От всей души. Бери, пока
дают, а не то... Если иностранец рубаху берет, а делает по-своему, его опять
называют сволочью. И поделом. Зачем было брать. Если уж взял так будь добр.
Мы ему от всей души. Бескорыстно. А он, сволочь, на тебе. Жди от них
благодарности. Сволочь, да и только. Ну а уж если иностранец и рубаху взял,
и сделал по-ибанскому, то тогда он тем более сволочь, поскольку тогда он
свой, а со своими церемониться нечего. А, говорят ибанцы в таком случае,
этот -- наш, сволочь.
И все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже
и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога,
во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и
чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца -- чтобы его приняли за
иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не
заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без
протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть
как иностранцу, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон
иностранец идет, сволочь!
ЧАС ШЕСТОЙ
Но начало было. Его никто не заметил, ибо оно произошло в нем, а не вне
его, и он скрыл его от всех. Иначе не было бы его. И не было бы начала.
Начало всегда есть тайна.
Это случилось тогда, когда Крикун трясся на голых досках товарного
вагона, тащившего его на далекую окраину Ибанска служить в армию. Им нельзя
прощать, говорил он себе. Отныне и навсегда твое дело -- не прощать. Ты
один. Это уже кое-что. Единица есть начало ряда. Но это мало. Какое оружие
противопоставить им? Ум? Науку? Конечно, можно построить точную науку про
это общество. Оно не такая уж сложная штука. Скорее, оно примитивно. И наука
о нем вряд ли принесет славу выдающегося ученого ее создателю. К тому же
выводы науки годятся для повторяющихся явлений, а не для индивидуальных в их
исключительности. К тому же Они тупы и равнодушны. И жестоки в силу тупости
и равнодушия. Их образованность -- трофеи. Наукой Их не прошибешь. Так что?
Сумасшествие? Каприз? Дерзость отчаяния? Безрассудство? Нет, это пока рано.
Не заметят. Это потом. А сначала -- самоотречение и безвестность. С
честолюбием надо покончить раз и навсегда. Ты один. И слава тебе ни к чему.
Отныне твое дело будет известно только тебе одному. Даже те, над кем ты
будешь работать, не будут знать, кто ты.
Он вспомнил, как заполняли на него документы, когда он принес заявление
о призыве в армию. И ему стало весело. Они тебе лгут на каждом шагу, а от
тебя требуют безусловной правдивости. Они уверены в том, что их не посмеют
обмануть. И странно, их почти не обманывают. А они обманывают всегда. Он
потом не раз наблюдал случаи, когда обманывали их, и поражался тому, что они
не способны обнаружить мало-мальски продуманный обман. Документы на него
заполняли с его же слов. Он не сказал, где его Отец, что его исключили из
института без права поступления, что он сам выбросил в мусорную урну
членский билет Союза Молодежи, когда вышел из главного здания Органов. И уж
тем более не сказал о своих взаимоотношениях с Органами.
Он был спокоен.
У него было дело. Великое дело.
Все, в конце концов, решают сами люди,
думал он. Как говорил наш любимый вождь, кадры решают все. Надо
работать с людьми. Работать индивидуально, настойчиво, без спешки. Никаких
внешних эффектов. Внешние эффекты суть средства массового воздействия. Для
них сейчас не время. В обществе сначала должны поработать единицы, десятки,
сотни, тысячи таких, как я. А уж потом можно будет устраивать массовые
спектакли. И он придумал в шутку:
Смешно про нас стихи писать.
Для этого и проза не годится.
Бензину лучше литров пять достать,
На площадь выйти.
Не спеша облиться.
Чиркнуть спичкою успеть.
И на глазах у всех сгореть.
Для этого, быть может, стоило родиться.
Это было за двадцать с лишним лет до того, как первый мальчик, тогда
еще не родившийся на свет, сжег себя на площади. Одним словом, сказал он
себе, спокойно засыпая, эту мразь надо начать расшатывать. И я это буду
делать.
Он не мог тогда знать, что даже этот его труд Они тоже присвоят себе и
на весь мир провозгласят о нем как о своем собственном деле. Как о
благодеянии, дарованном ими самими людям. И провозгласит это один из
ближайших сподвижников главного палача. Хитрый и пронырливый малограмотный
человечек с интеллектом заведующего баней нахально оттолкнет всех, имеющих
на то право, и влезет в историю на пьедестал Освободителя. И никто не укажет
на капли крови, стекающие с него. И никто не упомянет даже намеком о таких,
как Крикун. Молчать будут даже те, кто знал о подлинном деле Крикуна и был
ему обязан. Они оттолкнут его в сторону и предпочтут считать даже его труд
над ними своим собственным делом.
Боже, почему тебя нет!
Где же ты, черт тебя побери?
Приди же, в конце концов!
Без тебя тут так трудно!
ИДЕЯ НЕРАВЕНСТВА
Сами все время меня вынуждаете говорить, а потом обвиняете меня в том
что я трепотней занимаюсь, говорит Болтун. Ну да черт с вами. Денег же с вас
я не беру. Самой прогрессивной идеей в наших условиях, если уж вы хотите
слышать мое мнение по сему поводу, была бы идея неравенства. Идея равенства
в условиях ибанского общества имеет смысл, противоположный тому, какой она
когда-то имела на Западе. Она тут звучит примерно так же, как звание
революционера в применении к работнику органов или партийного аппарата.
Здесь идея равенства есть принцип власти, направленный не на себя, а только
на подвластных. Суть его -- не допустить того, чтобы человек добился за счет
своих личных способностей и труда благ, положенных лицам определенного
социального ранга, не занимая социального положения этого ранга. Субъективно
это несправедливо. Субъективно, например, ничем не оправдаешь таких
ситуаций, когда два чиновника не различаются по личным способностям и
затратам труда, но получают разные блага, поскольку занимают разные посты а
талантливый и продуктивный ученый получает столько же, сколько бесплодный и
бездарный коллега, поскольку они занимают одинаковые должности. Все попытки
руководства навести тут справедливый порядок вырождаются в пустую демагогию,
ибо они не затрагивают иерархию распределения. Выход один: восстановить
справедливое неравенство путем создания условий повышения социальной позиции
индивидов за счет личных способностей. Но это противоречит самой идее
иерархии, априори исключающей различие личных достоинств индивидов. В
результате этой неразрешимой на уровне разума ситуации складывается
тенденция к снижению творческого потенциала общества и социальному застою.
Эти параметры страдают потому, что они не являются продуктом суммирования.
Одного умного не заменишь двумя дураками. А социальный уровень общества не
превышает уровня социального самосознания самого социально развитого его
гражданина. Творческий уровень общества не выше такового у самых одаренных
его представителей. Он, на самом деле, намного ниже. Как видите, куда ни
кинь, всюду клин.
СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Во времена Хозяина был установлен единый общеибанский стандарт штанов.
Один тип штанов на все возрасты и росты. На все полности и должности.
Широкие в поясе, в коленках и внизу. С мотней до колен. С четко обозначенной
ширинкой и карманами до пят. Идеологически выдержанные штаны. По этим штанам
ибанцев безошибочно узнавали во всем мире. И сейчас еще на улицах Ибанска
можно иногда увидеть эти живые памятники славной эпохи Хозяина. Их
демонстративно донашивают пенсионеры-соратники Хозяина. Донашивают ли?
Однажды Журналист спросил обладателя таких штанов, как он ухитрился их
сохранить до сих пор. Пенсионер потребовал предъявить документ. Потом
сказал, что он эти штаны сшил совсем недавно. Когда Журналист уходил,
пенсионер прошипел ему вслед: распустились, мерзавцы, к стенке давно вас не
ставили. Это, конечно, смешной курьез. К стенке можно ставить и в узких
штанах И даже без штанов. Даже удобнее.
Выработан всеибанский тип штанов был в ожесточенной борьбе с уклонами и
классовыми врагами. Левые уклонисты хотели сделать штаны шире в поясе, а
мотню спереди опустить до пят. Они рассчитывали построить полный изм в
ближайшие полгода и накормить изголодавшихся трудящихся до отвала.
Своевременно выступил Хозяин и поправил их. Лэвые укланысты, сказал он,
савершыли тыпычную ашыпку. Аны атарвалыс ат масс и забыжалы впэрод. Левых
уклонистов ликвидировали правые уклонисты. Те, напротив, хотели расширить
штаны в коленках и ликвидировать ширинку. Они не верили в творческие
потенции масс и все надежды возложили на буржуазию. Опять своевременно
выступил Хозяин и поправил их. Правыэ укланысты, сказал он, савэршылы
тыпычную ашыпку. Аны атарвалыс ат масс и забыжалы назат. Правых уклонистов
ликвидировали левые.
Когда Хозяин сдох и ибанцы наревелись досыта, стали появляться
несколько зауженные штаны. Потом появились совсем узкие. С узкоштанниками
повели решительную борьбу. Разрезали штаны публично, выгоняли из институтов,
увольняли с работы, штрафовали, писали фельетоны. Но зато уже не
расстреливали. И расправу производили не Органы, а сами широкие народные
массы по собственному почину. Страшили не узкие штаны сами по себе. Они были
даже выгоднее, так как благодаря им производство тканей в стране выросло
сразу вдвое. Узкие штаны были признаком и символом растущей непокорности,
своеволия, неверия. Но в конце концов узкие штаны, как и кибернетика, были
очищены от идеологических искажений и признаны отвечающими идеалам изма. Как
раз к этому времени они устарели.
Как говорил сам Хозяин, новоэ пышшыт, но лэзыт и пабыждаэт.
ГИМН ШТАНАМ
Когда узкие штаны завоевали право на существование, в Ибанске получил
распространение гимн штанам.
Было же время такое
Нашей великой страны.
Носило все племя мужское
Учрежденные свыше штаны.
Пенсионеры и дети,
Подростки и их отцы
Были всегда одеты,
Как один, в штаны-близнецы.
Рабочие и почтальоны
И ветераны войны
Носили, будто знамена,
Стандартные чудо-штаны.
Отчаянные молчальники,
Отпетые болтуны,
Ответственные начальники,
И у всех, как одни, штаны.
Серьезные и проказники,
Честные и шпана
В будни ходили и в праздники
В как две капли схожих штанах.
Носили и думать не смели
Лишиться такой красоты.
И с завистью не глазели
На узенькие порты.
Ошибочно думать, что это
От бедности нашей страны
Были все люди одеты
В одинаковые штаны.
Порывом могучим движимы,
В тех прошлых великих годах
Мечту вековую несли мы
В единых стандартных штанах.
Но годы те отгудели.
И чашу испив до дна,
Породившие их идеи
Мы в модных несем штанах.
Автор гимна остался неизвестен. Одни приписывали его Певцу. Другие
Распашонке. А некоторые даже Крикуну.
НАДГРОБИЕ
Когда в тот единственный раз выглянуло Солнце, оно первым делом
осветило надгробие Хряка. Можно было подумать, что оно и выглянуло-то
специально для этого. На бронзовой голове Хряка лежала кучка грязного снега,
похожая на давно не мытую детскую шапочку. На кучке сидела драная ворона и
орала на все Старобабье кладбище: Укр-р-р-ал! Укр-р-р-р-ал! А выражение
морды у Хряка было такое, как будто он только что наложил в мраморные
черно-белые штаны, которые по замыслу художника выражали сложность и
противоречивость натуры Хряка. Напротив Хряка по стойке смирно стояла статуя
Директора, переделанная из статуи Большого Полководца, которую недавно
заменили конной статуей кондотьера. А все-таки красиво получилось, сказал
Мазила. Вещь, во всяком случае, бескомпромиссная. Конечно, сказал Болтун,
если отсутствие требований компромисса есть бескомпромиссность. Как же так,
сказал Мазила. Ведь борьба-то была! Они боролись с собой, а не с тобой,
сказал Болтун. Кстати, кажется, решено Хряка перенести в Пантеон, а
надгробие за ненадобностью отдать на дрова. Одним словом,
Я памятник воздвиг ему нерукотворный.
На Старобабьем, а не около Стены.
Он был, конечно, человечек крайне вздорный.
Но лист истории засиживают мухи, не слоны.
Чье это, спросил Мазила. Болтун пожал плечами. В это время Солнце
скрылось, пошел дождь, потом снег.
ТРАГЕДИЯ И ФАРС
Среди множества неопровержимых истин ибанские интеллектуалы усвоили
также ту, что история повторяется, причем -- один раз как трагедия, а другой
раз как фарс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
дают, а не то... Если иностранец рубаху берет, а делает по-своему, его опять
называют сволочью. И поделом. Зачем было брать. Если уж взял так будь добр.
Мы ему от всей души. Бескорыстно. А он, сволочь, на тебе. Жди от них
благодарности. Сволочь, да и только. Ну а уж если иностранец и рубаху взял,
и сделал по-ибанскому, то тогда он тем более сволочь, поскольку тогда он
свой, а со своими церемониться нечего. А, говорят ибанцы в таком случае,
этот -- наш, сволочь.
И все иностранное ибанцы тоже любят. Во-первых, потому, что оно дороже
и достать его труднее. Доставать-то приходится из-под полы втридорога,
во-вторых, в иностранном сам себя чувствуешь чуть-чуть иностранцем и
чуть-чуть за границей. Заветная мечта ибанца -- чтобы его приняли за
иностранца. И тогда, кто знает, может без очереди пропустят, может не
заберут, может номер в гостинице дадут без брони высших органов власти и без
протекции уборщицы. А еще более главным образом для того хочется ибанцу быть
как иностранцу, чтобы прочие ибанцы подумали про него: глядите-ка, вон
иностранец идет, сволочь!
ЧАС ШЕСТОЙ
Но начало было. Его никто не заметил, ибо оно произошло в нем, а не вне
его, и он скрыл его от всех. Иначе не было бы его. И не было бы начала.
Начало всегда есть тайна.
Это случилось тогда, когда Крикун трясся на голых досках товарного
вагона, тащившего его на далекую окраину Ибанска служить в армию. Им нельзя
прощать, говорил он себе. Отныне и навсегда твое дело -- не прощать. Ты
один. Это уже кое-что. Единица есть начало ряда. Но это мало. Какое оружие
противопоставить им? Ум? Науку? Конечно, можно построить точную науку про
это общество. Оно не такая уж сложная штука. Скорее, оно примитивно. И наука
о нем вряд ли принесет славу выдающегося ученого ее создателю. К тому же
выводы науки годятся для повторяющихся явлений, а не для индивидуальных в их
исключительности. К тому же Они тупы и равнодушны. И жестоки в силу тупости
и равнодушия. Их образованность -- трофеи. Наукой Их не прошибешь. Так что?
Сумасшествие? Каприз? Дерзость отчаяния? Безрассудство? Нет, это пока рано.
Не заметят. Это потом. А сначала -- самоотречение и безвестность. С
честолюбием надо покончить раз и навсегда. Ты один. И слава тебе ни к чему.
Отныне твое дело будет известно только тебе одному. Даже те, над кем ты
будешь работать, не будут знать, кто ты.
Он вспомнил, как заполняли на него документы, когда он принес заявление
о призыве в армию. И ему стало весело. Они тебе лгут на каждом шагу, а от
тебя требуют безусловной правдивости. Они уверены в том, что их не посмеют
обмануть. И странно, их почти не обманывают. А они обманывают всегда. Он
потом не раз наблюдал случаи, когда обманывали их, и поражался тому, что они
не способны обнаружить мало-мальски продуманный обман. Документы на него
заполняли с его же слов. Он не сказал, где его Отец, что его исключили из
института без права поступления, что он сам выбросил в мусорную урну
членский билет Союза Молодежи, когда вышел из главного здания Органов. И уж
тем более не сказал о своих взаимоотношениях с Органами.
Он был спокоен.
У него было дело. Великое дело.
Все, в конце концов, решают сами люди,
думал он. Как говорил наш любимый вождь, кадры решают все. Надо
работать с людьми. Работать индивидуально, настойчиво, без спешки. Никаких
внешних эффектов. Внешние эффекты суть средства массового воздействия. Для
них сейчас не время. В обществе сначала должны поработать единицы, десятки,
сотни, тысячи таких, как я. А уж потом можно будет устраивать массовые
спектакли. И он придумал в шутку:
Смешно про нас стихи писать.
Для этого и проза не годится.
Бензину лучше литров пять достать,
На площадь выйти.
Не спеша облиться.
Чиркнуть спичкою успеть.
И на глазах у всех сгореть.
Для этого, быть может, стоило родиться.
Это было за двадцать с лишним лет до того, как первый мальчик, тогда
еще не родившийся на свет, сжег себя на площади. Одним словом, сказал он
себе, спокойно засыпая, эту мразь надо начать расшатывать. И я это буду
делать.
Он не мог тогда знать, что даже этот его труд Они тоже присвоят себе и
на весь мир провозгласят о нем как о своем собственном деле. Как о
благодеянии, дарованном ими самими людям. И провозгласит это один из
ближайших сподвижников главного палача. Хитрый и пронырливый малограмотный
человечек с интеллектом заведующего баней нахально оттолкнет всех, имеющих
на то право, и влезет в историю на пьедестал Освободителя. И никто не укажет
на капли крови, стекающие с него. И никто не упомянет даже намеком о таких,
как Крикун. Молчать будут даже те, кто знал о подлинном деле Крикуна и был
ему обязан. Они оттолкнут его в сторону и предпочтут считать даже его труд
над ними своим собственным делом.
Боже, почему тебя нет!
Где же ты, черт тебя побери?
Приди же, в конце концов!
Без тебя тут так трудно!
ИДЕЯ НЕРАВЕНСТВА
Сами все время меня вынуждаете говорить, а потом обвиняете меня в том
что я трепотней занимаюсь, говорит Болтун. Ну да черт с вами. Денег же с вас
я не беру. Самой прогрессивной идеей в наших условиях, если уж вы хотите
слышать мое мнение по сему поводу, была бы идея неравенства. Идея равенства
в условиях ибанского общества имеет смысл, противоположный тому, какой она
когда-то имела на Западе. Она тут звучит примерно так же, как звание
революционера в применении к работнику органов или партийного аппарата.
Здесь идея равенства есть принцип власти, направленный не на себя, а только
на подвластных. Суть его -- не допустить того, чтобы человек добился за счет
своих личных способностей и труда благ, положенных лицам определенного
социального ранга, не занимая социального положения этого ранга. Субъективно
это несправедливо. Субъективно, например, ничем не оправдаешь таких
ситуаций, когда два чиновника не различаются по личным способностям и
затратам труда, но получают разные блага, поскольку занимают разные посты а
талантливый и продуктивный ученый получает столько же, сколько бесплодный и
бездарный коллега, поскольку они занимают одинаковые должности. Все попытки
руководства навести тут справедливый порядок вырождаются в пустую демагогию,
ибо они не затрагивают иерархию распределения. Выход один: восстановить
справедливое неравенство путем создания условий повышения социальной позиции
индивидов за счет личных способностей. Но это противоречит самой идее
иерархии, априори исключающей различие личных достоинств индивидов. В
результате этой неразрешимой на уровне разума ситуации складывается
тенденция к снижению творческого потенциала общества и социальному застою.
Эти параметры страдают потому, что они не являются продуктом суммирования.
Одного умного не заменишь двумя дураками. А социальный уровень общества не
превышает уровня социального самосознания самого социально развитого его
гражданина. Творческий уровень общества не выше такового у самых одаренных
его представителей. Он, на самом деле, намного ниже. Как видите, куда ни
кинь, всюду клин.
СТРАНИЧКА ГЕРОИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ
Во времена Хозяина был установлен единый общеибанский стандарт штанов.
Один тип штанов на все возрасты и росты. На все полности и должности.
Широкие в поясе, в коленках и внизу. С мотней до колен. С четко обозначенной
ширинкой и карманами до пят. Идеологически выдержанные штаны. По этим штанам
ибанцев безошибочно узнавали во всем мире. И сейчас еще на улицах Ибанска
можно иногда увидеть эти живые памятники славной эпохи Хозяина. Их
демонстративно донашивают пенсионеры-соратники Хозяина. Донашивают ли?
Однажды Журналист спросил обладателя таких штанов, как он ухитрился их
сохранить до сих пор. Пенсионер потребовал предъявить документ. Потом
сказал, что он эти штаны сшил совсем недавно. Когда Журналист уходил,
пенсионер прошипел ему вслед: распустились, мерзавцы, к стенке давно вас не
ставили. Это, конечно, смешной курьез. К стенке можно ставить и в узких
штанах И даже без штанов. Даже удобнее.
Выработан всеибанский тип штанов был в ожесточенной борьбе с уклонами и
классовыми врагами. Левые уклонисты хотели сделать штаны шире в поясе, а
мотню спереди опустить до пят. Они рассчитывали построить полный изм в
ближайшие полгода и накормить изголодавшихся трудящихся до отвала.
Своевременно выступил Хозяин и поправил их. Лэвые укланысты, сказал он,
савершыли тыпычную ашыпку. Аны атарвалыс ат масс и забыжалы впэрод. Левых
уклонистов ликвидировали правые уклонисты. Те, напротив, хотели расширить
штаны в коленках и ликвидировать ширинку. Они не верили в творческие
потенции масс и все надежды возложили на буржуазию. Опять своевременно
выступил Хозяин и поправил их. Правыэ укланысты, сказал он, савэршылы
тыпычную ашыпку. Аны атарвалыс ат масс и забыжалы назат. Правых уклонистов
ликвидировали левые.
Когда Хозяин сдох и ибанцы наревелись досыта, стали появляться
несколько зауженные штаны. Потом появились совсем узкие. С узкоштанниками
повели решительную борьбу. Разрезали штаны публично, выгоняли из институтов,
увольняли с работы, штрафовали, писали фельетоны. Но зато уже не
расстреливали. И расправу производили не Органы, а сами широкие народные
массы по собственному почину. Страшили не узкие штаны сами по себе. Они были
даже выгоднее, так как благодаря им производство тканей в стране выросло
сразу вдвое. Узкие штаны были признаком и символом растущей непокорности,
своеволия, неверия. Но в конце концов узкие штаны, как и кибернетика, были
очищены от идеологических искажений и признаны отвечающими идеалам изма. Как
раз к этому времени они устарели.
Как говорил сам Хозяин, новоэ пышшыт, но лэзыт и пабыждаэт.
ГИМН ШТАНАМ
Когда узкие штаны завоевали право на существование, в Ибанске получил
распространение гимн штанам.
Было же время такое
Нашей великой страны.
Носило все племя мужское
Учрежденные свыше штаны.
Пенсионеры и дети,
Подростки и их отцы
Были всегда одеты,
Как один, в штаны-близнецы.
Рабочие и почтальоны
И ветераны войны
Носили, будто знамена,
Стандартные чудо-штаны.
Отчаянные молчальники,
Отпетые болтуны,
Ответственные начальники,
И у всех, как одни, штаны.
Серьезные и проказники,
Честные и шпана
В будни ходили и в праздники
В как две капли схожих штанах.
Носили и думать не смели
Лишиться такой красоты.
И с завистью не глазели
На узенькие порты.
Ошибочно думать, что это
От бедности нашей страны
Были все люди одеты
В одинаковые штаны.
Порывом могучим движимы,
В тех прошлых великих годах
Мечту вековую несли мы
В единых стандартных штанах.
Но годы те отгудели.
И чашу испив до дна,
Породившие их идеи
Мы в модных несем штанах.
Автор гимна остался неизвестен. Одни приписывали его Певцу. Другие
Распашонке. А некоторые даже Крикуну.
НАДГРОБИЕ
Когда в тот единственный раз выглянуло Солнце, оно первым делом
осветило надгробие Хряка. Можно было подумать, что оно и выглянуло-то
специально для этого. На бронзовой голове Хряка лежала кучка грязного снега,
похожая на давно не мытую детскую шапочку. На кучке сидела драная ворона и
орала на все Старобабье кладбище: Укр-р-р-ал! Укр-р-р-р-ал! А выражение
морды у Хряка было такое, как будто он только что наложил в мраморные
черно-белые штаны, которые по замыслу художника выражали сложность и
противоречивость натуры Хряка. Напротив Хряка по стойке смирно стояла статуя
Директора, переделанная из статуи Большого Полководца, которую недавно
заменили конной статуей кондотьера. А все-таки красиво получилось, сказал
Мазила. Вещь, во всяком случае, бескомпромиссная. Конечно, сказал Болтун,
если отсутствие требований компромисса есть бескомпромиссность. Как же так,
сказал Мазила. Ведь борьба-то была! Они боролись с собой, а не с тобой,
сказал Болтун. Кстати, кажется, решено Хряка перенести в Пантеон, а
надгробие за ненадобностью отдать на дрова. Одним словом,
Я памятник воздвиг ему нерукотворный.
На Старобабьем, а не около Стены.
Он был, конечно, человечек крайне вздорный.
Но лист истории засиживают мухи, не слоны.
Чье это, спросил Мазила. Болтун пожал плечами. В это время Солнце
скрылось, пошел дождь, потом снег.
ТРАГЕДИЯ И ФАРС
Среди множества неопровержимых истин ибанские интеллектуалы усвоили
также ту, что история повторяется, причем -- один раз как трагедия, а другой
раз как фарс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63