Всюду запертые двери.
– Да… Двери – это основная проблема, – Дубенский замялся. – Вы знаете, это какая-то ошибка. Ярус никак не мог обрушиться…
Кондратьев перебил его.
– Не мог обрушиться сам? Или не мог обрушиться с помощью взрывчатки? Не так уж и много нужно: план здания с указанием несущих конструкций, хороший подрывник и полкило пластита. Само здание, естественно, устоит, но подземный гараж вполне можно обрушить.
– Пластит? Ну, какой пластит? В Башне везде охрана. Посторонний не может в нее проникнуть и уж тем более пронести что-нибудь подобное… Это исключено.
– Уважаемый! Да что вы заладили: «Этого не может быть! Этого не может быть!» Проснитесь! Это уже происходит! Может, у вас есть какое-то дельное объяснение? Я готов выслушать.
Дубенский был вынужден признать, что объяснения у него нет.
– Ну подождите! – он уцепился за последнюю надежду. – А двери? Это же бред! Все двери… заблокированы?!!
Кондратьев согласно покивал.
– Ага! Вы, кстати, Чехова не читали?
– Что?
– Был такой писатель. Он утверждал, что если в первом акте на стене висит ружье, то рано или поздно оно обязательно выстрелит. У вас же безопасность. На каждом шагу – замки. Вот они и закрылись.
– Да не может этого быть! – воскликнул Дубенский.
– Вот что, – спокойно сказал капитан. – Меня не так уж сильно волнует, что может быть, а чего не может. Скажу вам по секрету, мне на это наплевать. Мы просто сделаем нашу работу честно и до конца. Возражения?
Дубенский помотал головой.
– Жалобы? Заявления?
Дубенский глубоко вздохнул. Жалоб было полно, а заявление он уже сделал – в программе Истомина.
– Да, кстати, – Кондратьев довольно сильно хлопнул его по колену. – Впредь координируйте свои действия со мной. Обратиться к жильцам через телевизор – это хорошая идея. По крайней мере, будут сидеть тихо в своих квартирах и не путаться под ногами. Потому что, – капитан значительно поднял брови, – у меня есть указание стрелять на поражение в каждого вооруженного человека, встреченного на территории Башни. Понятно? – он обратился к своим бойцам.
Бойцы согласно и, как показалось Дубенекому, радостно загудели. Дубенский вздохнул.
– Поэтому послушайте мой добрый совет: не отходите от меня ни на шаг. Хорошо?
– Конечно.
Кондратьев посмотрел в окно.
– Ну что? Кажется, подъезжаем… Это здесь? – он ткнул пальцем в тонкой черной перчатке.
Дубенский проследил за направлением его пальца и увидел два белых строения. Вертикальные башенки высотой метров пять, с решетками на всех четырех сторонах, – через них отводили отработанный воздух.
Воздухозаборники для централизованной системы кондиционирования стояли на крыше: там воздух был чище.
– Да, здесь…
– О'кей! – бодро ответил капитан. – Готовность номер один!
Бойцы, как по команде, опустили на глаза очки и придвинули ко рту ларинги портативных радиостанций.
– Все готовы? – спросил капитан, выдержал паузу в несколько секунд и затем отрывисто крикнул: – Пошли!
Боковая и задняя двери распахнулись одновременно. Восемь бойцов, укрываясь за машиной, подбежали к вентиляционным башням.
– Мы немножко попортим ваше имущество, – сказал Кондратьев. – Предупреждаю сразу – мы умеем только ломать, строить ничего не будем.
Дубенский махнул рукой.
– Да ладно. Уж как-нибудь сами.
Бойцы быстро перекусили плоские наклонные прутья на решетках огромными черными ножницами.
– Вперед! – скомандовал Кондратьев, пропустил перед собой двух человек и поднял руку: – Теперь ваша очередь!
Дубенский поежился. Какое-то мгновение он колебался. Но потом решился – ведь это была часть его собачьей работы. Пригнувшись, он пролез в проем, следом за ним – Кондратьев.
Операция проникновения началась.
Кстин проехал поворот на Чехов. До Москвы оставалось не так уж и много. Мотоцикл тарахтел, напрягаясь под ним изо всех сил. Стрелка спидометра дрожала где-то рядом с отметкой «100». Он чувствовал, как «ИЖу» не хватает мощности; когда дорога шла в гору; тогда Кстин старался нагнуться пониже, к бензобаку, чтобы уменьшить сопротивление воздуха.
«Еще немного, дружок! Еще немного… » Он понимал, что его мотоцикл не создан для таких нагрузок – причем довольно длительных, – но другого выхода не было.
Мимо него пролетали иномарки: «Мерседесы», «БМВ», «Мицубиси», обдавая воздушным потоком и отбрасывая к обочине, даже «Жигули» и те норовили обойти его. И все же… Жаловаться не было причины: пешком он бы добирался дольше. Значит…
«Значит, надо благодарить судьбу за то, что у тебя есть хотя бы мотоцикл… » Только и всего.
Конечно, он не мог видеть Башню, но чувствовал, что она с каждой минутой становилась все ближе и ближе. Она словно притягивала его. И Кстин торопился, выворачивая ручку газа до предела.
«Так, наверное, в старину загоняли лошадей», – подумал он, испугавшись, что поршень вот-вот выпрыгнет из блестящего серебристого корпуса движка. «Ну да, наверное», – но газ не сбросил.
Он ехал и все время размышлял, ЧТО именно заставляет его так торопиться? Почему он вообще решил вернуться? Возможно, это был не самый умный поступок, Марины могло не оказаться в Башне, да и вряд ли его пустят за оцепление, но… Все равно там он был бы спокойнее.
«Я только хочу убедиться, что с ней все в порядке, – думал Кстин. – И все. Увижу и поверну назад».
На какое-то мгновение в голове промелькнула мысль, что было бы совсем неплохо, если бы эта чертова Башня рухнула. Да, рухнула, потому что она мешала. Она отдаляла их друг от друга.
«Нет, точнее, не так. Отдаляет нас другое – рождение, воспитание, вся предыдущая жизнь… А Башня… не дает приблизиться. Она, как часовой, встала на пути».
Но следом появлялась другая мысль. «И зачем? Тогда зачем все это? Кому это нужно? Ты – обыкновенный парень из провинциального Серпухова, она – современная обеспеченная женщина… Она на бензин тратит больше, чем ты зарабатываешь. Ты НИЧЕМ не можешь ее заинтересовать. Ты нужен ей, как рыбе зонтик. И скажи, зачем ты мчишься, гробишь свой несчастный мотоцикл – только затем, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? С ней и так все будет в порядке – с тобой или без тебя. Какой в этом смысл? И есть ли он вообще?»
На эти вопросы он не знал ответа. И тем не менее продолжал ехать. Ехать. Мчаться – это слишком громко сказано.
Он пытался вспомнить все, что случилось с ним за эту неделю.
Во вторник он познакомился с Мариной. А в среду…
Вот интересно, кто бы подсказал, как поступить правильнее: если у тебя денег в обрез, что лучше – подарить женщине один роскошный букет или несколько, но поскромнее.
С одной стороны, конечно, роскошный смотрится… Хм, хм… Солидно, что ли? Да, солидно. Но ведь ты знаешь, что захочешь увидеть ее еще и еще… Тогда как? Может, все-таки рассчитать деньги на более долгий срок, как бегун на длинные дистанции рассчитывает свои силы и дыхание? Ну, так что? Вопросик…
Кстин попытался сообразить, что ответил бы отец. А отец скорее всего сказал бы: «Важно не что, а как… » Ну да, конечно. Отец всегда оставался спокоен и невозмутим, что бы ни случилось. Он четко знал свое место и не стремился прыгнуть куда-то вверх. Но ведь…
Кстин не помнил, чтобы отец когда-нибудь дарил матери цветы. У них как-то и без цветов все получалось. Правда, может быть, раньше… Когда самого Кстина еще не было… Ну так что говорить о том, чего не знаешь.
А Марина… В понимании Кстина она была именно такой женщиной, которой надо дарить цветы. Это его убеждение основывалось на том, что сам Кстин, как и отец, никому и никогда цветов не дарил, но, поскольку он и Марина принадлежали к двум разным мирам, то он обязан был играть по тем, незнакомым правилам.
Фантасты оказались правы: в пространстве и времени сосуществует множество параллельных миров. Просто они не там искали. Эти миры здесь, рядом.
Марина и Кстин ходили по одной земле, дышали одним воздухом, видели одно и то же небо, но все-таки находились очень далеко друг от друга. Их миры почти не пересекались, и у Кстина не было никаких шансов перетащить ее в свой. Оставалось только проникнуть в ее мир, но если бы это было так просто…
Кстин думал, что букет цветов послужит ему чем-то вроде временного пропуска. По крайней мере, его не сразу выгонят.
Правда, была еще одна возможность навестить Марину на ее территории. Эта возможность называлась – рабочая виза. Но он решил приберечь ее на крайний случай – держал в запасе, как козырную карту.
Он, как всегда, поступил продуманно и аккуратно. Отложил деньги на бензин и засунул их за обложку паспорта, подальше, чтобы сразу про них забыть. Затем зашел в киоск «Цветы» и приценился. Гвоздики, по его мнению, смотрелись неплохо, да и стоили подходяще. «Три – мало, – решил он. – Букетик получится слишком жидким. Надо пять».
У него оставалось на три букета и еще немного. Кстин купил первый букет, такую же сумму положил в нагрудный карман своей знаменитой кожаной куртки, а остальное спрятал в карман джинсов – на непредвиденные расходы.
Он считал, что ему повезло: психиатр из ФСБ был чем-то занят в среду утром, поэтому Кстин, не раздумывая, покатил к Башне. Наверное, Останкинская должна была на него обидеться, но теперь, кроме Марининой, другой Башни для него не существовало.
В среду ему удалось встретить ее, подарить цветы и совсем немного поговорить, но Кстин считал, что и этого достаточно. Вполне достаточно, а остальное можно додумать, разве не для этого существует фантазия?
В четверг и пятницу он снова сидел напротив лысеющего молодого человека в белом халате и отвечал на его вопросы. Они забрались уже довольно далеко – в детство Кстина. Потом молодой человек выложил перед ним толстый потрепанный альбом и стал вроде бы наугад открывать страницы, показывая какие-то чернильные пятна и спрашивая, что это ему напоминает.
Наверное, его ответы сильно удивили молодого человека. Кстин, как и требовалось, отвечал не задумываясь, точнее, он думал все время, но о другом. О другой.
– Это? Это похоже на машину со спущенным колесом. А рядом стоит водитель… – «самый милый водитель в мире», – добавил он про себя.
Психиатр поднял брови и уставился на картинку.
– Да? Возможно, старина Роршах имел в виду именно это… – молодой человек объяснил Кстину, что Роршах – составитель первого такого альбома. – Ну хорошо, а это?
– Это? – Кстин улыбался. – Это букет гвоздик… Пять алых гвоздик…
– Вот как? – психиатр что-то записал в свою тетрадку. Не было нужды прикрывать запись левой рукой: почерк у него был такой, что древние египтяне со своими иероглифами краснели от смущения и отступали в тень веков. – Ну хорошо… – он порылся в альбоме и открыл еще одну страницу. – Ладно, а вот это что?
– Это? – Кстин нахмурился.
То, что он увидел, ему сильно не понравилось. Два пятна: одно – большое, вытянутое, вертикальное, а другое – тоже вытянутое, но маленькое и горизонтальное, где-то у самой верхушки большого.
Он молчал.
– Ну, скажите первое, что приходит в голову. Не задумывайтесь! – настаивал молодой человек.
Кстин колебался. Он не знал, стоит ли говорить врачу о том, что он видел.
Картинка резко отличалась от других, казалось, страница, на которой она была нарисована, насквозь пропитана тревогой и ощущением скорой и неотвратимой беды. И тогда Кстин соврал, хотя никогда не умел это делать. Совсем не умел.
Он знал, что родителям незачем было заглядывать в его дневник, чтобы понять, какие оценки принес их мальчик.
«У тебя на лбу все написано, – частенько повторял отец. – Но… Это правильно. Это хорошо. Ложь не та штука, на которую стоит тратить время. Как говорится, шила в мешке не утаишь… И потом… Нужно быть полным идиотом, чтобы таскать в мешке шило, дожидаясь, когда рано или поздно оно вопьется в твою задницу… »
Он не умел врать и очень не любил это делать. Но тогда почему-то соврал – неуклюже и некрасиво. Он и сам не знал, зачем это сделал.
– Это… Знаете… Африка… Да, наверное, Африка… Саванна, и на краю стоит высокий эвкалипт… То есть, я хотел сказать баобаб… И… Облачко. Одно маленькое белое облачко рядом с верхушкой.
Он знал, что отличить правду от лжи очень легко: ложь редко бывает связной и почти всегда – многословной. Она словно какое-то неустойчивое строение, требующее множества подпорок, чтобы не упасть. Не обрушиться.
Видимо, психиатр тоже это понял. Он нахмурился.
– Да? Баобаб в саванне? А если задуматься? Кстин покраснел.
– Вы же сами сказали – не задумываться.
– Хорошо, – психиатр очень быстро согласился. Психиатры вообще самые благодарные слушатели, они никогда не перебивают и соглашаются со всем, что ни скажешь.
И все-таки Кстину было стыдно.
Сейчас, подъезжая к Москве и ощущая тихую ноющую боль в мышцах шеи – оттого, что ему постоянно приходилось сопротивляться набегающему потоку воздуха, – Кстин вспомнил этот короткий эпизод.
И это потрясло его. Оказывается, он все знал заранее. Нет, хотя, наверное, знал – это не то слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
– Да… Двери – это основная проблема, – Дубенский замялся. – Вы знаете, это какая-то ошибка. Ярус никак не мог обрушиться…
Кондратьев перебил его.
– Не мог обрушиться сам? Или не мог обрушиться с помощью взрывчатки? Не так уж и много нужно: план здания с указанием несущих конструкций, хороший подрывник и полкило пластита. Само здание, естественно, устоит, но подземный гараж вполне можно обрушить.
– Пластит? Ну, какой пластит? В Башне везде охрана. Посторонний не может в нее проникнуть и уж тем более пронести что-нибудь подобное… Это исключено.
– Уважаемый! Да что вы заладили: «Этого не может быть! Этого не может быть!» Проснитесь! Это уже происходит! Может, у вас есть какое-то дельное объяснение? Я готов выслушать.
Дубенский был вынужден признать, что объяснения у него нет.
– Ну подождите! – он уцепился за последнюю надежду. – А двери? Это же бред! Все двери… заблокированы?!!
Кондратьев согласно покивал.
– Ага! Вы, кстати, Чехова не читали?
– Что?
– Был такой писатель. Он утверждал, что если в первом акте на стене висит ружье, то рано или поздно оно обязательно выстрелит. У вас же безопасность. На каждом шагу – замки. Вот они и закрылись.
– Да не может этого быть! – воскликнул Дубенский.
– Вот что, – спокойно сказал капитан. – Меня не так уж сильно волнует, что может быть, а чего не может. Скажу вам по секрету, мне на это наплевать. Мы просто сделаем нашу работу честно и до конца. Возражения?
Дубенский помотал головой.
– Жалобы? Заявления?
Дубенский глубоко вздохнул. Жалоб было полно, а заявление он уже сделал – в программе Истомина.
– Да, кстати, – Кондратьев довольно сильно хлопнул его по колену. – Впредь координируйте свои действия со мной. Обратиться к жильцам через телевизор – это хорошая идея. По крайней мере, будут сидеть тихо в своих квартирах и не путаться под ногами. Потому что, – капитан значительно поднял брови, – у меня есть указание стрелять на поражение в каждого вооруженного человека, встреченного на территории Башни. Понятно? – он обратился к своим бойцам.
Бойцы согласно и, как показалось Дубенекому, радостно загудели. Дубенский вздохнул.
– Поэтому послушайте мой добрый совет: не отходите от меня ни на шаг. Хорошо?
– Конечно.
Кондратьев посмотрел в окно.
– Ну что? Кажется, подъезжаем… Это здесь? – он ткнул пальцем в тонкой черной перчатке.
Дубенский проследил за направлением его пальца и увидел два белых строения. Вертикальные башенки высотой метров пять, с решетками на всех четырех сторонах, – через них отводили отработанный воздух.
Воздухозаборники для централизованной системы кондиционирования стояли на крыше: там воздух был чище.
– Да, здесь…
– О'кей! – бодро ответил капитан. – Готовность номер один!
Бойцы, как по команде, опустили на глаза очки и придвинули ко рту ларинги портативных радиостанций.
– Все готовы? – спросил капитан, выдержал паузу в несколько секунд и затем отрывисто крикнул: – Пошли!
Боковая и задняя двери распахнулись одновременно. Восемь бойцов, укрываясь за машиной, подбежали к вентиляционным башням.
– Мы немножко попортим ваше имущество, – сказал Кондратьев. – Предупреждаю сразу – мы умеем только ломать, строить ничего не будем.
Дубенский махнул рукой.
– Да ладно. Уж как-нибудь сами.
Бойцы быстро перекусили плоские наклонные прутья на решетках огромными черными ножницами.
– Вперед! – скомандовал Кондратьев, пропустил перед собой двух человек и поднял руку: – Теперь ваша очередь!
Дубенский поежился. Какое-то мгновение он колебался. Но потом решился – ведь это была часть его собачьей работы. Пригнувшись, он пролез в проем, следом за ним – Кондратьев.
Операция проникновения началась.
Кстин проехал поворот на Чехов. До Москвы оставалось не так уж и много. Мотоцикл тарахтел, напрягаясь под ним изо всех сил. Стрелка спидометра дрожала где-то рядом с отметкой «100». Он чувствовал, как «ИЖу» не хватает мощности; когда дорога шла в гору; тогда Кстин старался нагнуться пониже, к бензобаку, чтобы уменьшить сопротивление воздуха.
«Еще немного, дружок! Еще немного… » Он понимал, что его мотоцикл не создан для таких нагрузок – причем довольно длительных, – но другого выхода не было.
Мимо него пролетали иномарки: «Мерседесы», «БМВ», «Мицубиси», обдавая воздушным потоком и отбрасывая к обочине, даже «Жигули» и те норовили обойти его. И все же… Жаловаться не было причины: пешком он бы добирался дольше. Значит…
«Значит, надо благодарить судьбу за то, что у тебя есть хотя бы мотоцикл… » Только и всего.
Конечно, он не мог видеть Башню, но чувствовал, что она с каждой минутой становилась все ближе и ближе. Она словно притягивала его. И Кстин торопился, выворачивая ручку газа до предела.
«Так, наверное, в старину загоняли лошадей», – подумал он, испугавшись, что поршень вот-вот выпрыгнет из блестящего серебристого корпуса движка. «Ну да, наверное», – но газ не сбросил.
Он ехал и все время размышлял, ЧТО именно заставляет его так торопиться? Почему он вообще решил вернуться? Возможно, это был не самый умный поступок, Марины могло не оказаться в Башне, да и вряд ли его пустят за оцепление, но… Все равно там он был бы спокойнее.
«Я только хочу убедиться, что с ней все в порядке, – думал Кстин. – И все. Увижу и поверну назад».
На какое-то мгновение в голове промелькнула мысль, что было бы совсем неплохо, если бы эта чертова Башня рухнула. Да, рухнула, потому что она мешала. Она отдаляла их друг от друга.
«Нет, точнее, не так. Отдаляет нас другое – рождение, воспитание, вся предыдущая жизнь… А Башня… не дает приблизиться. Она, как часовой, встала на пути».
Но следом появлялась другая мысль. «И зачем? Тогда зачем все это? Кому это нужно? Ты – обыкновенный парень из провинциального Серпухова, она – современная обеспеченная женщина… Она на бензин тратит больше, чем ты зарабатываешь. Ты НИЧЕМ не можешь ее заинтересовать. Ты нужен ей, как рыбе зонтик. И скажи, зачем ты мчишься, гробишь свой несчастный мотоцикл – только затем, чтобы убедиться, что с ней все в порядке? С ней и так все будет в порядке – с тобой или без тебя. Какой в этом смысл? И есть ли он вообще?»
На эти вопросы он не знал ответа. И тем не менее продолжал ехать. Ехать. Мчаться – это слишком громко сказано.
Он пытался вспомнить все, что случилось с ним за эту неделю.
Во вторник он познакомился с Мариной. А в среду…
Вот интересно, кто бы подсказал, как поступить правильнее: если у тебя денег в обрез, что лучше – подарить женщине один роскошный букет или несколько, но поскромнее.
С одной стороны, конечно, роскошный смотрится… Хм, хм… Солидно, что ли? Да, солидно. Но ведь ты знаешь, что захочешь увидеть ее еще и еще… Тогда как? Может, все-таки рассчитать деньги на более долгий срок, как бегун на длинные дистанции рассчитывает свои силы и дыхание? Ну, так что? Вопросик…
Кстин попытался сообразить, что ответил бы отец. А отец скорее всего сказал бы: «Важно не что, а как… » Ну да, конечно. Отец всегда оставался спокоен и невозмутим, что бы ни случилось. Он четко знал свое место и не стремился прыгнуть куда-то вверх. Но ведь…
Кстин не помнил, чтобы отец когда-нибудь дарил матери цветы. У них как-то и без цветов все получалось. Правда, может быть, раньше… Когда самого Кстина еще не было… Ну так что говорить о том, чего не знаешь.
А Марина… В понимании Кстина она была именно такой женщиной, которой надо дарить цветы. Это его убеждение основывалось на том, что сам Кстин, как и отец, никому и никогда цветов не дарил, но, поскольку он и Марина принадлежали к двум разным мирам, то он обязан был играть по тем, незнакомым правилам.
Фантасты оказались правы: в пространстве и времени сосуществует множество параллельных миров. Просто они не там искали. Эти миры здесь, рядом.
Марина и Кстин ходили по одной земле, дышали одним воздухом, видели одно и то же небо, но все-таки находились очень далеко друг от друга. Их миры почти не пересекались, и у Кстина не было никаких шансов перетащить ее в свой. Оставалось только проникнуть в ее мир, но если бы это было так просто…
Кстин думал, что букет цветов послужит ему чем-то вроде временного пропуска. По крайней мере, его не сразу выгонят.
Правда, была еще одна возможность навестить Марину на ее территории. Эта возможность называлась – рабочая виза. Но он решил приберечь ее на крайний случай – держал в запасе, как козырную карту.
Он, как всегда, поступил продуманно и аккуратно. Отложил деньги на бензин и засунул их за обложку паспорта, подальше, чтобы сразу про них забыть. Затем зашел в киоск «Цветы» и приценился. Гвоздики, по его мнению, смотрелись неплохо, да и стоили подходяще. «Три – мало, – решил он. – Букетик получится слишком жидким. Надо пять».
У него оставалось на три букета и еще немного. Кстин купил первый букет, такую же сумму положил в нагрудный карман своей знаменитой кожаной куртки, а остальное спрятал в карман джинсов – на непредвиденные расходы.
Он считал, что ему повезло: психиатр из ФСБ был чем-то занят в среду утром, поэтому Кстин, не раздумывая, покатил к Башне. Наверное, Останкинская должна была на него обидеться, но теперь, кроме Марининой, другой Башни для него не существовало.
В среду ему удалось встретить ее, подарить цветы и совсем немного поговорить, но Кстин считал, что и этого достаточно. Вполне достаточно, а остальное можно додумать, разве не для этого существует фантазия?
В четверг и пятницу он снова сидел напротив лысеющего молодого человека в белом халате и отвечал на его вопросы. Они забрались уже довольно далеко – в детство Кстина. Потом молодой человек выложил перед ним толстый потрепанный альбом и стал вроде бы наугад открывать страницы, показывая какие-то чернильные пятна и спрашивая, что это ему напоминает.
Наверное, его ответы сильно удивили молодого человека. Кстин, как и требовалось, отвечал не задумываясь, точнее, он думал все время, но о другом. О другой.
– Это? Это похоже на машину со спущенным колесом. А рядом стоит водитель… – «самый милый водитель в мире», – добавил он про себя.
Психиатр поднял брови и уставился на картинку.
– Да? Возможно, старина Роршах имел в виду именно это… – молодой человек объяснил Кстину, что Роршах – составитель первого такого альбома. – Ну хорошо, а это?
– Это? – Кстин улыбался. – Это букет гвоздик… Пять алых гвоздик…
– Вот как? – психиатр что-то записал в свою тетрадку. Не было нужды прикрывать запись левой рукой: почерк у него был такой, что древние египтяне со своими иероглифами краснели от смущения и отступали в тень веков. – Ну хорошо… – он порылся в альбоме и открыл еще одну страницу. – Ладно, а вот это что?
– Это? – Кстин нахмурился.
То, что он увидел, ему сильно не понравилось. Два пятна: одно – большое, вытянутое, вертикальное, а другое – тоже вытянутое, но маленькое и горизонтальное, где-то у самой верхушки большого.
Он молчал.
– Ну, скажите первое, что приходит в голову. Не задумывайтесь! – настаивал молодой человек.
Кстин колебался. Он не знал, стоит ли говорить врачу о том, что он видел.
Картинка резко отличалась от других, казалось, страница, на которой она была нарисована, насквозь пропитана тревогой и ощущением скорой и неотвратимой беды. И тогда Кстин соврал, хотя никогда не умел это делать. Совсем не умел.
Он знал, что родителям незачем было заглядывать в его дневник, чтобы понять, какие оценки принес их мальчик.
«У тебя на лбу все написано, – частенько повторял отец. – Но… Это правильно. Это хорошо. Ложь не та штука, на которую стоит тратить время. Как говорится, шила в мешке не утаишь… И потом… Нужно быть полным идиотом, чтобы таскать в мешке шило, дожидаясь, когда рано или поздно оно вопьется в твою задницу… »
Он не умел врать и очень не любил это делать. Но тогда почему-то соврал – неуклюже и некрасиво. Он и сам не знал, зачем это сделал.
– Это… Знаете… Африка… Да, наверное, Африка… Саванна, и на краю стоит высокий эвкалипт… То есть, я хотел сказать баобаб… И… Облачко. Одно маленькое белое облачко рядом с верхушкой.
Он знал, что отличить правду от лжи очень легко: ложь редко бывает связной и почти всегда – многословной. Она словно какое-то неустойчивое строение, требующее множества подпорок, чтобы не упасть. Не обрушиться.
Видимо, психиатр тоже это понял. Он нахмурился.
– Да? Баобаб в саванне? А если задуматься? Кстин покраснел.
– Вы же сами сказали – не задумываться.
– Хорошо, – психиатр очень быстро согласился. Психиатры вообще самые благодарные слушатели, они никогда не перебивают и соглашаются со всем, что ни скажешь.
И все-таки Кстину было стыдно.
Сейчас, подъезжая к Москве и ощущая тихую ноющую боль в мышцах шеи – оттого, что ему постоянно приходилось сопротивляться набегающему потоку воздуха, – Кстин вспомнил этот короткий эпизод.
И это потрясло его. Оказывается, он все знал заранее. Нет, хотя, наверное, знал – это не то слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40