Клюквин привез мне письмо.
"Глубочайше уважаемый
Леонтий Сергеевич!.."
Почему, черт возьми, им хочется, чтобы я был Леонтием
Сергеевичем? Вероятно, это удобнее выговаривать, чем Сергей
Леонтьевич?.. Впрочем, это неважно!
"...Вы должны читать Вашу пиэсу Ивану Васильевичу. Для этого
Вам надлежит прибыть в Сивцев Вражек 13-го в понедельник в 12
часов дня.
Глубоко преданный
Фома Стриж".
Я взволновался чрезвычайно, понимая, что письмо
это исключительной важости.
Я решил так: крахмальный воротник, галстук синий, костым
серый. Последнее решить было нетрудно, ибо серый костюм был моим
единственным приличным костюмом.
Держаться вежливо, но с достоинством и, боже сохрани, без
намека на угодливость.
Тринадцатое, как хорошо помню, было на другой день, и утром я
повидался в театре с Бомбардовым.
Наставления его показались мне странными до чрезвычайности.
- Как пройдете большой серый дом, - говорил
Бомбардов, - повернете налево, в тупичок. Тут уж легко найдете. Ворота
резные, чугунные, дом с колоннами. С улицы входа нету, а поверните за
угол во дворе. Там увидите человека в тулупе, он у вас спросит: "Вы
зачем!" - а вы ему скажите только одно слово: "Назначено".
- Это пароль? - спросил я. - А если человека не будет?
- Он будет, - сказал холодно Бомбардов и продолжал: - За углом,
как раз напротив человека в тулупе, вы увидите автомобиль без колес
на домкрате, а возле него ведро и человека, который моет автомобиль.
- Вы сегодня там были? - спросил я в волнении.
- Я был там месяц тому назад.
- Так почем же вы знаете, что человек будет мыть автомобиль?
- Потому, что он каждый день его моет, сняв колеса.
- А когда же Иван Васильевич ездит в нем?
- Он никогда в нем и не ездит.
- Почему?
- А куда же он будет ездить?
- Ну, скажем, в театр?
- Иван Васильевич в театр приезжает два раза в год на
генеральные репетиции, и тогда ему нанимают извозчика
Дрыкина.
- Вот тебе на! Зачем же извозчик, если есть автомобиль?
- А если шофер умрет от разрыва сердца за рулем, а автомобиль
возьмет да и въедет в окно, тогда что прикажете делать?
- Позвольте, а если лошадь понесет?
- Дрыкинская лошадь не понесет. Она только шагом ходит.
Напротив же как раз человека с ведром - дверь. Войдите и подымайтесь
по деревянной лестнице. Потом еще дверь. Войдите. Там увидите черный
бюст Островского. А напротив беленькие колонны и черная-пречерная
печка, возле которой сидит на корточках человек в валенках и
топит ее.
Я рассмеялся.
- Вы уверены, что он непременно будет и непременно на корточках?
- Непременно, - сухо ответил Бомбардов, ничуть не смеясь.
- Любопытно проверить!
- Проверьте. Он спросит тревожно: "Вы куда?" А вы ответьте...
- Назначено?
- Угу. Тогда он вам скажет: "Пальтецо снимите здесь", - и вы
попадете в переднюю, и тут выйдет к вам фельдшерица и спросит: "Вы
зачем?" И вы ответите...
Я кивнул головой.
- Иван Васильевич вас спросит первым долгом, кто был ваш
отец. Он кто был?
- Вице-губернатор.
Бомбардов сморщился.
- Э... нет, это, пожалуй, не подходит. Нет, нет. Вы скажите
так: служил в банке.
- Вот уж это мне не нравится. Почему я должен врать с первого
же момента?
- А потому что это может его испугать, а...
Я только моргал глазами.
- ...а вам все равно, банк ли, или что другое. Потом он
спросит, как вы относитесь к гомеопатии. А вы скажите, что принимали
капли от желудка в прошлом году и они вам очень помогли.
Тут прогремели звонки, Бомбардов заторопился, ему нужно
было идти на репетицию, и дальнейшие наставления он давал сокращенно.
- Мишку Панина вы не знаете, родились в
Москве, - скороговоркой сообщал Бомбардов, - насчет Фомы скажите, что
он вам не понравился. Когда будете насчет пьесы говорить, то не
возражайте. Там выстрел в третьем акте, так вы его не
читайте...
- Как не читать, когда он застрелился?!
Звонки повторились. Бомбардов бросился бежать в полутьму,
издали донесся его тихий крик:
- Выстрела не читайте! И насморка у вас нет!
Совершенно ошеломленный загадками Бомбардова, я минута в
минуту в полдень был в тупике на Сивцевом Вражке.
Во дворе мужчины в тулупе не было, но как раз на том месте,
где Бомбардов и говорил, стояла баба в платке. Она спросила: "Вам
чего?" - и подозрительно поглядела на меня. Слово "назначено"
совершенно ее удовлетворило, и я повернул за угол. Точка в точку в
том месте, где было указано, стояла кофейного цвета машина, но на
колесах, и человек тряпкой вытирал кузов. Рядом с машиной стояло
ведро и какая-то бутыль.
Следуя указаниям Бомбардова, я шел безошибочно и попал к
бюсту Островского. "Э..." - подумал я, вспомнив Бомбардова: в печке
весело пылали березовые дрова, но никого на корточках не было. Но не
успел я усмехнуться, как старинная дубовая темнолакированная дверь
открылась, и из нее вышел старикашка с кочергой в руках и в
заплатанных валенках. Увидев меня, он испугался и заморгал глазами.
"Вам что, гражданин?" - спросил он. "Назначено", - ответил я, упиваясь
силой магического слова. Старикашка посветлел и махнул кочергой в
направлении другой двери. Там горела старинная лампочка под потолком.
Я снял пальто, под мышку взял пьесу, стукнул в дверь. Тотчас за
дверью послышался звук снимаемой цепи, потом повернулся ключ в
дверях, и выглянула женщина в белой косынке и белом халате. "Вам
что?" - спросила она. "Назначено", - ответил я. Женщина посторонилась,
пропустила меня внутрь и внимательно поглядела на
меня.
- На дворе холодно? - спросила она.
- Нет, хорошая погода, бабье лето, - ответил я.
- Насморка у вас нету? - спросила женщина.
Я вздрогнул, вспомнив Бомбардова, и сказал:
- Нету, нету.
- Постучите сюда и входите, - сурово
сказала женщина и скрылась. Перед тем как стукнуть в темную,
окованную металлическими полосами дверь, я огляделся.
Белая печка, громадные шкафы какие-то. Пахло мятой и еще
какой-то приятной травой. Стояла полная тишина, и она вдруг
прервалась боем хриплым. Било двенадцать раз, и затем тревожно
прокуковала кукушка за шкафом.
Я стукнул в дверь, потом нажал рукой на громадное тяжкое
кольцо, дверь впустила меня в большую светлую комнату.
Я волновался, я ничего почти не разглядел, кроме дивана, на
котором сидел Иван Васильевич. Он был точно такой же, как на
портрете, только немножко свежее и моложе. Черные его, чуть тронутые
проседью, усы были прекрасно подкручены. На груди, на золотой цепи,
висел лорнет.
Иван Васильевич поразил меня очаровательностью своей улыбки.
- Очень приятно, - молвил он, чуть картавя, - прошу садиться.
И я сел в кресло.
- Ваше имя и отчество? - ласково глядя на меня, спросил Иван
Васильевич.
- Сергей Леонтьевич.
- Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать, Сергей
Пафнутьевич? - И, ласково глядя на меня, Иван Васильевич побарабанил
пальцами по столу, на котором лежал огрызок карандаша и стоял стакан
с водой, почему-то накрытый бумажкою.
- Покорнейше благодарю вас, хорошо.
- Простуды не чувствуете?
- Нет.
Иван Васильевич как-то покряхтел и спросил:
- А здоровье вашего батюшки как?
- Мой отец умер.
- Ужасно, - ответил Иван Васильевич, - а к кому обращались? Кто
лечил?
- Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор
Янковский.
- Это напрасно, - отозвался Иван Васильевич, - нужно было
обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было.
Я выразил на своем лице сожаление, что не обратились к
Плетушкову.
- А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, - продолжал Иван
Васильевич, - прямо до ужаса всем помогают. - Тут он кинул беглый
взгляд на стакан. - Вы верите в гомеопатию?
"Бомбардов - потрясающий человек", - подумал я и начал что-то
неопределенно говорить:
- С одной стороны, конечно... Я лично... хотя многие и не
верят...
- Напрасно! - сказал Иван Васильевич, - пятнадцать капель, и вы
перестанете что-нибудь чувствовать. - И опять он покряхтел и
продолжал: - А ваш батюшка, Сергей Панфилыч, кем был?
- Сергей Леонтьевич, - ласково сказал я.
- Тысячу извинений! - воскликнул Иван Васильевич. - Так он
кем был?
"Да не стану я врать!" - подумал я и сказал:
- Он служил вице-губернатором.
Это известие согнало улыбку с лица Ивана Васильевича.
- Так, так, так, - озабоченно сказал он, помолчал, побарабанил
и сказал: - Ну-с, приступим.
Я развернул рукопись, кашлянул, обмер, еще раз кашлянул и
начал читать.
Я прочел заглавие, потом длинный список действующих лиц и
приступил к чтению первого акта:
- "Огоньки вдали, двор, засыпанный снегом, дверь флигеля. Из
флигеля глухо слышен "Фауст", которого играют на
рояли..."
Приходилось ли вам когда-либо читать пьесу один на один
кому-нибудь? Это очень трудная вещь, уверяю вас. Я изредка поднимал
глаза на Ивана Васильевича, вытирал лоб платком.
Иван Васильевич сидел совершенно неподвижно и смотрел на меня
в лорнет, не отрываясь. Смутило меня чрезвычайно то обстоятельство,
что он ни разу не улыбнулся, хотя уже в первой картине были смешные
места. Актеры очень смеялись, слыша их на чтении, а один рассмеялся
до слез.
Иван же Васильевич не только не смеялся, но даже перестал
крякать. И всякий раз, как я поднимал на него взор, видел одно и то
же: уставившийся на меня золотой лорнет и в нем немигающие глаза.
Вследствие этого мне стало казаться, что смешные эти места вовсе не
смешны.
Так я дошел до конца первой картины
и приступил ко второй. В полной тишине слышался только мой монотонный
голос, было похоже, что дьячок читает по покойнику.
Мною стала овладевать какая-то апатия и желание закрыть
толстую тетрадь. Мне казалось, что Иван Васильевич грозно скажет:
"Кончится ли это когда-нибудь?" Голос мой охрип, я изредка прочищал
горло кашлем, читал то тенором, то низким басом, раза два вылетели
неожиданные петухи, но и они никого не рассмешили - ни Ивана
Васильевича, ни меня.
Некоторое облегчение внесло внезапное появление женщины в
белом. Она бесшумно вошла, Иван Васильевич быстро посмотрел на часы.
Женщина подала Ивану Васильевичу рюмку, Иван Васильевич выпил
лекарство, запил его водою из стакана, закрыл его крышечкой и опять
поглядел на часы. Женщина поклонилась Ивану Васильевичу древнерусским
поклоном и надменно ушла.
- Ну-с, продолжайте, - сказал Иван Васильевич, и я опять начал
читать. Далеко прокричала кукушка. Потом где-то за ширмами прозвенел
телефон.
- Извините, - сказал Иван Васильевич, - это меня зовут по
важнейшему делу из учреждения. - Да, - послышался его голос из-за
ширм, - да... Гм... гм... Это все шайка работает. Приказываю держать
все это в строжайшем секрете. Вечером у меня будет один верный
человек, и мы разработаем план...
Иван Васильевич вернулся, и мы дошли до конца пятой картины.
И тут в начале шестой произошло поразительное происшествие. Я уловил
ухом, как где-то хлопнула дверь, послышался где-то громкий и, как мне
показалось, фальшивый плач, дверь, не та, в которую я пошел, а,
по-видимому, ведущая во внутренние покои, распахнулась, и в комнату
влетел, надо полагать осатаневший от страху, жирный полосатый кот. Он
шарахнулся мимо меня к тюлевой занавеске, вцепился в нее и полез
вверх. Тюль не выдержал его тяжести, и на нем тотчас появились дыры.
Продолжая раздирать занавеску, кот долез до верху и оттуда оглянулся
с остервенелым видом. Иван Васильевич уронил лорнет, и в комнату
вбежала Людмила Сильвестровна Пряхина. Кот, лишь только ее увидел,
сделал попытку полезть еще выше, но дальше был потолок. Животное
сорвалось с круглого карниза и повисло, закоченев, на
занавеске.
Пряхина вбежала с закрытыми глазами, прижав кулак со
скомканным и мокрым платком ко лбу, а в другой руке
держа платок кружевной, сухой
и чистый. Добежав до середины комнаты, она опустилась на одно колено,
наклонила голову и руку протянула вперед, как бы пленник, отдающий
меч победителю.
- Я не сойду с места, - прокричала визгливо Пряхина, - пока не
получу защиты, мой учитель! Пеликан - предатель! Бог все видит, все!
Тут тюль хрустнул, и под котом расплылась полуаршинная дыра.
- Брысь!! - вдруг отчаянно крикнул Иван Васильевич и захлопал
в ладоши.
Кот сполз с занавески, распоров ее донизу, и выскочил из
комнаты, а Пряхина зарыдала громовым голосом и, закрыв глаза руками,
вскричала, давясь в слезах:
- Что я слышу?! Что я слышу?! Неужели мой учитель и
благодетель гонит меня?! Боже, боже!! Ты видишь?!
- Оглянитесь, Людмила Сильвестровна! - отчаянно закричал Иван
Васильевич, и тут еще в дверях появилась старушка, которая
крикнула:
- Милочка! Назад! Чужой!..
Тут Людмила Сильвестровна открыла глаза и увидела мой серый
костюм в сером кресле. Она выпучила глаза на меня, и слезы, как мне
показалось, в мгновенье ока высохли на ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23