Однако сложилось все иначе, и я избрал стезю инженера-изобретателя в области пионерных (новых видов) вооружений. Но все равно можно сказать, что все члены нашей семьи, не исключая меня, родились под знаком бога войны Марса.
История знакомства моего отца и матери заслуживает отдельного повествования. Скажу только, что познакомились они на Кавказе, где отец служил в пехотном полку. Мама же была татарской княжной из довольно знатного рода. Их любовь оказалась сильнее сословных и религиозных предрассудков. Мама бежала из родного дома и приняла обряд крещения, навсегда связав свою жизнь с русским офицером. В наследство от нее мне досталась восточная внешность, от отца же я унаследовал бесстрашие и любвеобильность. А еще мама привила мне любовь к иноземным языкам, и благодаря ей я довольно свободно владею немецким, французским, турецким и могу даже немного изъясняться на хинди, вот только на нем не с кем у нас перемолвиться и словечком…
Вернемся, однако, к тому роковому дню. Более всего мне хотелось повидаться с другом моей буйной молодости корнетом Запашным. Он как раз находился на излечении после ранения в турецкой кампании. Его деревенька лежала на пути в Тулу, и я приказал кучеру править туда. Однако коль невезение привяжется, отвязаться от него не так легко. Не проехали мы и двадцати верст, как у моего экипажа отвалилось заднее колесо. Коляска накренилась, ось чиркнула по земле, и я едва не вылетел на землю. К счастью, я не пострадал. Больше пострадало мое настроение - и без того неважное в тот момент, оно было испорчено окончательно.
- Тьфу, нелегкая! - выругался я, сплюнув.
Мне было неведомо, что я приближаюсь к самому знаменательному рубежу в моей жизни, и судьба, о тайнах и сущности которой так любят спорить умные головы, уже повлекла меня в безумный водоворот, навстречу опасностям, невзгодам, победам и поражениям - в общем, всему тому, чего пока в моей жизни было чрезвычайно мало. Да что там - не было совсем.
Неисправность оказалась серьезной, а быстрое ее устранение на месте виделось делом безнадежным. Темнело, погода становилась все хуже, а я, злой, по Щиколотки в грязи, стоял посередине дороги, ведущей через обширный лес, зная, что вблизи нет ни усадеб, ни крестьянских дворов, и выслушивал причитания моего кучера, тщетно пытавшегося исправить повреждение. Поняв наконец, что дождаться здесь в это время можно, пожалуй, лишь волков да разбойников (правда, поговаривают, что лихой люд не шалил в этих местах уже полвека), я от души обругал кучера, велел распрягать пристяжную и отдать ее мне.
- Да как же можно, барин? - захныкал рябой детина. - Возьмите лучше Мурмуля али Черкаса, а Катюха-то еще никогда под седлом не хаживала…
- Какого дьявола? Сам же знаешь, с этими живоглотами мне не совладать. Чистые звери! А Катюха посмирней будет. Распрягай, тебе говорят! И не бойся - доскачу до ближайшего постоялого двора и пришлю подмогу.
Катюха, жеребая кобыла с раздутыми боками, седока приняла беспокойно, закрутилась на месте, норовя укусить меня за колено, но не на того напала. Дав шенкеля, я правой рукой хорошенько саданул ее по крупу, и пошла, родимая, только грязь из-под копыт…
Мерная рысь лошади, покачивание в седле навели меня на успокоительную мысль: все, что ни делается, - к лучшему. На самом деле, попади я теперь же к другу корнету, так не избежать грандиозной попойки, а там ветреный приятель потащит меня к соседям, у которых славные дочки на выданье. И уж конечно, не обойдется без того, что я опять влипну в какую-нибудь любовную историю - мне слишком везло на подобные дела. Только, к сожалению, не будет рядом лучшего советника и «лекаря души» профессора Осиповского. Только он, старый ворчун, властен надо мной, ибо еще со студенческой скамьи я уяснил для себя непреложную истину: мой учитель Тимофей Федорович - подлинный гений, и необходимо почаще прислушиваться к нему, делая все, что он скажет. Помог же он мне избавиться от любовного недуга к Флоре Коровьевой, а это дорогого стоит. Очарованный прелестями этой дамы, я совсем потерял голову и был уверен, что нашел свой идеал. Однако Осиповский холодно и бесстрастно разложил все по полочкам и неопровержимо доказал, что Флора не только мало подходит для идеала, но и вполне может называться дурной женщиной. Представьте, что это такое - доказать влюбленному молодому повесе несостоятельность предмета его восхищения!
- Редукция, - снисходительно пояснил Осиповский. - Сведение высших явлений к низшим, основополагающим. Проще говоря, приведение сложного к простому. Я взял ваше увлечение, разобрал его по косточкам и привел к общему знаменателю. В результате вы убедились, насколько мелок предмет вашей страсти.
Тогда я был даже зол на моего друга и учителя, но потом ясно понял, от какой глупости он меня уберег. Да, таков был мой добрый Осиповский. Профессором математики он стал позднее, да и все свои философские труды завершил уже после изгнания Наполеона из России. Потом он со смехом говорил, что вывел многие положения своих трактатов благодаря мне - мои житейские ошибки послужили толчком к их анализу и переосмыслению. А я тоже со смехом отвечал: что вы бы без нас делали, теоретики, затворники-мыслители…
Но, впрочем, речь не об этом, а о вещах более прозаических: о премерзкой окольной дороге, об осеннем вечере, неприятности которого только начинались для меня, и обо мне, молодом, несмышленом и полном сил. О Господи, когда это было!
Погода испортилась окончательно, злой ветер продирал насквозь, косой дождь хлестал в лицо и иголками впивался в кожу, я дрожал от холода, и казалось мне в тот час, что не будет той дороге конца, суждено мне веки вечные, как неприкаянной душе, скитаться здесь, голодному и холодному. Я понимал, что эти мысли неуместны, что дороги здесь, в центре России, далеко не бесконечны и вскоре я должен наткнуться на какое-нибудь жилье, так что никакой угрозы нет. Но разум и чувства порой живут вне зависимости друг от друга. Стыдно признаться, но я даже готов был в отчаянии потерять голову, настолько мне было тоскливо и неуютно, настолько далекими казались перспективы сытного ужина и пылающего очага.
Смешно, но я вполне мог проехать мимо долгожданного постоялого двора, полностью растворившегося в чернильной тьме. Огней я не видел, поскольку окна выходили на другую сторону дороги, а сам я настолько устал, что находился в состоянии некоторого оцепенения и не способен был внимательно следить за окружающей обстановкой. Вывел меня из прострации истошный лай дворняги, бросившейся прямо под копыта моей лошади. Катька испуганно шарахнулась в сторону, и я едва усидел в седле.
- Ктой-то там? - послышался грозный бас. Ориентируясь на огонь фонаря, зажегшегося в дверях дома, я подъехал ближе.
- Это, что ли, постоялый двор? - спросил я в свою очередь.
- Да, ваша милость, - сбавив тон, поклонился хозяин, одетый в цветную блеклую рубаху навыпуск.
- Ну так принимай лошадь и пошли кого-нибудь на дорогу, там моему человеку помочь надо. У экипажа колесо отвалилось. И не мешкай! Я хорошо заплачу.
- Не извольте беспокоиться, барин, - опять поклонился хозяин, - все будет сполнено. А покамест прошу в дом - отведайте, что Бог послал.
Убранство постоялого двора было бедно и убого. Скамьи, длинный стол, закопченные стены, крохотные, прикрытые ставнями окошки. Не было никаких украшений, которые обычно имеются в подобных местах, - ни резных деревянных безделушек, ни грубо намалеванных картинок. Похоже, хозяин был скуп и не слишком заботился о присутствии красоты в своем заведении. Может быть, он даже не ведал о подобном слове. Но какое это имело значение? Ведь здесь было главное - крепкие стены, укрывающие от непогоды, горячая печь, от которой шло так желанное мной тепло.
В помещении царила полутьма. Тусклый огонек масляной лампы не мог совладать с тьмой и лишь робко отвоевывал у нее небольшое пространство, но я вполне мог рассмотреть в слабом свете пляшущего огонька присутствующих.
За столом о чем-то спорили красавец офицер с грозно закрученными набриолиненными усами и высокий, длиннорукий священник с окладистой рыжей бородой. Позже, присмотревшись к этим людям, я отметил, что офицер как-то не в меру суетлив и вертляв, говорит немного картавя, но речь его плавна и убедительна, он умеет увлечь собеседника. Священник же, как и подобает по сану, спокоен, рассудителен, кажется, ничто не может вывести его из равновесия, а речь его так же гладка и убедительна. Природа наградила батюшку большим, горбатым носом, который в жизни светской навряд ли содействовал бы успеху его у дам. Но принято считать, что лицам духовного звания подобные утехи не к лицу, хотя, поговаривают, и среди них встречаются большие любители сладких запретных плодов.
- О, нашего полку прибыло, - осклабился офицер, увидев меня. - За это стоит выпить.
- Да, да, - встряхнул бородой батюшка. - Самое времечко причаститься…
- Позвольте представиться, господа. Инженер Курнаков Иван Алексеевич. Еду по служебным делам.
- Поручик гусарского полка Федор Васильевич Никитин. - Офицер встал из-за стола и учтиво поклонился.
- Ну а я отец Пафнутий. В миру Секретарев Василий Петрович.
- Очень, очень приятно.
Мне на самом деле было приятно застать в этом медвежьем углу образованных собеседников, с коими можно поболтать о том о сем и тем самым скрасить тоску ненастного вечера.
- Давайте-ка, Иван Алексеевич, к столу. Тут на удивление хорошо угощают, хотя в это и трудно поверить, глядя на угрюмое лицо здешнего хозяина.
Утолив голод сытной кулебякой, действительно приготовленной недурно, я расслабился и, намереваясь со временем присоединиться к возобновленному спору, пока что стал прислушиваться. Ну конечно же, мои сотрапезники были заняты такой привычной мне забавой - беседой о вещах возвышенных и к повседневным заботам отношения не имеющих. Безобидная болтовня - как раз то, что нужно, дабы приятно провести время и укрепиться в сознании собственных умственных достоинств.
- Мир безумно стар и дрябл, - разглагольствовал офицер, горячо размахивая руками, будто стремясь поймать назойливую муху. - Для высоких порывов истинной, всепоглощающей ненависти или любви в нем не остается места - просто не хватает сил и энергии. Его устои и заветы обветшали, его заповеди смешны, и лишь их отрицание способно привести к подлинному освобождению духа.
- Вы рискуете освободить не дух, но страсти, - улыбнулся, отхлебнув вина, священник.
- А разве высокая страсть не духовна?
- Какая же такая страсть? Ненависть, как вы только что изволили сказать? Ненависть… Та самая змея, которая способна погубить солнце жизни-После этих слов священника офицер хрипло рассмеялся и, как мне показалось (хотя я вполне мог и ошибиться в полутьме), на миг изменился в лице, по которому пробежала судорога.
- Почему же? Может, освободиться любовь… Бросил он эти слова невпопад, но в его голосе, который сейчас дрожал, теперь ощущалось нешуточное напряжение, будто разговор вовсе не был банально пуст, а шел о вещах важных и имеющих для него большое значение.
- А я иногда думаю: чем плоха ненависть? - ухмыльнулся батюшка в бороду. - Она тоже может быть прекрасна, если достигла таких же высот, как истинная любовь. Ведь не только Бог, но и дьявол может быть прекрасен и притягателен…
- Несколько странные рассуждения для слуги Господа, - прожевав кусок, вмешался я.
Офицер, поддерживая мои слова, развел руками и рассмеялся.
- Вот и я говорю, - сказал он, - напоминаете вы мне, батюшка, приснопамятного монаха-атеиста, не верившего в то, что так горячо проповедовал.
- Как такое возможно - скромно потупился священник, и выражение его лица при этом было столь кротко и благостно, что устыдиться бы должен тот, кто заподозрит его хоть в малейшей неискренности.
- Представьте себе, возможно, - махнул рукой офицер. - Того монаха-бенедиктинца звали Леже Мари Деган. В своем письменном труде он осмелился утверждать, что понятие Бог создано людьми, а гнусное неверие в Господа считал достоянием узкого круга людей, которых цинично именовал просветителями. По нему мир есть сверхчувственная сущность, и познание его доступно лишь разуму, но не чувствам. Разум…
- Разум - великая сила, - зевнув, прервал его священник. - Поручик, вы довольно неплохо образованы для офицера. Ваш ум занят вопросами, которые не часто посещают умы людей военных.
- Но ведь и ваш ум, батюшка, занят мыслями, особам духовного звания не совсем долженствующими, - с каким-то вызовом, по-моему, совсем неуместным, произнес гусар.
- Ох, сын мой, вы просто не представляете, чем только не бывает занята голова лица духовного, какие только вопросы не мучат нас. Иногда - на какие деньги отремонтировать купол храма или как устроить церковное хозяйство? А иногда, гораздо реже, это вопросы вселенские, важные. Например, что такое черное и белое? Свет и Тьма! Луна и солнце!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
История знакомства моего отца и матери заслуживает отдельного повествования. Скажу только, что познакомились они на Кавказе, где отец служил в пехотном полку. Мама же была татарской княжной из довольно знатного рода. Их любовь оказалась сильнее сословных и религиозных предрассудков. Мама бежала из родного дома и приняла обряд крещения, навсегда связав свою жизнь с русским офицером. В наследство от нее мне досталась восточная внешность, от отца же я унаследовал бесстрашие и любвеобильность. А еще мама привила мне любовь к иноземным языкам, и благодаря ей я довольно свободно владею немецким, французским, турецким и могу даже немного изъясняться на хинди, вот только на нем не с кем у нас перемолвиться и словечком…
Вернемся, однако, к тому роковому дню. Более всего мне хотелось повидаться с другом моей буйной молодости корнетом Запашным. Он как раз находился на излечении после ранения в турецкой кампании. Его деревенька лежала на пути в Тулу, и я приказал кучеру править туда. Однако коль невезение привяжется, отвязаться от него не так легко. Не проехали мы и двадцати верст, как у моего экипажа отвалилось заднее колесо. Коляска накренилась, ось чиркнула по земле, и я едва не вылетел на землю. К счастью, я не пострадал. Больше пострадало мое настроение - и без того неважное в тот момент, оно было испорчено окончательно.
- Тьфу, нелегкая! - выругался я, сплюнув.
Мне было неведомо, что я приближаюсь к самому знаменательному рубежу в моей жизни, и судьба, о тайнах и сущности которой так любят спорить умные головы, уже повлекла меня в безумный водоворот, навстречу опасностям, невзгодам, победам и поражениям - в общем, всему тому, чего пока в моей жизни было чрезвычайно мало. Да что там - не было совсем.
Неисправность оказалась серьезной, а быстрое ее устранение на месте виделось делом безнадежным. Темнело, погода становилась все хуже, а я, злой, по Щиколотки в грязи, стоял посередине дороги, ведущей через обширный лес, зная, что вблизи нет ни усадеб, ни крестьянских дворов, и выслушивал причитания моего кучера, тщетно пытавшегося исправить повреждение. Поняв наконец, что дождаться здесь в это время можно, пожалуй, лишь волков да разбойников (правда, поговаривают, что лихой люд не шалил в этих местах уже полвека), я от души обругал кучера, велел распрягать пристяжную и отдать ее мне.
- Да как же можно, барин? - захныкал рябой детина. - Возьмите лучше Мурмуля али Черкаса, а Катюха-то еще никогда под седлом не хаживала…
- Какого дьявола? Сам же знаешь, с этими живоглотами мне не совладать. Чистые звери! А Катюха посмирней будет. Распрягай, тебе говорят! И не бойся - доскачу до ближайшего постоялого двора и пришлю подмогу.
Катюха, жеребая кобыла с раздутыми боками, седока приняла беспокойно, закрутилась на месте, норовя укусить меня за колено, но не на того напала. Дав шенкеля, я правой рукой хорошенько саданул ее по крупу, и пошла, родимая, только грязь из-под копыт…
Мерная рысь лошади, покачивание в седле навели меня на успокоительную мысль: все, что ни делается, - к лучшему. На самом деле, попади я теперь же к другу корнету, так не избежать грандиозной попойки, а там ветреный приятель потащит меня к соседям, у которых славные дочки на выданье. И уж конечно, не обойдется без того, что я опять влипну в какую-нибудь любовную историю - мне слишком везло на подобные дела. Только, к сожалению, не будет рядом лучшего советника и «лекаря души» профессора Осиповского. Только он, старый ворчун, властен надо мной, ибо еще со студенческой скамьи я уяснил для себя непреложную истину: мой учитель Тимофей Федорович - подлинный гений, и необходимо почаще прислушиваться к нему, делая все, что он скажет. Помог же он мне избавиться от любовного недуга к Флоре Коровьевой, а это дорогого стоит. Очарованный прелестями этой дамы, я совсем потерял голову и был уверен, что нашел свой идеал. Однако Осиповский холодно и бесстрастно разложил все по полочкам и неопровержимо доказал, что Флора не только мало подходит для идеала, но и вполне может называться дурной женщиной. Представьте, что это такое - доказать влюбленному молодому повесе несостоятельность предмета его восхищения!
- Редукция, - снисходительно пояснил Осиповский. - Сведение высших явлений к низшим, основополагающим. Проще говоря, приведение сложного к простому. Я взял ваше увлечение, разобрал его по косточкам и привел к общему знаменателю. В результате вы убедились, насколько мелок предмет вашей страсти.
Тогда я был даже зол на моего друга и учителя, но потом ясно понял, от какой глупости он меня уберег. Да, таков был мой добрый Осиповский. Профессором математики он стал позднее, да и все свои философские труды завершил уже после изгнания Наполеона из России. Потом он со смехом говорил, что вывел многие положения своих трактатов благодаря мне - мои житейские ошибки послужили толчком к их анализу и переосмыслению. А я тоже со смехом отвечал: что вы бы без нас делали, теоретики, затворники-мыслители…
Но, впрочем, речь не об этом, а о вещах более прозаических: о премерзкой окольной дороге, об осеннем вечере, неприятности которого только начинались для меня, и обо мне, молодом, несмышленом и полном сил. О Господи, когда это было!
Погода испортилась окончательно, злой ветер продирал насквозь, косой дождь хлестал в лицо и иголками впивался в кожу, я дрожал от холода, и казалось мне в тот час, что не будет той дороге конца, суждено мне веки вечные, как неприкаянной душе, скитаться здесь, голодному и холодному. Я понимал, что эти мысли неуместны, что дороги здесь, в центре России, далеко не бесконечны и вскоре я должен наткнуться на какое-нибудь жилье, так что никакой угрозы нет. Но разум и чувства порой живут вне зависимости друг от друга. Стыдно признаться, но я даже готов был в отчаянии потерять голову, настолько мне было тоскливо и неуютно, настолько далекими казались перспективы сытного ужина и пылающего очага.
Смешно, но я вполне мог проехать мимо долгожданного постоялого двора, полностью растворившегося в чернильной тьме. Огней я не видел, поскольку окна выходили на другую сторону дороги, а сам я настолько устал, что находился в состоянии некоторого оцепенения и не способен был внимательно следить за окружающей обстановкой. Вывел меня из прострации истошный лай дворняги, бросившейся прямо под копыта моей лошади. Катька испуганно шарахнулась в сторону, и я едва усидел в седле.
- Ктой-то там? - послышался грозный бас. Ориентируясь на огонь фонаря, зажегшегося в дверях дома, я подъехал ближе.
- Это, что ли, постоялый двор? - спросил я в свою очередь.
- Да, ваша милость, - сбавив тон, поклонился хозяин, одетый в цветную блеклую рубаху навыпуск.
- Ну так принимай лошадь и пошли кого-нибудь на дорогу, там моему человеку помочь надо. У экипажа колесо отвалилось. И не мешкай! Я хорошо заплачу.
- Не извольте беспокоиться, барин, - опять поклонился хозяин, - все будет сполнено. А покамест прошу в дом - отведайте, что Бог послал.
Убранство постоялого двора было бедно и убого. Скамьи, длинный стол, закопченные стены, крохотные, прикрытые ставнями окошки. Не было никаких украшений, которые обычно имеются в подобных местах, - ни резных деревянных безделушек, ни грубо намалеванных картинок. Похоже, хозяин был скуп и не слишком заботился о присутствии красоты в своем заведении. Может быть, он даже не ведал о подобном слове. Но какое это имело значение? Ведь здесь было главное - крепкие стены, укрывающие от непогоды, горячая печь, от которой шло так желанное мной тепло.
В помещении царила полутьма. Тусклый огонек масляной лампы не мог совладать с тьмой и лишь робко отвоевывал у нее небольшое пространство, но я вполне мог рассмотреть в слабом свете пляшущего огонька присутствующих.
За столом о чем-то спорили красавец офицер с грозно закрученными набриолиненными усами и высокий, длиннорукий священник с окладистой рыжей бородой. Позже, присмотревшись к этим людям, я отметил, что офицер как-то не в меру суетлив и вертляв, говорит немного картавя, но речь его плавна и убедительна, он умеет увлечь собеседника. Священник же, как и подобает по сану, спокоен, рассудителен, кажется, ничто не может вывести его из равновесия, а речь его так же гладка и убедительна. Природа наградила батюшку большим, горбатым носом, который в жизни светской навряд ли содействовал бы успеху его у дам. Но принято считать, что лицам духовного звания подобные утехи не к лицу, хотя, поговаривают, и среди них встречаются большие любители сладких запретных плодов.
- О, нашего полку прибыло, - осклабился офицер, увидев меня. - За это стоит выпить.
- Да, да, - встряхнул бородой батюшка. - Самое времечко причаститься…
- Позвольте представиться, господа. Инженер Курнаков Иван Алексеевич. Еду по служебным делам.
- Поручик гусарского полка Федор Васильевич Никитин. - Офицер встал из-за стола и учтиво поклонился.
- Ну а я отец Пафнутий. В миру Секретарев Василий Петрович.
- Очень, очень приятно.
Мне на самом деле было приятно застать в этом медвежьем углу образованных собеседников, с коими можно поболтать о том о сем и тем самым скрасить тоску ненастного вечера.
- Давайте-ка, Иван Алексеевич, к столу. Тут на удивление хорошо угощают, хотя в это и трудно поверить, глядя на угрюмое лицо здешнего хозяина.
Утолив голод сытной кулебякой, действительно приготовленной недурно, я расслабился и, намереваясь со временем присоединиться к возобновленному спору, пока что стал прислушиваться. Ну конечно же, мои сотрапезники были заняты такой привычной мне забавой - беседой о вещах возвышенных и к повседневным заботам отношения не имеющих. Безобидная болтовня - как раз то, что нужно, дабы приятно провести время и укрепиться в сознании собственных умственных достоинств.
- Мир безумно стар и дрябл, - разглагольствовал офицер, горячо размахивая руками, будто стремясь поймать назойливую муху. - Для высоких порывов истинной, всепоглощающей ненависти или любви в нем не остается места - просто не хватает сил и энергии. Его устои и заветы обветшали, его заповеди смешны, и лишь их отрицание способно привести к подлинному освобождению духа.
- Вы рискуете освободить не дух, но страсти, - улыбнулся, отхлебнув вина, священник.
- А разве высокая страсть не духовна?
- Какая же такая страсть? Ненависть, как вы только что изволили сказать? Ненависть… Та самая змея, которая способна погубить солнце жизни-После этих слов священника офицер хрипло рассмеялся и, как мне показалось (хотя я вполне мог и ошибиться в полутьме), на миг изменился в лице, по которому пробежала судорога.
- Почему же? Может, освободиться любовь… Бросил он эти слова невпопад, но в его голосе, который сейчас дрожал, теперь ощущалось нешуточное напряжение, будто разговор вовсе не был банально пуст, а шел о вещах важных и имеющих для него большое значение.
- А я иногда думаю: чем плоха ненависть? - ухмыльнулся батюшка в бороду. - Она тоже может быть прекрасна, если достигла таких же высот, как истинная любовь. Ведь не только Бог, но и дьявол может быть прекрасен и притягателен…
- Несколько странные рассуждения для слуги Господа, - прожевав кусок, вмешался я.
Офицер, поддерживая мои слова, развел руками и рассмеялся.
- Вот и я говорю, - сказал он, - напоминаете вы мне, батюшка, приснопамятного монаха-атеиста, не верившего в то, что так горячо проповедовал.
- Как такое возможно - скромно потупился священник, и выражение его лица при этом было столь кротко и благостно, что устыдиться бы должен тот, кто заподозрит его хоть в малейшей неискренности.
- Представьте себе, возможно, - махнул рукой офицер. - Того монаха-бенедиктинца звали Леже Мари Деган. В своем письменном труде он осмелился утверждать, что понятие Бог создано людьми, а гнусное неверие в Господа считал достоянием узкого круга людей, которых цинично именовал просветителями. По нему мир есть сверхчувственная сущность, и познание его доступно лишь разуму, но не чувствам. Разум…
- Разум - великая сила, - зевнув, прервал его священник. - Поручик, вы довольно неплохо образованы для офицера. Ваш ум занят вопросами, которые не часто посещают умы людей военных.
- Но ведь и ваш ум, батюшка, занят мыслями, особам духовного звания не совсем долженствующими, - с каким-то вызовом, по-моему, совсем неуместным, произнес гусар.
- Ох, сын мой, вы просто не представляете, чем только не бывает занята голова лица духовного, какие только вопросы не мучат нас. Иногда - на какие деньги отремонтировать купол храма или как устроить церковное хозяйство? А иногда, гораздо реже, это вопросы вселенские, важные. Например, что такое черное и белое? Свет и Тьма! Луна и солнце!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48