И как быть с намеками на обладание определенными сведениями, хотя она так ничего и не рассказала?
— Надо посоветоваться с Хессет, — закончил он. Имея в виду не только судьбу лошадей.
«Почему ты решил стать священником?» — спросила у него девочка.
На этот вопрос было так трудно найти ответ. Так трудно подыскать надлежащие слова. Так трудно объяснить этому ребенку, что означает для него Истинная Церковь — и что означает Бог, — и это было тем труднее, что она конечно же ни на мгновение не забывала о жестокостях, творимых здесь Святошами. Всю свою короткую жизнь Йенсени провела взаперти — из страха перед Господом и его слугами.
И все же она задала ему этот вопрос. Глядя на него широко раскрытыми сияющими глазами, лишь в самой глубине которых плясали искорки темного страха. Задала вопрос и ждала ответа.
«Почему ты решил стать священником?»
Как донести до ее сознания тот единственный миг откровения, который заставил его отвернуться от мирской жизни и, ликуя, ступить на самую трудную из мыслимых троп? Сейчас ему уже казалось, будто он всю свою жизнь был священником, будто ему от рождения хотелось стать священником. Но ведь когда-то же ему пришлось принять решение, не так ли? Не с самого же детства готовил он себя к духовному званию.
Но теперь Дэмьен ясно смог припомнить только один случай, о котором ей и поведал. Тогда он был юн, совсем юн, и они изучали в школе историю планеты Земля. Он вспомнил о том, как учитель, связуя воедино разрозненные факты, вдохновенно повествовал им о жизни на материнской планете, и как это отличалось от его обычной сдержанной манеры преподавания. И ночью после этого урока Дэмьену приснился сон. Фантастический сон, полный самых ужасных видений. Видений, связанных с тем, чем могла на самом деле оказаться планета Земля, — подлинным хаосом, в котором кипели энергии, амбиции и надежды, слишком яркие и изменчивые, чтобы их можно было воспринять. Он вспомнил блестящие металлические капсулы, скользящие по поверхности Земли отнюдь не на конной тяге, вспомнил и другие капсулы, стремительно и бесшумно пролетающие по небу, вспомнил о словах и зрительных образах, передающихся из города в город и с континента на континент за какие-то доли секунды. И, разумеется, главное изобретение человечества: космический Корабль. Огромный, как океан, могучий, как землетрясение, он стоял, готовый покорить межгалактические просторы, готовый распространить человеческое семя по всей вселенной. Эти видения были такими яркими, такими материальными, что, когда он проснулся, в горле у него пересохло, а сердце бешено колотилось в груди.
И тут он наконец понял кое-что про планету Эрна. Понял по-настоящему. Не той долей мозга, которая запоминает факты из истории планеты Земля лишь затем, чтобы выдержать стандартный тест и тут же напрочь позабыть, — нет, он понял душою и сердцем. Понял, какова была Земля и какою могла бы стать Эрна, получившая по праву рождения — пусть и совершившегося в чудовищных муках — истинное наследие человечества. И он понял также, впервые в своей юной жизни, как распорядилось здешнее Фэа людским племенем. И будущим людского племени.
Жизнь бессмысленна, вот что осознал он в те минуты. Единственное, чем человечество занимается на планете Эрна, — это борьба за выживание в условиях изо дня в день нарастающих могущества и свирепости самой планеты. Человечество здесь обречено — и под знаком этой обреченности его собственная жизнь, его мечты, даже его немногочисленные достижения становились лишенными всякого смысла. Так чего ради продолжать? За что бороться?
Это было ужасающее откровение, оно едва ли не превысило возможности его неокрепшего разума. На протяжении нескольких месяцев он боролся со всеобъемлющей депрессией, да и многих его ровесников ожидала сходная участь. В результате четверо его одноклассников были вынуждены обратиться к психиатру, тогда как пятый — он сам узнал об этом лишь много лет спустя — предпринял попытку самоубийства. Остальные постарались заблокировать соответствующие участки собственного сознания, или же просто отказались понимать, в чем тут вообще заключается проблема, или нашли какие-нибудь другие способы спрятать голову в песок. Со временем большинству из них предстояло адаптироваться к происходящему, нарожать собственных детей на этой проклятой — и отвечающей проклятиями на проклятия — планете. Возможно, со временем кто-нибудь из их детей даже захочет стать колдуном.
Так почему же он стал священником? Потому что Единый Бог является живым выражением человеческого оптимизма. Потому что Святая Церковь представляет собой величайшую надежду человечества, а может быть, и единственную его надежду на этой дикой и враждебной планете. Потому что, лишь обратившись всей силой и страстью к Господу, Дэмьен смог оправдать свое собственное существование. Любая другая профессия лишь подчеркивала бы утилитарность и вместе с тем бренность всего сущего.
Он не рассказал Йенсени всего этого прямыми словами. Ему не хотелось нагонять на нее такое отчаяние, в какое ему самому довелось погрузиться в юности. И главным, что священник утаил от нее, стало учение Пророка, блестящее видение которым ситуации придало его собственной жизни если не смысл, то цель. Потому что это могло бы породить другие вопросы, а тогда пришлось бы давать на них вполне конкретные ответы… А ему вовсе не хотелось объяснять ей, что смертоносный демон, путешествующий вместе с ними, это все, что осталось от некогда ослепительной фигуры. Время для этого еще не настало. С этой истиной было не так-то просто примириться и ему самому, а ведь он бок о бок сражается вместе с этим человеком уже около года. И неужели так уж необходимо подвергать такому риску ее только что наметившееся понимание — еще такое тонкое, такое хрупкое.
К тому же не следует забывать о той ночи, когда они с Таррантом вступили в схватку.
Он и сам не знал, много ли и что именно увидела Йенсени той ночью. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что почему-то не может спросить ее об этом. Как будто и его собственные воспоминания о моменте Покоя оказались хрупкими и нематериальными, как сновидение, и неточно сформулированная фраза способна лишь погубить их окончательно. Как, впрочем, и любая фраза. И все же это воспоминание они делили на двоих — и оно никуда и никогда от них не уйдет. Ответы на все ее вопросы. Самая суть веры всей его жизни.
Он поглядел на девочку, прильнувшую к теплому мохнатому телу Хессет, подобно тому, как — у него на глазах — приникали к телу матери детеныши ракхов, и его душу обдало волной непривычного тепла. Возникшая между ракханкой и девочкой связь удивляла его. Разумеется, в отношении к нему со стороны Йенсени какой-то смысл имелся: одинокая и запуганная, лишенная отчего крова и какой бы то ни было надежды, она естественно потянулась в ту сторону, откуда повеяло простой человеческой заботой. Но Хессет?.. Ракханка ведь ненавидит людей и все, что с ними связано, и даже — так ему, по крайней мере, казалось, — детей. Так что за особые чувства вступили в силу во взаимоотношениях их обеих, откуда взялась и что означает подобная близость? Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы не нарушить создавшееся хрупкое равновесие.
Но не переставал удивляться. И восхищаться. И время от времени (правда, не часто) завидовать.
Лошадей они решили отпустить. Никому это не нравилось, но все понимали, что другого выбора нет. Таррант одним легким Творением вернул своего жеребца к виду, в каком его создала природа, затем расседлал его, выпряг и выпустил на волю. Подверг он Заговору и кобылу Хессет — что явно не понравилось самой ракханке, — и в конце концов-удовлетворился своей работой и в этом случае. Он даже попытался внедрить обоим животным непреодолимое отвращение к смертоносным колючкам, выращенным Терата, в надежде на то, что лошадям удастся избежать участи, которая может привидеться только в самом кошмарном сне.
После чего отпустил их.
«Тем самым мы изменяем здешнюю экосистему», — подумал Дэмьен, следя за тем, как уносятся вдаль лошади, сперва откровенно неохотно, а потом со все возрастающей уверенностью в собственных силах. В последний раз он заметил жеребца, когда тот поднял голову к ветру и его черная грива взметнулась в воздух. А в душе у священника прозвучало одно-единственное слово: «Навсегда». Если бы подобное решение подсказал кто-нибудь другой, Дэмьен отнесся бы к этому с явным предубеждением по поводу возможных последствий, но Владетелю, как знатоку в этой области, он полностью доверял. Лес самого Охотника представлял собой, конечно, страшное место, но экосистема в нем была сбалансирована безукоризненно. И если Таррант решил выпустить здесь на волю двух способных к размножению лошадей, значит, окружающая среда обитания с этим справится. На сей счет у Дэмьена не было никаких сомнений.
Со спуском в долину предстояло подождать до рассвета. С того момента, как села Кора, естественного света просто не хватило бы для безопасного нисхождения, а Таррант был категорически против того, чтобы зажечь фонари. Не стоит извещать о своем появлении всю долину, предостерег он, иначе из какого-нибудь города наверняка пришлют гвардейцев для проведения торжественной встречи. И Дэмьен согласился. Так что они дождались, пока в небе не начало светать и тени гор и скалистых островков не прочертили воду озера длинными стрелами в сторону запада, а уж потом разобрали лагерь и снялись с места, как раз когда Таррант покинул их в поисках безопасного убежища.
— А как быть с седлами? — озадачилась Хессет.
После короткого обсуждения решили закопать их где-нибудь в укромном уголке. Да ведь и впрямь едва ли стоило рисковать возможностью того, что какой-нибудь бродяга, поднявшись по склону, обнаружит на вершине походное снаряжение. И лишь тщательно закопав все, что оставалось лишнего, и заровняв землю на вскопанном месте, Хессет достала свой диковинный головной убор и нахлобучила его по самые глаза, скрыв заодно и уши… «Опять время маскироваться», — подумал Дэмьен. Сейчас он даже порадовался тому, что с ними нет Тарранта, — одним маскарадным костюмом меньше. Что же касается Йенсени… с девочкой им все-таки придется расстаться. Где-то в одном из этих городов. Они подыщут ей кров или, по меньшей мере, обеспечат ее средствами к существованию, чтобы она осталась здесь в целости и сохранности, когда им самим придется отправиться в поход на вражескую территорию…
«А что, если у нее все-таки есть необходимые нам сведения? Или вдруг ее сила способна помочь нам?» Дэмьен покачал головой, отгоняя подобные мысли. Слишком много «если». Слишком много неопределенности и неизвестности. Стены, которыми окружен ее травмированный разум, высоки и крепки, и если бы у них был в запасе хотя бы месяц хотя бы относительной безопасности на то, чтобы потрудиться над разрушением этих стен, тогда девочка, возможно, и открылась бы, тогда, возможно, и поделилась бы с ними своими драгоценными знаниями… но не в недельный срок и не под гнетом постоянной угрозы преследования. А так и речи быть не могло о том, чтобы ломать ее через колено — ни властью Тарранта, ни хитроумно продуманной ложью со стороны самого Дэмьена.
Связавшись веревками, они начали спуск. Путь оказался трудным, но вполне преодолимым; однажды, правда, Йенсени оступилась и проскользила на спине целый ярд, но ему удалось удержать ее на страховке. И это было единственной неприятностью. Ветерок время от времени бросал им в лица морось брызг недалекого водопада, окрашенных рассветом в розоватые тона, руки легко находили надежные выступы камней, и к тому времени, когда Кора поднялась над восточными горами, они уже стояли на плодородной земле долины, а перед ними простиралось возделанное поле. Золотые лучи заиграли на склонах, и, пока они упаковывали снаряжение, их то и дело окатывало бодрящим дождиком речной воды. И как же трудно было связать красоту этого мирного пейзажа с суровостью и неприглядностью мест, которыми они совсем недавно пробирались, совместить нынешний покой с памятью о только что перенесенных тяготах. «Да нет, не так уж и трудно», — подумал Дэмьен, взглянув на Йенсени, по-прежнему окруженную пеленой одиночества и покинутости. Потому что, на взгляд девочки, они принесли в этот рай с собой частицу ужасов, оставшихся позади. И предстояли им не меньшие ужасы. И между двумя безднами цветущий дол выглядел всего лишь тонкой перемычкой.
«Господи, сделай так, чтобы мы никогда не забыли об этом», — мрачно подумал Дэмьен. Свернул в клубок и сунул в сумку Тарранта последнюю веревку. Потом перекинул ремень сумки через плечо, собравшись в дальнейший путь.
— Вперед, — прошептал он своим спутницам. — Пошли.
Йенсени изо всех сил старалась не испугаться.
Возможно, будь дело ночью, ей и удалось бы совладать со страхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Надо посоветоваться с Хессет, — закончил он. Имея в виду не только судьбу лошадей.
«Почему ты решил стать священником?» — спросила у него девочка.
На этот вопрос было так трудно найти ответ. Так трудно подыскать надлежащие слова. Так трудно объяснить этому ребенку, что означает для него Истинная Церковь — и что означает Бог, — и это было тем труднее, что она конечно же ни на мгновение не забывала о жестокостях, творимых здесь Святошами. Всю свою короткую жизнь Йенсени провела взаперти — из страха перед Господом и его слугами.
И все же она задала ему этот вопрос. Глядя на него широко раскрытыми сияющими глазами, лишь в самой глубине которых плясали искорки темного страха. Задала вопрос и ждала ответа.
«Почему ты решил стать священником?»
Как донести до ее сознания тот единственный миг откровения, который заставил его отвернуться от мирской жизни и, ликуя, ступить на самую трудную из мыслимых троп? Сейчас ему уже казалось, будто он всю свою жизнь был священником, будто ему от рождения хотелось стать священником. Но ведь когда-то же ему пришлось принять решение, не так ли? Не с самого же детства готовил он себя к духовному званию.
Но теперь Дэмьен ясно смог припомнить только один случай, о котором ей и поведал. Тогда он был юн, совсем юн, и они изучали в школе историю планеты Земля. Он вспомнил о том, как учитель, связуя воедино разрозненные факты, вдохновенно повествовал им о жизни на материнской планете, и как это отличалось от его обычной сдержанной манеры преподавания. И ночью после этого урока Дэмьену приснился сон. Фантастический сон, полный самых ужасных видений. Видений, связанных с тем, чем могла на самом деле оказаться планета Земля, — подлинным хаосом, в котором кипели энергии, амбиции и надежды, слишком яркие и изменчивые, чтобы их можно было воспринять. Он вспомнил блестящие металлические капсулы, скользящие по поверхности Земли отнюдь не на конной тяге, вспомнил и другие капсулы, стремительно и бесшумно пролетающие по небу, вспомнил о словах и зрительных образах, передающихся из города в город и с континента на континент за какие-то доли секунды. И, разумеется, главное изобретение человечества: космический Корабль. Огромный, как океан, могучий, как землетрясение, он стоял, готовый покорить межгалактические просторы, готовый распространить человеческое семя по всей вселенной. Эти видения были такими яркими, такими материальными, что, когда он проснулся, в горле у него пересохло, а сердце бешено колотилось в груди.
И тут он наконец понял кое-что про планету Эрна. Понял по-настоящему. Не той долей мозга, которая запоминает факты из истории планеты Земля лишь затем, чтобы выдержать стандартный тест и тут же напрочь позабыть, — нет, он понял душою и сердцем. Понял, какова была Земля и какою могла бы стать Эрна, получившая по праву рождения — пусть и совершившегося в чудовищных муках — истинное наследие человечества. И он понял также, впервые в своей юной жизни, как распорядилось здешнее Фэа людским племенем. И будущим людского племени.
Жизнь бессмысленна, вот что осознал он в те минуты. Единственное, чем человечество занимается на планете Эрна, — это борьба за выживание в условиях изо дня в день нарастающих могущества и свирепости самой планеты. Человечество здесь обречено — и под знаком этой обреченности его собственная жизнь, его мечты, даже его немногочисленные достижения становились лишенными всякого смысла. Так чего ради продолжать? За что бороться?
Это было ужасающее откровение, оно едва ли не превысило возможности его неокрепшего разума. На протяжении нескольких месяцев он боролся со всеобъемлющей депрессией, да и многих его ровесников ожидала сходная участь. В результате четверо его одноклассников были вынуждены обратиться к психиатру, тогда как пятый — он сам узнал об этом лишь много лет спустя — предпринял попытку самоубийства. Остальные постарались заблокировать соответствующие участки собственного сознания, или же просто отказались понимать, в чем тут вообще заключается проблема, или нашли какие-нибудь другие способы спрятать голову в песок. Со временем большинству из них предстояло адаптироваться к происходящему, нарожать собственных детей на этой проклятой — и отвечающей проклятиями на проклятия — планете. Возможно, со временем кто-нибудь из их детей даже захочет стать колдуном.
Так почему же он стал священником? Потому что Единый Бог является живым выражением человеческого оптимизма. Потому что Святая Церковь представляет собой величайшую надежду человечества, а может быть, и единственную его надежду на этой дикой и враждебной планете. Потому что, лишь обратившись всей силой и страстью к Господу, Дэмьен смог оправдать свое собственное существование. Любая другая профессия лишь подчеркивала бы утилитарность и вместе с тем бренность всего сущего.
Он не рассказал Йенсени всего этого прямыми словами. Ему не хотелось нагонять на нее такое отчаяние, в какое ему самому довелось погрузиться в юности. И главным, что священник утаил от нее, стало учение Пророка, блестящее видение которым ситуации придало его собственной жизни если не смысл, то цель. Потому что это могло бы породить другие вопросы, а тогда пришлось бы давать на них вполне конкретные ответы… А ему вовсе не хотелось объяснять ей, что смертоносный демон, путешествующий вместе с ними, это все, что осталось от некогда ослепительной фигуры. Время для этого еще не настало. С этой истиной было не так-то просто примириться и ему самому, а ведь он бок о бок сражается вместе с этим человеком уже около года. И неужели так уж необходимо подвергать такому риску ее только что наметившееся понимание — еще такое тонкое, такое хрупкое.
К тому же не следует забывать о той ночи, когда они с Таррантом вступили в схватку.
Он и сам не знал, много ли и что именно увидела Йенсени той ночью. К собственному изумлению, Дэмьен обнаружил, что почему-то не может спросить ее об этом. Как будто и его собственные воспоминания о моменте Покоя оказались хрупкими и нематериальными, как сновидение, и неточно сформулированная фраза способна лишь погубить их окончательно. Как, впрочем, и любая фраза. И все же это воспоминание они делили на двоих — и оно никуда и никогда от них не уйдет. Ответы на все ее вопросы. Самая суть веры всей его жизни.
Он поглядел на девочку, прильнувшую к теплому мохнатому телу Хессет, подобно тому, как — у него на глазах — приникали к телу матери детеныши ракхов, и его душу обдало волной непривычного тепла. Возникшая между ракханкой и девочкой связь удивляла его. Разумеется, в отношении к нему со стороны Йенсени какой-то смысл имелся: одинокая и запуганная, лишенная отчего крова и какой бы то ни было надежды, она естественно потянулась в ту сторону, откуда повеяло простой человеческой заботой. Но Хессет?.. Ракханка ведь ненавидит людей и все, что с ними связано, и даже — так ему, по крайней мере, казалось, — детей. Так что за особые чувства вступили в силу во взаимоотношениях их обеих, откуда взялась и что означает подобная близость? Он не осмеливался задавать вопросы, чтобы не нарушить создавшееся хрупкое равновесие.
Но не переставал удивляться. И восхищаться. И время от времени (правда, не часто) завидовать.
Лошадей они решили отпустить. Никому это не нравилось, но все понимали, что другого выбора нет. Таррант одним легким Творением вернул своего жеребца к виду, в каком его создала природа, затем расседлал его, выпряг и выпустил на волю. Подверг он Заговору и кобылу Хессет — что явно не понравилось самой ракханке, — и в конце концов-удовлетворился своей работой и в этом случае. Он даже попытался внедрить обоим животным непреодолимое отвращение к смертоносным колючкам, выращенным Терата, в надежде на то, что лошадям удастся избежать участи, которая может привидеться только в самом кошмарном сне.
После чего отпустил их.
«Тем самым мы изменяем здешнюю экосистему», — подумал Дэмьен, следя за тем, как уносятся вдаль лошади, сперва откровенно неохотно, а потом со все возрастающей уверенностью в собственных силах. В последний раз он заметил жеребца, когда тот поднял голову к ветру и его черная грива взметнулась в воздух. А в душе у священника прозвучало одно-единственное слово: «Навсегда». Если бы подобное решение подсказал кто-нибудь другой, Дэмьен отнесся бы к этому с явным предубеждением по поводу возможных последствий, но Владетелю, как знатоку в этой области, он полностью доверял. Лес самого Охотника представлял собой, конечно, страшное место, но экосистема в нем была сбалансирована безукоризненно. И если Таррант решил выпустить здесь на волю двух способных к размножению лошадей, значит, окружающая среда обитания с этим справится. На сей счет у Дэмьена не было никаких сомнений.
Со спуском в долину предстояло подождать до рассвета. С того момента, как села Кора, естественного света просто не хватило бы для безопасного нисхождения, а Таррант был категорически против того, чтобы зажечь фонари. Не стоит извещать о своем появлении всю долину, предостерег он, иначе из какого-нибудь города наверняка пришлют гвардейцев для проведения торжественной встречи. И Дэмьен согласился. Так что они дождались, пока в небе не начало светать и тени гор и скалистых островков не прочертили воду озера длинными стрелами в сторону запада, а уж потом разобрали лагерь и снялись с места, как раз когда Таррант покинул их в поисках безопасного убежища.
— А как быть с седлами? — озадачилась Хессет.
После короткого обсуждения решили закопать их где-нибудь в укромном уголке. Да ведь и впрямь едва ли стоило рисковать возможностью того, что какой-нибудь бродяга, поднявшись по склону, обнаружит на вершине походное снаряжение. И лишь тщательно закопав все, что оставалось лишнего, и заровняв землю на вскопанном месте, Хессет достала свой диковинный головной убор и нахлобучила его по самые глаза, скрыв заодно и уши… «Опять время маскироваться», — подумал Дэмьен. Сейчас он даже порадовался тому, что с ними нет Тарранта, — одним маскарадным костюмом меньше. Что же касается Йенсени… с девочкой им все-таки придется расстаться. Где-то в одном из этих городов. Они подыщут ей кров или, по меньшей мере, обеспечат ее средствами к существованию, чтобы она осталась здесь в целости и сохранности, когда им самим придется отправиться в поход на вражескую территорию…
«А что, если у нее все-таки есть необходимые нам сведения? Или вдруг ее сила способна помочь нам?» Дэмьен покачал головой, отгоняя подобные мысли. Слишком много «если». Слишком много неопределенности и неизвестности. Стены, которыми окружен ее травмированный разум, высоки и крепки, и если бы у них был в запасе хотя бы месяц хотя бы относительной безопасности на то, чтобы потрудиться над разрушением этих стен, тогда девочка, возможно, и открылась бы, тогда, возможно, и поделилась бы с ними своими драгоценными знаниями… но не в недельный срок и не под гнетом постоянной угрозы преследования. А так и речи быть не могло о том, чтобы ломать ее через колено — ни властью Тарранта, ни хитроумно продуманной ложью со стороны самого Дэмьена.
Связавшись веревками, они начали спуск. Путь оказался трудным, но вполне преодолимым; однажды, правда, Йенсени оступилась и проскользила на спине целый ярд, но ему удалось удержать ее на страховке. И это было единственной неприятностью. Ветерок время от времени бросал им в лица морось брызг недалекого водопада, окрашенных рассветом в розоватые тона, руки легко находили надежные выступы камней, и к тому времени, когда Кора поднялась над восточными горами, они уже стояли на плодородной земле долины, а перед ними простиралось возделанное поле. Золотые лучи заиграли на склонах, и, пока они упаковывали снаряжение, их то и дело окатывало бодрящим дождиком речной воды. И как же трудно было связать красоту этого мирного пейзажа с суровостью и неприглядностью мест, которыми они совсем недавно пробирались, совместить нынешний покой с памятью о только что перенесенных тяготах. «Да нет, не так уж и трудно», — подумал Дэмьен, взглянув на Йенсени, по-прежнему окруженную пеленой одиночества и покинутости. Потому что, на взгляд девочки, они принесли в этот рай с собой частицу ужасов, оставшихся позади. И предстояли им не меньшие ужасы. И между двумя безднами цветущий дол выглядел всего лишь тонкой перемычкой.
«Господи, сделай так, чтобы мы никогда не забыли об этом», — мрачно подумал Дэмьен. Свернул в клубок и сунул в сумку Тарранта последнюю веревку. Потом перекинул ремень сумки через плечо, собравшись в дальнейший путь.
— Вперед, — прошептал он своим спутницам. — Пошли.
Йенсени изо всех сил старалась не испугаться.
Возможно, будь дело ночью, ей и удалось бы совладать со страхом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47