Так что тут все тоже было схвачено.
В результате при сборе урожая девушки обнаружили, что у них образовались изрядные излишки, которые можно с выгодой продать.
Благодарить за это следовало прежде всего Веру Красных, которая пахала, как трактор, и вдобавок, молилась о ниспослании урожая дважды в день. Старался не отставать от нее и Леша Григораш, но его переплюнул другой боец — деревенский парень, которому приспичило закрутить любовь с Верой.
От такой любви урожай вырос просто фантастический, но воспользовались этим не Вера, не Леша и не деревенский парень Николай. Инициативу у них перехватила Жанна, которая работала меньше всех, зато была одержима мечтой купить лошадь у цыган.
Черт его знает, как она сумела убедить остальных, что лошадь нужна в хозяйстве, как воздух — но только дело кончилось официальной делегацией в цыганский табор.
Жанна ради этого визита прикрыла грудь и обмотала бедра поверх длинной юбки еще и платком, отчего стала выглядеть большей цыганкой, чем сама дочь барона. Дочь барона, в частности, носила обувь и не курила трубку, а Жанна явилась в гости к цыганам босиком и с трубкой в зубах.
— Оставайся с нами! — кричали ей черноусые парни с индийскими чертами лица. — Мы тебя не обидим.
— Зато мы обидим! — весело предупреждали молодые цыганки с золотыми зубами.
Но Жанну не интересовали матримониальные планы цыган и ревность цыганок. Она пришла покупать лошадь и сразила барона фразой:
— Зачем конокраду лошадь, если он не хочет ее продать.
Про то, что лошади краденые, знали все — цыгане очень гордились своим возвращением к старинному ремеслу. И лошадей действительно продавали и даже отдавали даром. Одну лошадь так получил Балуев, в обмен на обещание прикрыть цыган от властей, а самого лучшего коня пришлось отдать бандитам — иначе те грозили разорить табор.
Но у Жанны тоже было что предложить цыганам помимо картошки, табака и сушеных грибов. Она предлагала покровительство капитана Шорохова, который тоже мог в зависимости от настроения принести цыганам много пользы или много вреда.
И Жанна вместе с Юлькой, которую все — даже цыгане — знали, как любовницу Шорохова, сторговала не просто лошадь, а беременную кобылицу, явно не из тех, кого в последний момент сняли с убойного конвейера на мясокомбинате. Эта лошадка, скорее всего, была ипподромной, а значит, носила в своем чреве жеребенка благородных кровей.
Правда, о том, что кобылица беременна, догадалась не Жанна, а Вера с Николаем.
Жанна положила глаз на вороного коня, который поражал своей статью, но при ближайшем рассмотрении оказался мерином. Это нисколько не умаляло его достоинств, но Жанну нетрудно было убедить, что мерин — существо неполноценное.
А беременная кобылица — совсем другое дело. Пройдет всего несколько месяцев — и вместо одной лошади в хозяйстве будет две.
Цыгане тоже знали об этом, но им было наплевать. За жеребенком надо ухаживать, а это — не цыганское дело. Гораздо проще, если понадобится, украсть еще несколько взрослых лошадей. Конокрады уже успели убедиться, насколько плохо охраняются табуны на госплемзаводах, спешно созданных для восстановления поголовья.
Так у Жанны Аржановой появилась лошадь, которую она искренне считала своей, хотя ухнула на ее покупку общий урожай.
Жанна назвала кобылицу Королевой и пускалась с нею в такие нежности, что Юлька Томилина однажды сказала:
— Нет, она не просто лесбиянка. Она гораздо хуже.
— А ты никогда не пробовала скакать голая верхом? — поинтересовалась у нее Жанна. — Изумительное ощущение.
Юлька вообще не пробовала скакать верхом, ни голая, ни одетая, а прогрессирующая беременность Королевы не располагала к скаковым упражнениям, так что с этим пришлось повременить.
Зато Вера Красных решила, что раз уж настало время исполнения желаний, то и она тоже имеет право на свою долю. Жанна хотела лошадь и получила ее, а у Веры была другая мечта. И она довольно скоро исполнилась.
На общей даче, где обитали четыре девушки, два парня и одна лошадь, появился еще один жилец.
Это был священник, которого Вера привела из города. А предыстория его появления заключалась в следующем.
Деревенский парень Николай томился, храня верность любимой девушке, которая заявила, что ни о каких плотских утехах не может быть и речи, пока не совершен обряд венчания. Может, он томился бы меньше, если бы Вера согласилась обвенчаться немедленно или если бы вокруг не сновали ежечасно и каждодневно гологрудые, голоногие и просто голые девицы, лишенные всякого стыда и готовые унять томление Николая без малейшего промедления. Однако Николай отлично понимал, что если он поддастся соблазну и уймет томление с первой встречной неодетой табориткой, то Вера будет потеряна для него навсегда — а где он еще найдет себе такую хозяйку?
Вера же категорически отказывалась венчаться в городе. Ее просто убивал тот факт, что ни в 13-м сельхозлагере, ни в таборе, ни в новой дачной зоне нет ни одного священника и ни одной церкви. И когда Николай в очередной раз подкатился к ней с предложением руки и сердца, она объявила:
— Я обвенчаюсь с тобой только тогда, когда здесь будет стоять церковь.
Николай пообещал приступить к строительству церкви немедленно, но загвоздка состояла в том, что для этого требовалось благословение церковных властей. И еще — священник, который будет служить в этой церкви.
У Николая не было никаких знакомств в церковных кругах, а у Веры были — и пришлось ей самой решать все проблемы.
Попа Вера отыскала через своего духовника — да такого, что не приведи Господи.
Иеромонах в возрасте Христа, преисполненный искренней веры и одержимый миссионерскими идеями. Очень подходящий духовный пастырь для Белого Табора, который стали называть так, чтобы отличать вольницу туристов и натуристов от Черного Табора — поселения цыган.
Появление отца Серафима в Белом Таборе выглядело, как смена духовной власти, потому что как раз в эти дни табор покинул рыжебородый пророк — он с группой единомышленников и самых диких натуристов отправился на плотах вниз по течению.
Единомышленники пророка хотели отыскать Шамбалу, а дикари просто надеялись доплыть до земли, где нет законов, охраняющих частную собственность и общественную нравственность.
Однако попытки отца Серафима вломиться в чужой монастырь со своим уставом очень не понравились оставшимся обитателям Белого Табора. А поскольку директор сельхозлагеря Балуев тоже отказался брать иеромонаха на довольствие, вышло так, что жить он стал на даче Жанны, которую все с легкой руки самой Жанны называли Девичьей. Правда, грубые похотливые самцы подбирали для этого места другие эпитеты, преимущественно на букву "б". Жанне это не нравилось, но она ничего не могла поделать, поскольку ее поляну избрали местом своих ночных свиданий мужчины из сельхозлагеря и девушки из Белого Табора.
В конце концов Жанна выдвинула идею построить на этой поляне таверну «У Девственницы» и даже прибила доску с названием к большому дубу, около которого обычно и назначались свидания.
Впрочем, это тоже не помогло. Грубым похотливым самцам было трудно произносить слово «девственница», и место встреч стали называть просто «У Целки».
— Встретимся у Целки под дубом, — говорили друг другу похотливые самцы и развратные самки. И, поскольку таверну никто так и не построил, оставались предаваться похоти и разврату прямо тут же, в зарослях.
Между тем, с появлением иеромонаха на поляне вместо таверны решили строить церковь, а жить отец Серафим устроился на Девичьей Даче. И первое, что он попытался сделать, обосновавшись здесь — это уничтожить гнездо разврата «у Целки под дубом».
Жанне тоже не особенно нравилось слышать каждую ночь веселый визг и сладострастные стоны из близлежащих кустов — а еще больше ее тревожила привычка любовников подкреплять свои силы, не отходя от кассы, прямо с грядок Девичьей Дачи. Но морализаторским поползновениям отца Серафима она воспротивилась — просто из принципа, потому что ужасно не любила, когда ей указывают, что можно делать, а что нельзя.
И когда иеромонах в очередной раз придрался к ее нагой груди, Жанна встала перед ним, выпятив эту самую грудь с задорно торчащими сосками, и сказала буквально следующее:
— Представьте, что вы приехали в Африку проповедовать свою веру среди дикарей.
Их обычаи вам не нравятся, но если вы попытаетесь так прямо сходу их осудить или запретить, вас просто убьют и съедят, чтобы не портили добрым людям жизнь.
Понятно?
Но иеромонаху было непонятно.
— Мы ведь не в Африке, — резонно возразил он. — Мы под Москвой. Да и вы, по-моему, не дикари, а русские люди. Или я ошибаюсь?
— Ошибаетесь. Мы не просто под Москвой. Мы — на другой планете и, как я слышала, в тропических широтах. Так что Африка может оказаться ближе, чем Москва.
— Но вы ведь русские люди? — повторил отец Серафим.
— Лично я — безродный космополит с французским уклоном, — сообщила Жанна. — Женька тоже нерусская, Григораш у меня под сомнением, черт его знает, кто он такой. Так что вам остаются только Вера и Николай.
— Нам остаются все, кто не отвергает веру и не отворачивается от Бога, — ответил иеромонах и теологический спор ушел на новый круг.
Он так ничем и не закончился, но — странное дело — с этого времени Жанна стала реже смущать окружающих своей нагой грудью. То ли она просто не хотела лишний раз ссориться с Верой, то ли наступило время смены нарядов, только теперь Девственница стала надевать к длинной юбке и босым ногам французские ночнушки из своего богатого гардероба, которые в сочетании с юбкой вполне могли сойти за верхнюю одежду.
А еще Жанна носила теперь кокетливую соломенную шляпу, которую выменяла в городе на продукты, и все это вместе делало ее похожей уже не на цыганку, а на французскую или итальянскую крестьянку той эпохи, когда в тамошних краях рисовал свои картины с натуры знаменитый художник Карл Брюллов.
Зато купалась Жанна теперь совсем обнаженной, аргументируя это тем, что именно так испокон веков купались и русские, и французские крестьянки — во все эпохи вплоть до изобретения купальника.
30
Трудно сказать, когда криминальный авторитет Олег Воронин по прозвищу Варяг впервые почувствовал, что у него может выгореть преступление века.
Может быть, это случилось в день кровавой демонстрации в центре Москвы, когда на ее подавление были брошены все наличные милицейские и армейские силы, а весь город остался без охраны.
А может быть, эта мысль оформилась позже, когда по городу расползлись слухи о разложении в силовых структурах, о массовом дезертирстве солдат, о нежелании офицеров выполнять и отдавать приказы, которые могут быть расценены, как преступные — в общем, о том, что правительственные силы тают на глазах.
Ужесточение режима, которое началось сразу после подавления беспорядков, захлебнулось очень скоро именно из-за саботажа на всех уровнях. Никто не хотел брать на себя ответственность, прекрасно понимая, что если вспыхнет новое восстание, то правительство, может, и удержится — у Кремля стены толстые, — а вот разные лейтенанты, капитаны и полковники попадут под первый удар, и им припомнят все прегрешения против мирных граждан. И лучше, если этих прегрешений будет поменьше — тогда есть хоть какой-то шанс уцелеть.
Между тем, Варяга, который был большим любителем западной детективной литературы, как раз в это время угораздило прочитать книгу какого-то американца, где очень подробно описывалось, как можно малыми силами и средствами поднять панику в большом городе.
Достаточно устроить несколько мощных взрывов в местах массового скопления людей — и полиция не справится с нагрузкой, а паника покатится по городу лавиной.
Следующий этап плана Варяг придумал сам, без помощи американского писателя.
Просто паника ничего не даст. Цели можно добиться, только если организовать перерастание паники в революцию.
Для этого надо нанять горлопанов, которые в нужный момент призовут народ штурмовать Кремль, Белый дом, Останкино и вообще все подряд, кроме Центрального банка России.
Дальше все ясно. Даже если власти не ослабят банковскую охрану ради усиления обороны Кремля, справиться с этой охраной будет не так уж трудно. Главное — что Центробанку будет неоткуда ждать подмоги, и команда Варяга сможет прорваться в подвалы, где хранится золото.
Так выглядел грандиозный план Олега Воронина первоначально, но как только Варяг стал разрабатывать его в деталях, начались проблемы.
Прежде всего, не было никакой уверенности, что золотой запас России находится именно в подвалах Центробанка. Скорее, даже наоборот, все сведения, которые получал Варяг из сравнительно достоверных источников, говорили о том, что золото спрятано где-то в секретных хранилищах, местонахождения которых никто не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44