Буду сидеть дома и книжку читать. И вообще никто мне не нужен и никого я не хочу видеть.
Из зала неслась музыка, смех, выкрики. Играют в какую-то игру. Кажется, в фанты. Тоже мне игра! Какая-то дурацкая. В прошлом году мне повезло. Я срезал ножницами кулек с фисташками. Вкусные такие. А Мишка Иванов срезал три пакета. Потом он признался, что приподнял немного повязку и все видел. Он мог бы все нитки обрезать, да ему больше не разрешили.
Я прислонился спиной к стене и закрыл глаза и сразу вспомнил бабушку. Она живет на станции Фирово, недалеко от Осташкова. Моя бабушка очень вкусные готовит оладьи. На постном масле. Пышные такие, поджаристые. Можно десять штук съесть и — хоть бы что. Даже не заметишь. Уеду к бабушке, в Фирово. Буду там жить. Там тоже школа есть. И ребята там, наверное, не такие… Крючками не будут бросаться. Там на крючки рыбу ловят.
Я не заметил, как заснул. Мне приснился хороший сон. Будто я сижу с бабушкой за столом и пью чай, а на сковородке шипят горячие оладьи. Я вижу, что они уже готовы, пора их снимать, а бабушка пьет чай и рассказывает, как она медведя в лесу повстречала. Мне жалко оладий, и боюсь бабушку перебить. Если ее перебьешь, она так и не доскажет, что было дальше.
Сон мне так и не удалось досмотреть. Кто-то взял меня за плечи и поставил на ноги.
— Из головы вон, — услышал я громоподобный голос директора. — То да се… А про тебя забыл… Замотался с вечером… Черт бы его побрал!
Роман Дмитриевич взял большой рукой меня за подбородок, заглянул в глаза. От руки пахло мандаринами.
— Плакал? — строго спросил он.
— Исключайте, — сказал я. — Я бросил эти крючки… Вверх!
— Какие крючки? — наморщил лоб директор. — Ах да, крючки… Рыболовные. Чего же ты разбрасываешься крючками? Разбогател?
Лицо у директора красное, глаза усталые. Я вдруг подумал, что совсем не боюсь его. Роман Дмитриевич прошелся по учительской. Заскрипел пол. На меня директор старался не смотреть.
— Думаешь, просто командовать вашим братом? — спросил он, остановившись напротив.
Этого я не знал. Не приходилось командовать.
— Вас вон сколько… рыбаков, — сказал директор. — А я один.
Тяжелая работа у директора. Только мне было его не жалко.
— А Елена Петровна? — спросил он. — Что же она-то…
— Она давно ушла, — сказал я. — Можно мне идти?
— Да-да, — сказал директор. — Иди… Далеко отсюда живешь?
— Я не боюсь темноты, — сказал я. — Добегу.
— Это хорошо, — сказал Роман Дмитриевич. — Темноты не надо бояться. Ни к чему… Как тебя звать-то?
Я сказал.
— Ты погоди минутку, Борис, я сейчас…
Роман Дмитриевич вышел из учительской. Только сейчас я заметил, что он в папахе. Папаха съехала на ухо и покачивалась, но не падала.
Вернулся он скоро. В руках два кулька, перевязанных зеленой лентой.
— Это тебе от деда-мороза…
Я один кулек положил на стол.
— Два много, — сказал я. — Куда мне?
Роман Дмитриевич сунул мне и второй кулек.
— Бери, — сказал он. — Ты любишь мандарины?
Прижимая кульки к груди, я вышел из учительской. В коридоре и зале свет был погашен. И только на елке мерцали разноцветные огоньки. На полу был разбросан серпантин и конфетти. Рваные хлопушки валялись на подоконниках. В конце коридора я увидел уборщицу тетю Сашу. Она медленно двигалась навстречу. В руках у нее была швабра. Тетя Саша выметала сор.
Я оделся в раздевалке. На вешалке было только мое пальто.
Вышел на улицу. Снег все еще падал. Он припорошил следы, которые оставили ребята. Снег был мягкий и пушистый. Такой снег бывает только в новогоднюю ночь. Кругом было тихо и бело.
Я выбрал самый большой сугроб у забора и осторожно один за другим опустил в него кульки. Пусть они лучше тут лежат.
Слишком поздно дед-мороз принес мне свой новогодний подарок.
1 2 3
Из зала неслась музыка, смех, выкрики. Играют в какую-то игру. Кажется, в фанты. Тоже мне игра! Какая-то дурацкая. В прошлом году мне повезло. Я срезал ножницами кулек с фисташками. Вкусные такие. А Мишка Иванов срезал три пакета. Потом он признался, что приподнял немного повязку и все видел. Он мог бы все нитки обрезать, да ему больше не разрешили.
Я прислонился спиной к стене и закрыл глаза и сразу вспомнил бабушку. Она живет на станции Фирово, недалеко от Осташкова. Моя бабушка очень вкусные готовит оладьи. На постном масле. Пышные такие, поджаристые. Можно десять штук съесть и — хоть бы что. Даже не заметишь. Уеду к бабушке, в Фирово. Буду там жить. Там тоже школа есть. И ребята там, наверное, не такие… Крючками не будут бросаться. Там на крючки рыбу ловят.
Я не заметил, как заснул. Мне приснился хороший сон. Будто я сижу с бабушкой за столом и пью чай, а на сковородке шипят горячие оладьи. Я вижу, что они уже готовы, пора их снимать, а бабушка пьет чай и рассказывает, как она медведя в лесу повстречала. Мне жалко оладий, и боюсь бабушку перебить. Если ее перебьешь, она так и не доскажет, что было дальше.
Сон мне так и не удалось досмотреть. Кто-то взял меня за плечи и поставил на ноги.
— Из головы вон, — услышал я громоподобный голос директора. — То да се… А про тебя забыл… Замотался с вечером… Черт бы его побрал!
Роман Дмитриевич взял большой рукой меня за подбородок, заглянул в глаза. От руки пахло мандаринами.
— Плакал? — строго спросил он.
— Исключайте, — сказал я. — Я бросил эти крючки… Вверх!
— Какие крючки? — наморщил лоб директор. — Ах да, крючки… Рыболовные. Чего же ты разбрасываешься крючками? Разбогател?
Лицо у директора красное, глаза усталые. Я вдруг подумал, что совсем не боюсь его. Роман Дмитриевич прошелся по учительской. Заскрипел пол. На меня директор старался не смотреть.
— Думаешь, просто командовать вашим братом? — спросил он, остановившись напротив.
Этого я не знал. Не приходилось командовать.
— Вас вон сколько… рыбаков, — сказал директор. — А я один.
Тяжелая работа у директора. Только мне было его не жалко.
— А Елена Петровна? — спросил он. — Что же она-то…
— Она давно ушла, — сказал я. — Можно мне идти?
— Да-да, — сказал директор. — Иди… Далеко отсюда живешь?
— Я не боюсь темноты, — сказал я. — Добегу.
— Это хорошо, — сказал Роман Дмитриевич. — Темноты не надо бояться. Ни к чему… Как тебя звать-то?
Я сказал.
— Ты погоди минутку, Борис, я сейчас…
Роман Дмитриевич вышел из учительской. Только сейчас я заметил, что он в папахе. Папаха съехала на ухо и покачивалась, но не падала.
Вернулся он скоро. В руках два кулька, перевязанных зеленой лентой.
— Это тебе от деда-мороза…
Я один кулек положил на стол.
— Два много, — сказал я. — Куда мне?
Роман Дмитриевич сунул мне и второй кулек.
— Бери, — сказал он. — Ты любишь мандарины?
Прижимая кульки к груди, я вышел из учительской. В коридоре и зале свет был погашен. И только на елке мерцали разноцветные огоньки. На полу был разбросан серпантин и конфетти. Рваные хлопушки валялись на подоконниках. В конце коридора я увидел уборщицу тетю Сашу. Она медленно двигалась навстречу. В руках у нее была швабра. Тетя Саша выметала сор.
Я оделся в раздевалке. На вешалке было только мое пальто.
Вышел на улицу. Снег все еще падал. Он припорошил следы, которые оставили ребята. Снег был мягкий и пушистый. Такой снег бывает только в новогоднюю ночь. Кругом было тихо и бело.
Я выбрал самый большой сугроб у забора и осторожно один за другим опустил в него кульки. Пусть они лучше тут лежат.
Слишком поздно дед-мороз принес мне свой новогодний подарок.
1 2 3