Улыбка во все лицо. Размером с арбуз. «А вот и я, Мистер Крэк, мальчики и девочки, тратьте ваши денежки! Меняйте ваши пятидолларовые бумажки! Я избавлю вас от всех забот!»
«Добрый день, леди!» — говорит он и кивок девочкам.
Знаете, как будто он — Эдди Мэрфи!
А не черномазый, который торгует здесь крэком.
«Мальчики, как мы поживаем?» — спрашивает.
Один из парней, это был Джимми Готарди, он знал Хупера лично с тех пор, как они проводили «Операцию по уборке» на Пятой улице. Это когда жители убирали свои участки, заваленные мусором и всякой дрянью. Тогда Джимми и еще несколько парней из этого квартала, которых не было здесь в то воскресенье, пришли добровольно и предложили свою помощь. Поэтому вы можете убедиться, что на Пасху все было не так, как вам рассказывали. Я хочу сказать, что эти белые ребята пошли в черный район помогать в уборке бесплатно. Им за это не платили, они выполняли общественную работу! Так что если кто-то говорит, что на Пасху была расистская выходка, тот не в своем уме!
В любом случае, Джимми знал Хупера с «Уборки», поэтому он сказал: «Привет, Нейт...» Имя Хупера — Натан, он себя называет «Нейт», когда он — не Мистер Крэк. — «Привет, Нейт, как поживаешь...» и так далее, как будто он оправдывает его из-за отсутствия улик, дает Нейту возможность сказать, что он не собирается продавать здесь крэк. А Хупер стоит, улыбаясь, и говорит Джимми: «О, так себе, парень, холодина, парень», — знаете, как разговаривают обычно. А Джимми ему: «Что несешь на Одиннадцатую улицу, Нейт?» У Хупера глаза бегали туда-сюда, нет ли опасности, взгляд становится серьезным, а на лице уже нет улыбки, и он говорит: «Кто-нибудь хочет?»
Конечно, он имеет в виду, хочет ли кто-нибудь крэка? Потому что если мы хотим, то вот он здесь. Поворачивается к одной из девочек...
— Ты это только предположил, правильно? — спросил Карелла. — Что он продает крэк?
— Предположил... Что значит — предположил? Он подошел и прямо сказал.
— Я подумал, он только спросил...
— Нет, нет, это было вначале. А потом он повернулся к одной из девочек и спросил: «Зайка! Не хочешь отборного крэка?»
Этой девочке, Морель Перуччи, пятнадцать лет, она живет в моем доме. Всего пятнадцать, не думаю, чтобы она вообще знала, что такое крэк, о котором он ее спрашивал. Вот так! Но мы все равно ничего не делали. Он пришел, торгует наркотиками, но никто не возмутился, не взорвался. На самом деле Джимми, который работал с ним на «Уборке», посмотрел на него и сказал: «Давай-ка, Нейт, здесь не то место», что-то вроде этого, давая ему понять, что здесь живем мы, и мы не хотим здесь никакого дурмана, о'кей, оставь это. А Хупер говорит: «Значит, так, да? Здесь не то место, да?» И поворачивается снова к Морель и говорит: «Зайка, а не хочешь вот эти сладкие штучки, а, беби?» и прикладывает флакончик с крэком прямо к тому месту, где находится член, вы понимаете, о чем я говорю? Двусмысленный намек. Он как будто плюнул нам в лицо. Он словно бы говорил, что не только собирается продавать здесь крэк, но еще намерен оскорблять эту невинную пятнадцатилетнюю девчонку. Тут это и случилось.
— Что случилось? — спросил Карелла.
— Началась драка, что вы думаете, могло случиться?
— Кто-то ударил его бейсбольной битой, было такое?
— Нет. Какая бейсбольная бита? Не было никакой биты! Дрались на кулаках. Ведь была Пасха, кто же играл в бейсбол? Откуда бы взяться бейсбольной бите?
— Хупер говорит, что его ударили битой.
— Хупер — лгун!
— Он говорит, что за ним гнались по улице с бейсбольными битами и крышками от мусорных баков.
— Да. Потому что он был с поганым ножом!
— У него был нож?
— Кнопочный нож. Он его вытащил сразу же, как заработал первый удар.
— А кто его ударил первым?
— Я. Сознаюсь, — сказал Бобби и улыбнулся.
— И ты говоришь, он вытащил нож?
— Да, сразу же.
— А что было потом?
— Один из парней ударил его сзади, по затылку. И он решил, что нож ему не поможет, и помчался к чертовой матери. Он побежал. Мы — за ним.
— К церкви.
— Да, мы забежали в Святую Екатерину. Мы гонялись за ним и в церкви. А потом отец Майкл стал кричать, что мы — хулиганы и все такое и выгнал нас. Мы пытались объяснить ему, что это — торговец дурманом, что он пытается здесь торговать им, что он оскорбил нашу девочку, что у него нож, ради Христа... Сознаюсь, я это сказал в церкви, сознаюсь, помянул имя Господа всуе. С отцом Майклом случился припадок. «Что?! Что ты сказал?! Как ты смеешь? Прочь отсюда! Это дом Господа!» и все такое. Ну, мы и ушли. Без труда удрали.
— А дальше?
— А что дальше? Пошли домой. Вот и все.
— Ты видел кого-нибудь еще в церкви? Пока вы были там?
— Нет. Только отца Майкла.
— А слышал чьи-нибудь голоса?
— Нет.
— Не слышал, как спорили два человека?
— Нет. Какие два человека?
— Правда, что вы поклялись на крови отомстить Хуперу и отцу Майклу? За то, что произошло.
— О чем вы говорите? Какая клятва на крови?
— За то, что произошло на Пасху.
— Я даже не знаю, что это за клятва на крови! Что это такое?
— Вы не клялись отомстить им, так?
— За что? Разве Хупер появлялся у нас с тех пор? Нет. Разве он шлялся по школе, предлагая наркотик? Тоже нет. Так за что же тогда ему мстить? Мы его и так хорошо проучили на Пасху!
— А священник? Отец Майкл?
— Он поступил так, как считал правильным. Воображал, что спасает бедное невинное дитя, которое избила банда хулиганов. Я в поступил так же, поверьте. Если в я считал, что прав кто-то другой? Было бы то же самое. Поэтому зачем нам держать зло на него? Я каждое воскресенье хожу в церковь. И другие ребята — тоже. Церковь для нас — как место свиданий. Каждое воскресенье мы слушаем мессу в десять часов. По вечерам в пятницу ходим на танцы, их устраивает КМО. Мы ничего не имеем против отца Майкла. Ведь по сути он был таким же парнем, как все, до того, что случилось на Пасху. Это ужасно. Ужасно!
— Когда ты сказал, что он — такой, как другие...
— Он всегда подсмеивался над нами, шутил, интересовался нашими делами — очень приятный парень, даже иногда забывалось, что он — священник! Я до сих пор думаю, что он так вел себя на Пасху, потому что неправильно понял ситуацию. Он не знал, что за тип этот Хупер на самом деле. Вообще-то я бы не удивился...
Бобби остановился, замотал головой.
— О чем ты? — спросил Карелла.
— Я бы не удивился, если в выяснилось, что Хупер как-то связан с этим убийством.
— Что ты хочешь сказать?
— Просто такое ощущение, вот и все.
— Но откуда оно у тебя?
— Не знаю. Просто считаю, что, если парень торгует наркотиками, случиться может всякое. Включая и убийство. Вот и все, что мне известно, — сказал Бобби, мотнув головой, словно ставил точку. — Это все, что я знаю.
* * *
В начале четвертого Уиллис звонил из дежурной комнаты детективов. Лучи вечернего солнца проникали сквозь окно. Он сидел за своим столом. Сначала набрал 0-1-1, потом 5-4-1, а затем номер телефона, указанный в международном полицейском справочнике. Международные звонки звучали в трубке с какой-то особой настойчивостью. В дежурке за своим столом Энди Паркер печатал рапорт, используя пальцы обеих рук. Телефон продолжал звонить. Ему подумалось, что бы он ответил, если бы лейтенант вдруг поинтересовался, с чего это он звонит в Буэнос...
— Central de Policia, — произнес женский голос.
— Здравствуйте, — сказал Уиллис. — Вы говорите по-английски?
— Perdonerne?
— Я звоню из Соединенных Штатов, — объяснил он, избегая слова «Америка»; они очень чувствительны к этому нюансу, — Los Estados Unidos, — сказал он. — Я — полицейский, un policia, — используя свой ломаный испанский, — un detective, — пытаясь придать этому слову, как он полагал, чисто испанское звучание, — дей-тек-тии-веу, — нет ли у вас кого-нибудь, кто говорит по-английски, por favor?
— Одна момента, пожалуйста, — сказала женщина.
Он стал ждать.
Один момент, два момента, три момента, наверное, полных шесть американских моментов набралось на один аргентинский, пока на другом конце раздался мужской голос:
— Teniente Видос, чем могу служить?
— Я — Харольд Уиллис, — начал Уиллис, — детектив третьей категории из Восемьдесят седьмого участка...
— Si, senor?
— Мы тут расследуем одно дело, в котором вы могли бы нам помочь.
— О?
Осторожно.
В мире не найдется копа, который бы хотел, чтоб к его собственным делам, завалившим его по горло, навешивали еще и иностранное расследование. Иностранное — это все, что за пределами его полицейского участка. Если этот участок начинается с соседней двери, все равно он — иностранный! Байя-Бланка — чуть более 300 миль к югу от Буэнос-Айреса, но это точно иностранная территория. Рио-Гальегос — это на границе с Чили, но это практически чужое государство. А Соединенные Штаты? Это где-то там? Даже и не спрашивайте!
Но с ним разговаривал какой-то детектив третьей категории, что, как полагал лейтенант Видос, соответствовало какому-то низшему чину в полиции, и он расследовал дело и нуждался в помощи. Помощи! От полиции Буэнос-Айреса. Norteamericanos — нервная шайка!
— О какой помощи вы говорите? — спросил Видос, надеясь, что по его голосу можно будет безошибочно догадаться, что он не хочет помогать никоим образом. Все, что он хочет, это встретиться со своей женщиной перед тем, как пойти домой. В Аргентине уже без пятнадцати шесть. Вот и все, что он хотел!
— Я располагаю двумя именами, — сказал Уиллис. — Надеюсь, что вы их могли бы пропустить для меня...
— Пропустить их через что? — спросил Видос.
— Через ваш компьютер. Думаю, за ними есть преступления. И, если можно, пошлите телефакс по...
— Какие это могут быть преступления? — спросил Видос.
— Убийство, — резанул Уиллис.
Это как пароль!
«Убийство».
Ни один полицейский в мире не захотел бы навешивать на себя зарубежное дело, но ни один коп в мире не отвернулся бы от убийства. Уиллис знал это. Видос знал это. Оба полицейских тяжело вздохнули. Уиллис — от поддельной усталости из-за многодневного расследования убийства, которое он только что изобрел. Видос — от того, что от этой просьбы у него лишь заболит задница... Но — долг прежде всего!
— Как их зовут? — спросил он.
— Рамон Кастаньеда и Карлос Ортега, — ответил Уиллис.
— Дайте мне номер вашего факса, — сказал Видос.
И Уиллис продиктовал его.
Информация по телефаксу из Буэнос-Айреса пришла этим же вечером в семь часов. А уже восемь было в Аргентине, когда лейтенант Франсиско Рикардо Видос закладывал фотокопии документов в аппарат и матерился из-за того, что пропал вечер с его cita, с его Карлой де Фонт-Альба. В клерикальном отделе 87-го участка сержант Альфред Бенджамин Мисколо, вынимая листы из машины, заметил своему помощнику Хуану Луису Портолесу, что текст идет на испанском, а потом увидел, что на листах стоит штамп «Для Дет/3 Харлоу Уоллеса», и догадался, что это имя Хэла Уиллиса. Пробежав взглядом страницы — их было восемь — Портолес присвистнул и сказал: «Да, это плохие люди, сержант!»
Это, вероятно, относилось к нескольким словам, которые он успел ухватить взглядом. К таким, как
Robo... — ограбление...
Asalto con lesiones... — нападение с угрозой насилия...
Violacion... — изнасилование...
...и особенно Homicidio — убийство.
Глава 8
Утренний звонок от Кристин Лунд в понедельник был несколько неожиданным. Позавчера, в субботу ночью, у ее дверей, когда она решительно протянула ему руку для прощания, Хейз подумал было, что это — конец всему. Но вот она опять здесь, оживленная и веселая. Она поинтересовалась, завтракал ли он.
— Нет еще.
— Знаешь, я собираю свои вещи в церкви. И подумала, что, если оказалась рядом...
— Чудесно, — отозвался он. — Мне заехать за тобой?
— А что, если я еще раз приду в участок? — спросила она. — Может быть, надо снова снять отпечатки пальцев?
— Может быть, — согласился Хейз, удивляясь, зачем надо было в субботу пожимать друг другу руки... «Актриса!» — подумал он и покачал головой.
— Через полчаса будет нормально? — спросила она.
— Отлично!
— Я даже не знала, работаешь ли ты сегодня, — сказала она.
— А что такое?
— Сегодня же — День Поминовения!
— Ах да!
Для полицейских праздники и будни — на одно лицо!
— Но я рада, что ты оказался на месте, — сказала она. — Пока!
И повесила трубку.
Он тоже повесил трубку и взглянул на часы. Пятнадцать минут восьмого. Посидел несколько секунд, тупо глядя на свет, струящийся сквозь забранные решеткой окна, еще не придя в себя от удивления.
* * *
Полицейский в мундире вручил Карелле конверт «Федерального экспресса» через десять минут после того, как Хейз вышел из комнаты. Коп объяснил, что конверт лежал в груде других бумаг внизу, на столике для срочных бумаг, и сержант Мерчисон только сейчас его обнаружил. Но свои извинения за задержку он произносил с легким оттенком сарказма.
В красно-синем конверте лежало письмо отца Майкла сестре, отправленное 12 мая. Оно было написано на церковном бланке, в верхней части страницы рельефными черными буквами было оттиснуто: Римско-католическая церковь Святой Екатерины, и адрес. Отец Майкл написал письмо от руки, но в почерке невозможно было углядеть каких-то проявлений душевной тревоги, которая заставила его исповедоваться перед старшей сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
«Добрый день, леди!» — говорит он и кивок девочкам.
Знаете, как будто он — Эдди Мэрфи!
А не черномазый, который торгует здесь крэком.
«Мальчики, как мы поживаем?» — спрашивает.
Один из парней, это был Джимми Готарди, он знал Хупера лично с тех пор, как они проводили «Операцию по уборке» на Пятой улице. Это когда жители убирали свои участки, заваленные мусором и всякой дрянью. Тогда Джимми и еще несколько парней из этого квартала, которых не было здесь в то воскресенье, пришли добровольно и предложили свою помощь. Поэтому вы можете убедиться, что на Пасху все было не так, как вам рассказывали. Я хочу сказать, что эти белые ребята пошли в черный район помогать в уборке бесплатно. Им за это не платили, они выполняли общественную работу! Так что если кто-то говорит, что на Пасху была расистская выходка, тот не в своем уме!
В любом случае, Джимми знал Хупера с «Уборки», поэтому он сказал: «Привет, Нейт...» Имя Хупера — Натан, он себя называет «Нейт», когда он — не Мистер Крэк. — «Привет, Нейт, как поживаешь...» и так далее, как будто он оправдывает его из-за отсутствия улик, дает Нейту возможность сказать, что он не собирается продавать здесь крэк. А Хупер стоит, улыбаясь, и говорит Джимми: «О, так себе, парень, холодина, парень», — знаете, как разговаривают обычно. А Джимми ему: «Что несешь на Одиннадцатую улицу, Нейт?» У Хупера глаза бегали туда-сюда, нет ли опасности, взгляд становится серьезным, а на лице уже нет улыбки, и он говорит: «Кто-нибудь хочет?»
Конечно, он имеет в виду, хочет ли кто-нибудь крэка? Потому что если мы хотим, то вот он здесь. Поворачивается к одной из девочек...
— Ты это только предположил, правильно? — спросил Карелла. — Что он продает крэк?
— Предположил... Что значит — предположил? Он подошел и прямо сказал.
— Я подумал, он только спросил...
— Нет, нет, это было вначале. А потом он повернулся к одной из девочек и спросил: «Зайка! Не хочешь отборного крэка?»
Этой девочке, Морель Перуччи, пятнадцать лет, она живет в моем доме. Всего пятнадцать, не думаю, чтобы она вообще знала, что такое крэк, о котором он ее спрашивал. Вот так! Но мы все равно ничего не делали. Он пришел, торгует наркотиками, но никто не возмутился, не взорвался. На самом деле Джимми, который работал с ним на «Уборке», посмотрел на него и сказал: «Давай-ка, Нейт, здесь не то место», что-то вроде этого, давая ему понять, что здесь живем мы, и мы не хотим здесь никакого дурмана, о'кей, оставь это. А Хупер говорит: «Значит, так, да? Здесь не то место, да?» И поворачивается снова к Морель и говорит: «Зайка, а не хочешь вот эти сладкие штучки, а, беби?» и прикладывает флакончик с крэком прямо к тому месту, где находится член, вы понимаете, о чем я говорю? Двусмысленный намек. Он как будто плюнул нам в лицо. Он словно бы говорил, что не только собирается продавать здесь крэк, но еще намерен оскорблять эту невинную пятнадцатилетнюю девчонку. Тут это и случилось.
— Что случилось? — спросил Карелла.
— Началась драка, что вы думаете, могло случиться?
— Кто-то ударил его бейсбольной битой, было такое?
— Нет. Какая бейсбольная бита? Не было никакой биты! Дрались на кулаках. Ведь была Пасха, кто же играл в бейсбол? Откуда бы взяться бейсбольной бите?
— Хупер говорит, что его ударили битой.
— Хупер — лгун!
— Он говорит, что за ним гнались по улице с бейсбольными битами и крышками от мусорных баков.
— Да. Потому что он был с поганым ножом!
— У него был нож?
— Кнопочный нож. Он его вытащил сразу же, как заработал первый удар.
— А кто его ударил первым?
— Я. Сознаюсь, — сказал Бобби и улыбнулся.
— И ты говоришь, он вытащил нож?
— Да, сразу же.
— А что было потом?
— Один из парней ударил его сзади, по затылку. И он решил, что нож ему не поможет, и помчался к чертовой матери. Он побежал. Мы — за ним.
— К церкви.
— Да, мы забежали в Святую Екатерину. Мы гонялись за ним и в церкви. А потом отец Майкл стал кричать, что мы — хулиганы и все такое и выгнал нас. Мы пытались объяснить ему, что это — торговец дурманом, что он пытается здесь торговать им, что он оскорбил нашу девочку, что у него нож, ради Христа... Сознаюсь, я это сказал в церкви, сознаюсь, помянул имя Господа всуе. С отцом Майклом случился припадок. «Что?! Что ты сказал?! Как ты смеешь? Прочь отсюда! Это дом Господа!» и все такое. Ну, мы и ушли. Без труда удрали.
— А дальше?
— А что дальше? Пошли домой. Вот и все.
— Ты видел кого-нибудь еще в церкви? Пока вы были там?
— Нет. Только отца Майкла.
— А слышал чьи-нибудь голоса?
— Нет.
— Не слышал, как спорили два человека?
— Нет. Какие два человека?
— Правда, что вы поклялись на крови отомстить Хуперу и отцу Майклу? За то, что произошло.
— О чем вы говорите? Какая клятва на крови?
— За то, что произошло на Пасху.
— Я даже не знаю, что это за клятва на крови! Что это такое?
— Вы не клялись отомстить им, так?
— За что? Разве Хупер появлялся у нас с тех пор? Нет. Разве он шлялся по школе, предлагая наркотик? Тоже нет. Так за что же тогда ему мстить? Мы его и так хорошо проучили на Пасху!
— А священник? Отец Майкл?
— Он поступил так, как считал правильным. Воображал, что спасает бедное невинное дитя, которое избила банда хулиганов. Я в поступил так же, поверьте. Если в я считал, что прав кто-то другой? Было бы то же самое. Поэтому зачем нам держать зло на него? Я каждое воскресенье хожу в церковь. И другие ребята — тоже. Церковь для нас — как место свиданий. Каждое воскресенье мы слушаем мессу в десять часов. По вечерам в пятницу ходим на танцы, их устраивает КМО. Мы ничего не имеем против отца Майкла. Ведь по сути он был таким же парнем, как все, до того, что случилось на Пасху. Это ужасно. Ужасно!
— Когда ты сказал, что он — такой, как другие...
— Он всегда подсмеивался над нами, шутил, интересовался нашими делами — очень приятный парень, даже иногда забывалось, что он — священник! Я до сих пор думаю, что он так вел себя на Пасху, потому что неправильно понял ситуацию. Он не знал, что за тип этот Хупер на самом деле. Вообще-то я бы не удивился...
Бобби остановился, замотал головой.
— О чем ты? — спросил Карелла.
— Я бы не удивился, если в выяснилось, что Хупер как-то связан с этим убийством.
— Что ты хочешь сказать?
— Просто такое ощущение, вот и все.
— Но откуда оно у тебя?
— Не знаю. Просто считаю, что, если парень торгует наркотиками, случиться может всякое. Включая и убийство. Вот и все, что мне известно, — сказал Бобби, мотнув головой, словно ставил точку. — Это все, что я знаю.
* * *
В начале четвертого Уиллис звонил из дежурной комнаты детективов. Лучи вечернего солнца проникали сквозь окно. Он сидел за своим столом. Сначала набрал 0-1-1, потом 5-4-1, а затем номер телефона, указанный в международном полицейском справочнике. Международные звонки звучали в трубке с какой-то особой настойчивостью. В дежурке за своим столом Энди Паркер печатал рапорт, используя пальцы обеих рук. Телефон продолжал звонить. Ему подумалось, что бы он ответил, если бы лейтенант вдруг поинтересовался, с чего это он звонит в Буэнос...
— Central de Policia, — произнес женский голос.
— Здравствуйте, — сказал Уиллис. — Вы говорите по-английски?
— Perdonerne?
— Я звоню из Соединенных Штатов, — объяснил он, избегая слова «Америка»; они очень чувствительны к этому нюансу, — Los Estados Unidos, — сказал он. — Я — полицейский, un policia, — используя свой ломаный испанский, — un detective, — пытаясь придать этому слову, как он полагал, чисто испанское звучание, — дей-тек-тии-веу, — нет ли у вас кого-нибудь, кто говорит по-английски, por favor?
— Одна момента, пожалуйста, — сказала женщина.
Он стал ждать.
Один момент, два момента, три момента, наверное, полных шесть американских моментов набралось на один аргентинский, пока на другом конце раздался мужской голос:
— Teniente Видос, чем могу служить?
— Я — Харольд Уиллис, — начал Уиллис, — детектив третьей категории из Восемьдесят седьмого участка...
— Si, senor?
— Мы тут расследуем одно дело, в котором вы могли бы нам помочь.
— О?
Осторожно.
В мире не найдется копа, который бы хотел, чтоб к его собственным делам, завалившим его по горло, навешивали еще и иностранное расследование. Иностранное — это все, что за пределами его полицейского участка. Если этот участок начинается с соседней двери, все равно он — иностранный! Байя-Бланка — чуть более 300 миль к югу от Буэнос-Айреса, но это точно иностранная территория. Рио-Гальегос — это на границе с Чили, но это практически чужое государство. А Соединенные Штаты? Это где-то там? Даже и не спрашивайте!
Но с ним разговаривал какой-то детектив третьей категории, что, как полагал лейтенант Видос, соответствовало какому-то низшему чину в полиции, и он расследовал дело и нуждался в помощи. Помощи! От полиции Буэнос-Айреса. Norteamericanos — нервная шайка!
— О какой помощи вы говорите? — спросил Видос, надеясь, что по его голосу можно будет безошибочно догадаться, что он не хочет помогать никоим образом. Все, что он хочет, это встретиться со своей женщиной перед тем, как пойти домой. В Аргентине уже без пятнадцати шесть. Вот и все, что он хотел!
— Я располагаю двумя именами, — сказал Уиллис. — Надеюсь, что вы их могли бы пропустить для меня...
— Пропустить их через что? — спросил Видос.
— Через ваш компьютер. Думаю, за ними есть преступления. И, если можно, пошлите телефакс по...
— Какие это могут быть преступления? — спросил Видос.
— Убийство, — резанул Уиллис.
Это как пароль!
«Убийство».
Ни один полицейский в мире не захотел бы навешивать на себя зарубежное дело, но ни один коп в мире не отвернулся бы от убийства. Уиллис знал это. Видос знал это. Оба полицейских тяжело вздохнули. Уиллис — от поддельной усталости из-за многодневного расследования убийства, которое он только что изобрел. Видос — от того, что от этой просьбы у него лишь заболит задница... Но — долг прежде всего!
— Как их зовут? — спросил он.
— Рамон Кастаньеда и Карлос Ортега, — ответил Уиллис.
— Дайте мне номер вашего факса, — сказал Видос.
И Уиллис продиктовал его.
Информация по телефаксу из Буэнос-Айреса пришла этим же вечером в семь часов. А уже восемь было в Аргентине, когда лейтенант Франсиско Рикардо Видос закладывал фотокопии документов в аппарат и матерился из-за того, что пропал вечер с его cita, с его Карлой де Фонт-Альба. В клерикальном отделе 87-го участка сержант Альфред Бенджамин Мисколо, вынимая листы из машины, заметил своему помощнику Хуану Луису Портолесу, что текст идет на испанском, а потом увидел, что на листах стоит штамп «Для Дет/3 Харлоу Уоллеса», и догадался, что это имя Хэла Уиллиса. Пробежав взглядом страницы — их было восемь — Портолес присвистнул и сказал: «Да, это плохие люди, сержант!»
Это, вероятно, относилось к нескольким словам, которые он успел ухватить взглядом. К таким, как
Robo... — ограбление...
Asalto con lesiones... — нападение с угрозой насилия...
Violacion... — изнасилование...
...и особенно Homicidio — убийство.
Глава 8
Утренний звонок от Кристин Лунд в понедельник был несколько неожиданным. Позавчера, в субботу ночью, у ее дверей, когда она решительно протянула ему руку для прощания, Хейз подумал было, что это — конец всему. Но вот она опять здесь, оживленная и веселая. Она поинтересовалась, завтракал ли он.
— Нет еще.
— Знаешь, я собираю свои вещи в церкви. И подумала, что, если оказалась рядом...
— Чудесно, — отозвался он. — Мне заехать за тобой?
— А что, если я еще раз приду в участок? — спросила она. — Может быть, надо снова снять отпечатки пальцев?
— Может быть, — согласился Хейз, удивляясь, зачем надо было в субботу пожимать друг другу руки... «Актриса!» — подумал он и покачал головой.
— Через полчаса будет нормально? — спросила она.
— Отлично!
— Я даже не знала, работаешь ли ты сегодня, — сказала она.
— А что такое?
— Сегодня же — День Поминовения!
— Ах да!
Для полицейских праздники и будни — на одно лицо!
— Но я рада, что ты оказался на месте, — сказала она. — Пока!
И повесила трубку.
Он тоже повесил трубку и взглянул на часы. Пятнадцать минут восьмого. Посидел несколько секунд, тупо глядя на свет, струящийся сквозь забранные решеткой окна, еще не придя в себя от удивления.
* * *
Полицейский в мундире вручил Карелле конверт «Федерального экспресса» через десять минут после того, как Хейз вышел из комнаты. Коп объяснил, что конверт лежал в груде других бумаг внизу, на столике для срочных бумаг, и сержант Мерчисон только сейчас его обнаружил. Но свои извинения за задержку он произносил с легким оттенком сарказма.
В красно-синем конверте лежало письмо отца Майкла сестре, отправленное 12 мая. Оно было написано на церковном бланке, в верхней части страницы рельефными черными буквами было оттиснуто: Римско-католическая церковь Святой Екатерины, и адрес. Отец Майкл написал письмо от руки, но в почерке невозможно было углядеть каких-то проявлений душевной тревоги, которая заставила его исповедоваться перед старшей сестрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42