– Труляля и Траляля, – гримасничая, проговорил он, кивнув в сторону закрытой двери. – Устроили здесь переговорный пункт, день и ночь не слезают с телефона. Ничего, вот скоро нам выкатят счет за междугородние переговоры… Как ты думаешь, с этим без проблем? – спросил он, указав на завещание.
– Как бы тебе сказать… по-моему, не совсем. Скорее всего, перед тем, как написать это завещание, Викки с кем-то консультировалась по этому вопросу, или же она использовала чужое завещание в качестве образца, а потом заверила свой документ у свидетелей. Но все же я на месте Кенига не стал бы спешить делать раскладки на причитающуюся ему долю с доверительного имущества.
– И позволь узнать, почему?
– Смею выдвинуть предположение, что сроки по этому трастовому соглашению еще не вышли. Если бы срок действия трастового соглашения уже истек, то основная сумма, равно как и аккумулированный доход с нее уже находились бы в распоряжении Викки, и тогда ей вовсе не пришлось бы упоминать о самом наличии траста. В таком случае было бы вполне достаточно упоминания о «недвижимом и личном имуществе» в первом пункте завещания.
– Ну, знаешь ли! Она ведь не была юристом.
– Допустим. Но я просто убежден, что Викки составляла это завещание, когда срок договора еще не истек. И здесь-то и могут возникнуть некоторые трудности. Как для Кенига, так и для его дочери.
– Каким же образом?
– Мне не известны условия их трастового соглашения. Но я точно знаю то, что если только гарант…
– Миллер.
– Судя по всему, да, «… по трастовому вкладу, учрежденному моим отцом Двейном Робертом Миллером в 1965 году».
– Ты думаешь, что такое возможно?
– Вполне. Но только в случае, если там есть специальный пункт, оговаривающий право Викки назначать другого, скажем так, альтернативного, бенефициара, на случай своей смерти… ну, я не знаю, что там еще может быть. Для этого мне нужно увидеть сам документ. Но, во всяком случае, уже сейчас можно точно сказать, что только гарант, или учредитель, трастового вклада – то есть тот, кто является его создателем – может принимать решения о том, когда и каким образом должен распределяться основной капитал и аккумулированный доход по нему. Только в случае наличия действующей доверенности на распределение наследственного имущества.
– Ну это надо же! Здесь ведь счет идет уже на миллионы.
– С чего ты это взял?
– Да если исходить из того, что ты мне наговорил, то тут только одни апельсиновые плантации тянут по крайней мере миллиона эдак на четыре.
– Так оно конечно, так, но…
– Так что если даже не принимать в расчет мотели и тому подобное дерьмо, выходит, что Кенигу отсюда будет причитаться кругленькая сумма в миллион. На карманные расходы это даже вовсе не дурственно.
– В случае, если вся эта собственность является частью трастового вклада.
– Ты о чем?
– Мы с тобой ведь не знаем, что именно Миллером записано в этот вклад. Может оказаться, что основным капиталом там считается некий бесполезный золотой рудник где-нибудь в Юконе, и доход с него из года в год просто равен нулю.
– Держу пари, что в траст внесено все, что у него только есть.
– Если послушать Кенига, то это далеко не так. Он утверждает, что Миллер складывал все деньги, что доводилось зарабатывать Викки, в банк, на свой собственный счет.
– Это версия Кенига, а что может Миллер сказать по этому поводу? Знаешь, мне теперь и самому очень хочется взглянуть на это трастовое соглашение. Как ты думаешь, могу я как-нибудь его заполучить на руки?
– Но ведь ты можешь просить о выдаче тебе судебного предписания, разве нет?
– И на каком же основании?
– Ты занимаешься расследованием по дело об убийстве…
– Ну конечно же, а миллион баксов может оказаться вполне убедительным мотивом для совершения преступления, так?
– Точно.
– Но вот как посмотрит на это судья? – Блум с сомнением покачал головой. – Сомневаюсь я что-то. Ему обязательно захочется узнать, на каком основании мною были сделаны подобные выводы о мотивах убийства, если я даже и сам еще не знаю, о чем идет речь в самом трастовом соглашении. Тогда я начну объяснять, что я не смогу узнать условий соглашения, пока мне не будет открыт доступ непосредственно к самому документу. На что он мне ответит: «В виду отсутствия аргументированного обоснования, запрос отклоняется». Вот и все.
– Хочешь, что я сам попробовал?
– А ты-то какое отношение сюда имеешь?
– А почему бы и нет? Имя моего клиента упоминается в завещании и как раз в связи с этим документом. И вполне логично предположить, что получение им завещанной на его имя части имущества может находиться в прямой зависимости от положений и условий трастового соглашения.
– М-мм, – промычал мне на это Блум. – Какой у Миллера адрес?
– Он живет на Манакава Фармз Роуд. Сразу же по выезде из города нужно сделать первый левый поворот. Это у светофора на 41-м шоссе, там, где обычно ты поворачиваешь направо, когда едешь на пляж, понятно? Он живет – сколько там? – в пяти-шести милях от города.
– У светофора – налево, – повторил я. – Манакава Фармз Роуд.
– Ага, а теперь угадай, в какой цвет он выкрасил свой ящик для почты?
– На нем значится какое-нибудь имя?
– Только цифры. Три-два-четыре. Думаешь, тебе удастся выведать там хоть что-нибудь?
– Попытка не пытка, а попробовать все же стоит, – сказал я.
Если вы покинете Калусу по 41-му шоссе, то уже через полчаса вы окажетесь в Манакаве. И хотя до Манакавы всего семнадцать миль пути, но в разгар сезона может вполне сложиться такое впечатление, что это расстояние увеличивается раз всто; что-то около часа времени у меня ущло на то, чтобы наконец оказаться в окрестностях города, и потом еще двадцать минут были потрачены на поиски принадлежащих Миллеру плантаций апельсиновых деревьев, располагавшихся на Манакава Фармз Роуд. Я возможно так и проехал бы почтовый ящик, выкрашенный в ярко-оранжевый цвет с выведенными на нем черными цифрами – 324, равно как и узкую грязную подъездную дорогу, ведущую во владения Миллера, случись мне вдруг утратить бдительность, проезжая между бесконечными, растянувшимися на целые мили садами апельсиновых деревьев, высаженных строго в ряды на аккуратно вымеренном друг от друга расстоянии. Можно сказать, что предыдущей ночью на улице относительно потеплело, температура поднялась почти до тридцати четырех градусов по Фаренгейту (это немного больше одного градуса по Цельсию, но в Америке мы никогда не сможем привыкнуть к его дурацкой системе), но горшки с углями были все еще расставлены тут же, под деревьями; они могли быть немедленно зажжены в случае, если опять неожиданно ударят заморозки.
Подъездная дорога вела к целому архитектурному комплексу, состоящему из полдюжины строений из железобетонных блоков и окрашенных в белый цвет. Я припарковался рядом с пикапом оранжевого цвета с выведенной на этом фоне черной надписью «ПЛАНТАЦИИ МИЛЛЕРА». Три длинные низкие ступени вели отсюда на просторную террасу, пристроенную к самому большому зданию. Я открыл дверь на крыльцо, прошел через всю террасу к двери, что вела уже непосредственно в дом. Молоденькая девушка лет двадцати сидела за столом, одновременно печатая и жуя жвачку. Когда я вошел в комнату, она взглянула в мою сторону.
– Привет, – обратилась она ко мне.
– Меня зовут Мэттью Хоуп, – заговорил я, – я разыскиваю господина Миллера.
– Только что вышел на плантации, – ответила секретарша. – Может быть присядете здесь пока?
– А вы не знаете, как долго он там пробудет?
– Он пошел посмотреть, все ли в порядке, не случилось ли чего за ночь, – пояснила она. – Не думаю, что это надолго, он почти не отлучается отсюда.
– Все же я подожду его на улице, – сказал я. – Постою немного на солнышке.
– Я заодно и схватите простуду, – ответила мне на это она.
– И все-таки сегодня немного потеплее по сравнению с тем, что было вчера.
– Если и теплей, то не намного. Обещали, что сегодня будет едва выше пятидесяти. Не сказала бы, что это так уж жарко.
– Да уж, – заметил я, – но вы только представьте себе, что в других местах дела с погодой обстоят еще хуже.
– Это уж точно, – согласилась она.
Я вежливо попрощался и направился к выходу. Пересекая террасу в обратном направлении, я подумал о том, сколько же времени мне потребовалось на то, чтобы усвоить местные обычаи. Представьте себе, что в других места дела с погодой обстоят еще хуже. Господи Иисусе! Вдалеке показался еще один оранжевый пикап, он быстро ехал по дороге, бегущей между деревьями, поднимая за собой огромные клубы пыли. Я облокотился о крыло своей машины и терпеливо ждал.
На Двейне Миллере была огромная соломенная шляпа, пиджак из грубой хлопчатобумажной ткани синего цвета, голубые джинсы и коричневые ковбойские сапоги со вставками из белой кожи. Он показался мне более высоким, чем раньше, но это должно быть была всего лишь иллюзия, вызванная возвышавшейся над ним тульей шляпы. Миллер заметил меня еще из кабины своего грузовика, но даже после того, как заглушив мотор, он открыл дверь и спрыгнул на землю, он все же явно не спешил поздороваться со мной. Глядя себе под ноги, Миллер направился в сторону террасы.
– Мистер Миллер? – окликнул я, и ему пришлось взглянуть в мою сторону. – Я Мэттью Хоуп, я был вчера на похоронах.
Он внимательно вглядывался в мое лицо. Глаза у Двейна Миллера были такими же бездонно-темными, как и у его дочери, темно-темно-карие, словно угольки. У него были черные брови, точно такие же черные, как и баки, видневшиеся из-под полей шляпы. Нос же давал мне все основания записать его обладателя в члены поросячьей семьи – луковицеобразный, несколько курносый нос с огромными ноздрями.
– Я вас не припоминаю, – сказал Миллер.
– Я был там вместе с детективом Блумом.
Он продолжал пристально разглядывать меня.
– И что вам надо? – наконец спросил Миллер.
– Я был другом Викки.
– И что из этого?
– Я адвокат.
– Ее адвокат?
– Нет, но…
– Но что вам тогда здесь нужно? Мистер Хоуп, так кажется? Что вам здесь нужно, мистер Хоуп? Мы занимаемся здесь делом: выращиваем апельсины и продаем их бушелями. Желаете купить апельсинов, мистер Хоуп?
Говорил все это Миллер с нескрываемым сарказмом, а глаза его горели злобой. Я не был знаком с этим человеком, это была наша с ним первая встреча; и я понятия не имел, отчего он был так груб со мной.
– Мне тут недавно звонил Тони, – снова заговорил Миллер, – так он уже доложил, что вы можете меня навестить.
– А-а…
– Я уже говорил ему, что ни о каком гребаном завещании мне не известно, но он все же объявил, что все равно, в любом случае его адвокат заедет сюда, чтобы лично задать мне этот вопрос. И вам, мистер Хоуп, я то же самое повторю. Никакого завещания не было.
– Откуда вы это знаете?
– Викки рассказала бы мне о нем. Я был у нее вечером в четверг, и тогда они ни словом о нем не обмолвилась.
– Мистер Миллер, а почему «тогда»?
– Да потому что по Викки было видно, что она до смерти чем-то встревожена. И если уж вы спросили меня об этом, то я вам скажу: Викки знала о том, что с ней случится. У нее же на лице было все написано. Страх. Совсем как когда-то в детстве, когда она была еще совсем маленькой и боялась грозы. Всегда пряталась под кровать, да так и лежала там, зажмурившись и прикрыв голову руками, всхлипывая и дрожа от страха. Вечером в четверг было почти то же самое. Конечно, она не плакала и не дрожала, ничего подобного не было, разумеется, нет, но это выражение страха у нее на лице, когда мы говорили о премьере. Я отговаривал ее, сам отговаривал и предупреждал, но ведь она же не послушалась…
– Мистер Миллер, а что вы говорили ей тогда?
– Сказал, что она совершает ошибку, устраивая премьеру в той дыре на Стоун-Крэб. Ведь она была звездой! А звезды не должны петь в каком-то задрипанном баре при ресторане! Я отговаривал ее. Грозился даже лишить наследства, если она посмеет ослушаться. Бестолку. Вот ведь упрямая маленькая сучка, она и в детстве такой была. Да я ее чуть было не прибил. Это у нее от матери. Та тоже упрямая была как ишак.
– И что вы собирались сделать, мистер Миллер?
– Ваш вопрос мне не понятен, – сказал он.
– Ну, когда обещали лишить Викки наследства.
– Мне почему-то кажется, что это уже вас совсем даже и не касается.
– Вы имели в виду трастовое соглашение?
Миллер уставился на меня широко открытыми глазами. Некоторое время он молчал, очевидно пытаясь решить для себя, а не блефую ли я. Наконец до него должно быть все же дошло, что мне на самом деле известно кое-что о том трасте, и что нет никакого резона отрицать его существование.
– Как бы там ни было, а я все равно не смог бы в нем ничего изменить, – проговорил он, – это безотзывной траст. Но вот Викки об этом ничего не знала. Я просто хотел напугать ее, оказать на нее подобным образом, если можно так сказать, давление. А вы откуда знаете об этом?
– Из ее завещания, – просто ответил я, – там есть упоминание о трасте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42