменами.
Алик не стал дожидаться, пока Кока очухается или же его малость остолбеневшие кореша придут ему на помощь. Он перешагнул через нокаутированного соперника, подхватил массивную садовую урну, стоящую около скамейки, рывком поднял её.
- Убью, сволочей! - надрывно заорал он и пошёл на изумлённую компанию, держа урну перед собой.
И супермены дрогнули. Не то чтобы они испугались явно сумасшедшего влюблённого. Просто их ни разу в жизни не били урнами, а неизвестность всегда пугает. И когда Алик, не в силах больше удерживать вонючую громадину, по-извозчичьи ухнув, метнул её в прямо лежащую на земле гитару, и гитара треснула, как взорвалась, зазвенели порванные струны - тут уж супермены дали дёру.
- Бежим, - шепнул Алик Дашке.
И они помчались. Супермены через некоторое - очень небольшое - время придут в себя, поймут, что их одурачили, заметят, что их всё-таки трое против одного, пусть даже боксёра (удар-то техничным вышел, кого угодно смутит…), вернутся мстить. А мстить некому: обидчики скрылись. И скрываться не показалось им стыдным: первая победа осталась за Аликом, первая и теперь окончательная.
Алик бежал легко - привычка! - тащил за собой Дашку. Когда они выскочили на центральную аллею, ведущую к выходу, Дашка взмолилась:
- Алик, я не могу больше…
Он притормозил. Далее нестись как угорелым было бессмысленно. Супермены с русалками затерялись позади, топота погони не слыхать, да и погоня здесь обречена на провал: вон милиционеры на мотоцикле проехали, вон дружинники газировку с сиропом пьют, по сторонам поглядывают.
- Хочешь, посидим, передохнем? - спросил Алик. Он уже ничего не страшился.
- Ой, что ты, поехали домой. Я вся дрожу.
«Я вся дрожу» - явно из чьего-то репертуара. То ли леди Гамильтон, то ли Бекки Тэтчер из великой книги Марка Твена. Но Алик не пытался обнаружить источник реплики, он просто обнял Дашку за плечи - впервые в жизни! - прижал её к себе, почувствовав, что она и вправду дрожит - скорее от испуга, чем от холода. Да и какой холод - под тридцать по Цельсию, несмотря на вечернее время…
Так они и дошли до метро. И в вагоне он не убрал руку, а Дашка не протестовала. Ехали - молчали, не вспоминали о происшедшем. И только когда шли от метро к дому по яркому и людному Кутузовскому проспекту, Дашка рассмеялась.
- Ты что? - спросил Алик.
- Как ты их… урной… - Она уже и говорить не могла - от смеха.
И Алик охотно вторил ей, вспоминая, как возвышался этаким Гераклом, швырял чугунный сосуд, как взрывалась гитара, не привыкшая к столь грубому обращению.
Отсмеявшись, сказал:
- Перетрусил я - стыдно признаться.
- А вот врать не надо, - строго сказала Дашка.
- Я не вру, - опешил Алик. Стоит правду сказать, как тут же во лжи обвиняют. А соврёшь - верят без оглядки. Где справедливость?..
- Врёшь, и бесстыдно. Если бы перетрусил, я бы чувствовала. А ты шёл, как статуя Командора, ни жилочка не дрогнула. Говорю: железным стал. Прямо стальным.
А в подъезде на лестнице у своей двери встала на цыпочки, быстро поцеловала его в щёку, шепнула:
- Спасибо тебе, - и скрылась за дверью.
Когда она только отпереть её сумела? Чудеса…
Алик остался на площадке - дурак дураком. За что спасибо? За то, что «спас её из лап разъярённых хулиганов», как пишется в переводных детективных романах? Или за неудачный вечер?
Неправда, удачным он был. Неожиданным. Счастливым. И «спасибо» вовсе не Алику адресовано, точнее, не только Алику. Спасибо суперменам за то, что они позволили ему выяснить, наконец, отношения с Дашкой. Спасибо им за то, что он поверил в себя…
Подведя итог вечеру столь высоким «штилем», Алик потопал на свой шестой этаж. Размышлял: верно, что не пропали даром трудовые деньки на спортивной базе. И на практике не зря мойки взад-вперёд носил, кирпичи на двенадцатый этаж втаскивал. Кое-какая силушка появилась. А с ней - и умение той силой пользоваться.
Но Дашка-то: «врать не надо»… Алик даже головой покрутил от удовольствия. Эдак, охулкой, и дара можно лишиться. Слышал бы джинн сие обвинение…
Пришёл домой, поужинал, родителям про драку не стал рассказывать. Сообщил только, что катались на аттракционах, ели мороженое: отчитаться следовало, поскольку деньги на парк ссужали они. И лёг спать.
И спал опять без всяких сновидений.
16
Стройка - дело суетное. По утрам стоит шум в прорабской, ругаются бригадиры: то не так, это не так. Прораб лениво отругивается - скорее по привычке, чем по злобе. Накричавшись, успокаиваются, наскоро курят, расходятся: работать надо. Монтажники довольны: дом собран, стоит коробка, щерится целыми окнами. Теперь трудятся отделочники - маляры, штукатуры, сантехники.
Алик пробирался по утрам в прорабскую, сидел тихонько, слушал - дивился. Казалось, не устоять стройке: раствор не подвезли, трубы дождём мочены, рукавицы рваные, монтажники нахалтурили - в швах ветер свистит. Но держится дом. Запущен в ход дневной механизм работ, аукаются в пролётах девчонки-малярши, слепят синим пламенем сварщики - «зайчика» не поймай, не ослепни, пылят колёсами МАЗы и ЗИЛы. И раствор откуда-то взялся, и трубы, оказывается, дождём не погублены, и рукавицы справные, а что до швов - держатся швы, свой срок выстоят.
Живёт стройка особой жизнью. Крику много, а работа идёт: крик - не помеха работе.
Алика определили учеником слесаря-сантехника. Он пришёлся в бригаде ко двору, заимел кепку с пуговкой - как у бригадира, вечно таскал за поясом комбинезона разводной «газовый» ключ - для форсу, как тяжёлый знак профессии. Пользоваться им пока не приходилось. Сварщики варили трубы, а бригада устанавливала батареи центрального отопления - деликатная работа, куда ученика не допускали. Смотреть смотри, а ключиком не лезь.
Смотрел. Помнил пащенковское: мужчина должен уметь всё. Мама вызывала слесаря, когда тёк кран или засорялась труба, вся семья взирала с благоговением на великого умельца, ничего не понимая в его деле. Теперь не придётся «варяга» звать, Алик сам справится. Он - мужчина.
Дашка работала в бригаде маляров, и ей уже доверялся даже краскопульт. Девчонки в бригаде - немногим старше Дашки, только-только из профтехучилища. Бригадирше, пожилой женщине, всё равно, кого учить: их или Дашку. Дашка прослыла способной, удостоилась лестного бригадиршиного предложения:
- Закончишь школу - айда ко мне в бригаду. К делу ты с душой относишься, а заработки у нас хлебные.
Дашка обещала подумать, чтобы не обижать бригадиршу. Сама для себя всё давно решила: станет геологом. Или географом. В общем, путешественником. Горячили ей лоб вольные ветры дальних странствий. Одно теперь останавливало: как с Аликом быть? Он в Москве, она в экспедиции - нехорошо. Утешалась: школу надо закончить, в институт поступить, почти шесть лет проучиться - срок немалый. Там видно будет.
Алик знал о её мечтах, но всерьёз к ним не относился. Его не волновали завтрашние заботы, нынешних по горло хватало. Через несколько дней - городские соревнования. Бим подходил, напоминал, и Александр Ильич домой звонил, спрашивал: как успехи? А какие успехи? Двести пять - ни сантиметром выше. Да и этот результат не очень стабилен. Нет-нет - а собьёт планку. Понимал, что у каждого возраста есть свой предел. И так он свой предел с помощью «нечистой силы» легко приподнял. Такая высота в его годы - почти сенсация. Из молодёжной газеты корреспондент на стройку приходил, интервьюировал Алика. В воскресном номере появилась заметка под названием: «Есть смена мастерам!» Корреспондент не утерпел, воспользовался подсказанной Аликом фразой-каламбуром, написал в конце: «Кто прыгнет выше Радуги?» По всему выходило, что - никто. Но Алик нервничал: не шла высота. Похоже, что у дара оказалось ещё одно «пограничное условие» и выполнялось оно без исключений: двести пять сантиметров, дальше - потолок, как ни изнурял себя Алик тренировками.
И не соревнования тревожили Алика. Соревнования - ерунда! Выиграет он их. Но что дальше будет? Прибавит ли он когда-нибудь толику к заколдованным двумстам пяти? Прыгнет ли «выше Радуги»?
Поделился заботами с Дашкой:
- Тренируюсь, как псих, сама знаешь, а с места не сдвигаюсь.
- Может, стоит отдохнуть? - сердобольно посоветовала Дашка. - Есть такой термин в балете - «затанцеваться». То есть - переработаться. Мне кажется, ты затанцевался.
Похоже, Дашка права. Буркнул нехотя:
- Отдохну. Отпрыгаю соревнования и месяц к планке не подойду. Гори она ясным огнём…
Они сидели на подоконнике в квартире на втором этаже. Широкий подоконник, жильцы загорать смогут. Дашка обняла двадцатилитровый бидон с краской, который какой-то умник забыл на окне. Алик мельком подумал: снять бы его, переставить на пол, не ровен час - загремит вниз. И ещё подумал: лучше бы Дашка не бидон обнимала, а его, Алика. Но не сказал о том вслух, постеснялся. Только накрыл своей ладонью Дашкину - узенькую в белых пятнах краски. Так и сидели.
- А Фокина мне жалко, - сказала Дашка.
- Почему? - удивился Алик.
- Был первым прыгуном, в ус не дул, а лучший друг ему такую свинью подложил.
- Какую такую?
- Вот такую, - осторожно высвободила ладонь, широко развела руки, показав, какую свинью Алик Фокину подложил, а потом опять аккуратно просунула свою ладошку под Аликову - на место. Засмеялась, довольная шуткой.
Алик возмутился её словами. При чём здесь он? Если Фокин завтра начнёт писать стихи лучше Алика, то выходит, называть его предателем? Вздор!
- Не я, так другой. Прыгать лучше надо.
- Он неплохо прыгает. Бим так считает.
- Бим с ним и носится, на меня - ноль внимания.
- А ты и обиделся. Ой, сиротка…
- Думаешь, не обидно? Я как спортсмен сильнее, мне знания тренера необходимы.
- Он их слабому отдаёт.
- Помогут они слабому как мёртвому припарки…
И ведь понимал, что глупость говорит, гадкую глупость, а не мог остановиться, несла его нелёгкая: злость подавила разум. И откуда она взялась - чёртова злость? Копилась подспудно: злость на неудачи (не идёт высота…), злость на Бима (даже не заглянет в спортзал, как будто не существует никакого Радуги). Пустая и вздорная злость - от непривычной усталости, от постоянного нервного напряжения. И подавить бы её, посмеяться вместе с Дашкой над не слишком ловкой шуткой, забыть… Поздно.
- Знаешь, о чём я думаю? Завидует мне Фокин. И Бим завидует, - вскочил, заходил по комнате. - Один - успеху, а другой - тому, что не он этот успех подготовил…
- Алик, ты с ума сошёл! - закричала Дашка. - Прекрати сейчас же! Ты сам не веришь в то, что говоришь.
Не верил. Конечно, не верил…
- Не верю? Ещё как верю. А если ты Фокина с Бимом жалеешь, не по пути нам с тобой.
Сказал и увидел, как наливаются слезами Дашкины синие глаза-блюдца.
- Не по пути? И пожалуйста! - резко соскочила с подоконника, оттолкнувшись от него руками, и, видно, задела бидон - непрочно он стоял, сдвинутый к самому краю. Алик так и замер на мгновение с открытым ртом, увидев, как покачнулся тяжёлый бидон. Потом рванулся к окну, оттолкнув Дашку, и - не успел. Только упал грудью на подоконник, обречённо смотрел вниз: бидон медленно, как в рапидной съёмке, перевернулся в воздухе - только плеснулась по сторонам белая масляная краска из широкого горла - и грохнулся на ящик внизу у стены. И в немую доселе картину нежданно ворвался звук: мерзкий хруст раздавленного стекла. Алик вспомнил: в ящике хранились оконные стёкла, с трудом «выбитые» прорабом на складе управления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18