Хозяйственный, заботливый, нежный, внимательный к сыну… Но и только.
Валерий мог сходить в магазин, приготовить обед — ничуть не хуже, а то и лучше, чем она, — но ведь это не главные мужские достоинства. Точнее, это совсем не мужские достоинства. Это может быть бесплатным — и очень приятным — приложением ко всему прочему. Но только приложением.
Собственно говоря, у нее не было претензий к мужу. Какие могут быть претензии? «На жабу поступила жалоба: зачем не канарейка жаба?» Не может быть жаба канарейкой, хоть она тресни. Так же и Ружецкий: что бы он ни делал, он не мог стать тем мужчиной, которого она хотела. В Горной Долине вообще не было таких мужчин.
Баженов — ха! представляете, девочки, мой дурак одно время ревновал меня к Шерифу! — казался ей просто грубым мужланом. Да, конечно, у него есть ярко-выраженное мужское начало: характер, мощь, сила, упорство. И, как довесок (точнее, противовес) к этим очевидным достоинствам — тупость, отсутствие душевной тонкости, примитивность, толстый загривок, поросший густыми рыжими волосами, и, самое противное — этот вечный звериный запах, который от него постоянно исходит, словно он месяцами не моется.
Представляю, как пахнут его носки. Или — что он там носит? — портянки. Пусть такая дура, как Настасья, стирает его носки. Она уже небось не может отличить розу от дерьма, так привыкла к запаху мужниных носков.
Нет, достойных мужчин вокруг себя Ирина не видела. Мужчины, как биологический вид, перестали ее интересовать.
Хотя… конечно, это неправда. Однажды ей все-таки повезло. Наверное, каждой женщине хотя бы раз в жизни везет. А может, и не каждой. Нет, скорее всего, далеко не каждой.
Она мысленно перебрала своих подруг и убедилась, что ни одна их них не пережила того, что довелось изведать ей. Максимум что у них было — это пьяное траханье со своими мужьями на берегу речки Тихой, у костра, под звон расстроенной гитары. Они — мужья то есть — называли это: «Дать выхлоп!» И жены повторяли эту глупую фразу, вспоминая, кто как скакал, кто что делал, кто первым разделся, да кто когда упал и больше не поднялся — уснул. Между —собой жены называли это «оргиями». «Оргии!» Глупое слово, усвоенное из школьной программы по истории. Древний Рим. Плебеи, патриции, Клеопатра и все такое. Разве это — оргии? Каждая пыхтит со своим супружником в сторонке, метрах в двадцати от остальных, голая спина чувствует каждый камешек, каждую травинку, копчик бьется об холодную твердую землю, а он — мой зверь! мой ненасытный зверь! — никак не может кончить, потому что напился в рубли и если и напоминает кого-нибудь из представителей животного мира, так это жирную потную свинью. Вся эта гоп-компания «давала выхлоп» не реже трех раз за лето, но им ни разу не пришло в голову поменяться партнерами. А может, и пришло, но они вовремя поняли, что от этого ничего не изменится: все пьяные бабы одинаково красивы, все пьяные мужики одинаково бессильны. Пусть лучше запретный плод щекочет воображение, оставаясь висеть на ветке, по крайней мере, никто не будет разочарован, узнав, что он, оказывается, совсем невкусный, да к тому же и с тухлецой.
Оргии! Девочки, что вы в этом понимаете? Если бы я вам могла рассказать, вы бы умерли от зависти! Истекли бы слюнями и еще кое-чем! Но… рассказывать об этом нельзя. Никогда. И никому.
Глаза Ирины заволокло пеленой. Внизу живота появилось знакомое жжение: пока еще совсем слабое, как предвестник надвигающегося пожара. В такие моменты она чувствовала себя собачкой Павлова, перед которой зажгли лампочку: слюна отделяется, стекает через фистулу в пробирку, из дырки на брюхе льется желудочный сок, разъедая нежную кожу вокруг искусственного соустья, хвост закручен в бодрое колечко, горячий влажный нос жадно впитывает запахи, пытаясь определить: ну, на этот-то раз меня будут наконец кормить? Или опять обманут?
Но ее, в отличие от несчастных собачек, слабое жжение внизу живота никогда не обманывало. Не зря же он тогда сказал: «Ты всегда будешь помнить обо мне. Ты не сможешь меня забыть. Это мой подарок…» Подарок! Конечно, это не дар. Но очень дорогой подарок. Еще никто и никогда не получал такого подарка.
Небось ее дурачок муж — мой сладенький, все ручки в мозолях! — потакая уязвленному мужскому самолюбию, рассказывает спьяну дружкам о свечках, морковках и огурцах.
Ты бы очень удивился, дорогой, узнав, что мне не нужны ни свечки, ни морковки, ни огурцы. И даже твой вялый корешок меня ничуть не интересует. Оторви его и выбрось— никто и не заметит!
Ирина отложила журнал с рецептом яблочного штруделя, который она так никогда и не испечет. Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты.
Она встала. Так резко, что табуретка упала, но Ирина не обратила на это внимания. Сейчас ничто — никакой посторонний звук, шум, запах или даже яркий свет — не могло ее отвлечь. Чувствуя, как горячее пламя разливается все ниже и ниже, скользит по ногам и лижет колени, она поспешила к лестнице.
В дверях кухни ей пришлось остановиться и схватиться за притолоку. Первый оргазм — еще не такой сильный, но все же гораздо сильнее, чем те, что она когда-то испытывала с мужем — пробил ее тело подобно мощному электрическому разряду. Хорошо, что он был коротким, а то бы она упала на пол и заработала очередной синяк: у всякой монеты есть орел и есть решка.
Ирина закрыла глаза и прикусила губу. Постояла несколько секунд, переводя дыхание.
Ох, сегодня что-то сильнее, чем обычно! Если первый такой, какие же будут остальные?
Она заставила себя оторваться от дверного косяка и сделать несколько неверных шагов по направлению к лестнице.
Горячее, густое, как мазут, пламя, бушевавшее внутри нее, немного улеглось. Ирина схватилась за перила и принялась подниматься по ступенькам.
На площадке между первым и вторым этажом она остановилась, ожидая нового натиска, но пламя было великодушным, оно словно выжидало чего-то. Оно уже посигналило ей: мол, не тяни, подруга! Ты знаешь, что надо делать, — и затаилось до срока.
— Хорошо, — непонятно кому сказала Ирина и преодолела последний пролет.
Ее комната — первая направо. Еще несколько шагов, всего лишь пять или шесть. Она обязательно должна дойти до кровати. Обязательно.
Стоило признать, что подарок этот был не таким уж безобидным. Две или три минуты, которые казались Ирине часами, она не могла себя контролировать. Она называла это «приступом сладкой эпилепсии». Очень часто она падала на пол, не успев добраться до кровати, и потом приходилось носить джинсы, глухие, как у учительницы начальных классов, юбки и рубашки с длинными рукавами, потому что руки и ноги были сплошь покрыты синяками. Обо что она ударялась? как? — этого она не помнила. Не могла вспомнить, сколько ни пыталась.
Однажды она очнулась, и первое, что почувствовала — это металлический вкус во рту. Ирина проглотила слюну, но вкус только усилился. Она с трудом добралась до зеркала и испугалась: весь подбородок был залит кровью. Темная пузырящаяся кровь бойко текла из прокушенной нижней губы, заливала подбородок и бежала по шее, пробираясь к ложбинке между грудей.
Тогда она впервые подумала, что это — не только подарок. И даже — не столько подарок. Что-то еще. Но что? Она не могла понять.
Внизу хлопнула дверь.
Это не Ружецкий. Он не мог так быстро вернуться. Только… Только если забыл что-нибудь. Например, дать мне по морде!
Она хрипло рассмеялась. Муж — как бы сильно ни орал — никогда не бил ее, хотя иногда, боясь признаться в этом самой себе, какой-то сердцевиной, нутром, она чувствовала, что должен был бы. Есть за что.
Но только… Он должен был делать это раньше. Сейчас уже поздно.
Она оттолкнулась от перил, стремясь поскорее добраться до своей комнаты. Уже близко. Она потянулась к дверной ручке — аляповатая морда льва с висящим в пасти кольцом — такие считались высшим шиком лет двадцать назад. Еще ее покойный свекор, Семен Павлович Ружецкий, очень уважаемый в Горной Долине человек, страшно гордился этими дверными ручками, которые привез из самого Александрийска.
Ирина схватилась за кольцо. Пламя становилось каким-то немилосердным, оно пожирало ее внутренности, словно сухие сосновые дрова — жадно и с треском.
Внизу раздались уверенные шаги. Топ-топ-топ, и затем— более размеренно. Топ. Топ. Топ. Кто-то поднимался по лестнице.
Ирина отчетливо услышала запах тины. Гнилой тины, разложившихся лягушек, болотных газов и чего-то еще. Невыносимый смрад приближался, он медленно заполнял собой все пространство, и Ирина почувствовала, что задыхается, тонет в этом ужасном запахе.
И еще она услышала смех. Странный смех: вроде бы знакомый и в то же время сильно искаженный, словно старую запись проигрывали на испорченном магнитофоне.
Ирина потянула на себя кольцо. В какой-то момент (все этот проклятый запах, он заполнял ее легкие, проникал в живот и голову, вместо мыслей и ощущений в голове остался только запах! он царил над всем, разъедал мозг) ей показалось, что отделанный фальшивой патиной, под бронзу, лев разжал свою пасть, и кольцо с глухим звяканьем упало на палас. Теперь спасения нет! Она останется в коридоре, не сможет открыть дверь в комнату и захлебнется болотной вонью… Но нет. Это ей только показалось. Лев щерился, обнажив клыки из дешевого литьевого сплава, но он исправно держал кольцо. Ирина потянула кольцо на себя. Дверь приоткрылась. И в этот момент…
Как он все-таки неизобретателен, почему ЭТО должно происходить непременно в дверях?!
…ее настиг второй оргазм, еще сильнее первого. Вообще-то, она сильно сомневалась, можно ли теперь называть ЭТО оргазмом…
…старый анекдот. «Сара, сегодня я был у врача, и знаешь, что он мне сказал? Оказывается, то, что мы с тобой принимали за оргазм, это просто одышка!»…
…непонятно, почему этот анекдот всплыл в ее памяти? К чему? То, что она испытывала, ни оргазмом, ни одышкой назвать было нельзя. И подарком тоже. Это… Это…
Шаги сзади приближались. Она распахнула дверь и шагнула в комнату. Просто упала, больно ударившись об пол локтями и коленями. Сил подниматься больше не было, на четвереньках она подползла к кровати и легла на нее животом. Она так и стояла, в позе молящегося магометанина — колени на полу, живот на кровати, руки бессильно вытянуты перед собой — не в силах пошевелиться.
Дверь тихо скрипнула, и вновь раздался этот странный, будто пропущенный через звуковую мясорубку, смех. Кто-то стоял на пороге. На какое-то мгновение ей даже показалось — хотя этого просто не могло быть! — что ОН вернулся.
Ирина медленно повернула голову.
— Петя!
Она знала, что это так и не так. Тот, кто стоял на пороге, был очень похож на ее сына. Но это был не он. Безумные, совсем без белков, глаза цвета болотной жижи, изо рта и ноздрей тянутся дорожки густой черной, с зеленоватым отливом, слизи, голова качается, как камыш на ветру, но больше всего ее поразило не это.
Штаны у Пети, как раз в том месте, где уже якобы выросли волосы (она помнила, как сказала это подругам, сболтнула по глупости, просто, чтобы похвастаться, даже не похвастаться — вызвать легкую зависть), были сильно оттопырены, они буквально трещали, не выдерживая напора, — боже, что ТАМ такое? этого не может быть! но не такой же большой! ОГРОМНЫЙ! — и то, что было там, росло прямо на глазах.
Ирина поняла, кого ей напоминает Петя: ритуальную фигурку ацтеков. Маленький человечек с огромным фаллосом. Символ плодородия.
— Петя!
— Зовите меня Микки… — проскрипел странный голос.
Ирину захлестнула новая волна пламени. Оно распространялось все дальше и дальше, жадные языки облизывали шею и лицо, руки горели, они уже дымились. Она напряглась, предчувствуя новый, еще более сильный… Оргазм? Взрыв? Разряд?
Петя двинулся к ней, дергая руками и ногами, как марионетка, послушная злой воле невидимого кукловода.
У нее не было сил сопротивляться. Ирина почувствовала, как неожиданно сильные руки задирают сзади юбку. Сильные, умелые, ни перед чем не останавливающиеся руки. Она хорошо — даже спустя десять лет! — помнила эти руки. Крепкая ткань трещала, как сухое дерево в ураган.
Еще до того, как он вошел в нее и третья, самая мощная волна смяла и сокрушила — целиком! раздавила, захлестнула, растворила в себе! — Ирина поняла…
…что это был за подарок! Нет, это называется по-другому! Это — не подарок! Это — цена! Цена, которую придется заплатить!
Еще — где-то на задворках затухающего сознания — она успела подумать, что если бы можно было вернуть все назад, тогда…
Она отключилась.
* * *
Бледный силуэт зыбко дрожал в черной пустоте дверного проема, так дрожит пламя догорающей в плошке свечи.
— Лиза! — позвал Пинт. — Это я. Я, Оскар. Ты не узнаешь меня?
Бледная тень медленно вышла на крыльцо. Пинт увидел… Лизу? Или нет?
Тень была похожа на Лизу… Словно бы она перенесла тяжелую болезнь и теперь с трудом шла на поправку. Или же… наоборот: болезнь доедает ее, пожирая последние, самые сладкие куски слабой плоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Валерий мог сходить в магазин, приготовить обед — ничуть не хуже, а то и лучше, чем она, — но ведь это не главные мужские достоинства. Точнее, это совсем не мужские достоинства. Это может быть бесплатным — и очень приятным — приложением ко всему прочему. Но только приложением.
Собственно говоря, у нее не было претензий к мужу. Какие могут быть претензии? «На жабу поступила жалоба: зачем не канарейка жаба?» Не может быть жаба канарейкой, хоть она тресни. Так же и Ружецкий: что бы он ни делал, он не мог стать тем мужчиной, которого она хотела. В Горной Долине вообще не было таких мужчин.
Баженов — ха! представляете, девочки, мой дурак одно время ревновал меня к Шерифу! — казался ей просто грубым мужланом. Да, конечно, у него есть ярко-выраженное мужское начало: характер, мощь, сила, упорство. И, как довесок (точнее, противовес) к этим очевидным достоинствам — тупость, отсутствие душевной тонкости, примитивность, толстый загривок, поросший густыми рыжими волосами, и, самое противное — этот вечный звериный запах, который от него постоянно исходит, словно он месяцами не моется.
Представляю, как пахнут его носки. Или — что он там носит? — портянки. Пусть такая дура, как Настасья, стирает его носки. Она уже небось не может отличить розу от дерьма, так привыкла к запаху мужниных носков.
Нет, достойных мужчин вокруг себя Ирина не видела. Мужчины, как биологический вид, перестали ее интересовать.
Хотя… конечно, это неправда. Однажды ей все-таки повезло. Наверное, каждой женщине хотя бы раз в жизни везет. А может, и не каждой. Нет, скорее всего, далеко не каждой.
Она мысленно перебрала своих подруг и убедилась, что ни одна их них не пережила того, что довелось изведать ей. Максимум что у них было — это пьяное траханье со своими мужьями на берегу речки Тихой, у костра, под звон расстроенной гитары. Они — мужья то есть — называли это: «Дать выхлоп!» И жены повторяли эту глупую фразу, вспоминая, кто как скакал, кто что делал, кто первым разделся, да кто когда упал и больше не поднялся — уснул. Между —собой жены называли это «оргиями». «Оргии!» Глупое слово, усвоенное из школьной программы по истории. Древний Рим. Плебеи, патриции, Клеопатра и все такое. Разве это — оргии? Каждая пыхтит со своим супружником в сторонке, метрах в двадцати от остальных, голая спина чувствует каждый камешек, каждую травинку, копчик бьется об холодную твердую землю, а он — мой зверь! мой ненасытный зверь! — никак не может кончить, потому что напился в рубли и если и напоминает кого-нибудь из представителей животного мира, так это жирную потную свинью. Вся эта гоп-компания «давала выхлоп» не реже трех раз за лето, но им ни разу не пришло в голову поменяться партнерами. А может, и пришло, но они вовремя поняли, что от этого ничего не изменится: все пьяные бабы одинаково красивы, все пьяные мужики одинаково бессильны. Пусть лучше запретный плод щекочет воображение, оставаясь висеть на ветке, по крайней мере, никто не будет разочарован, узнав, что он, оказывается, совсем невкусный, да к тому же и с тухлецой.
Оргии! Девочки, что вы в этом понимаете? Если бы я вам могла рассказать, вы бы умерли от зависти! Истекли бы слюнями и еще кое-чем! Но… рассказывать об этом нельзя. Никогда. И никому.
Глаза Ирины заволокло пеленой. Внизу живота появилось знакомое жжение: пока еще совсем слабое, как предвестник надвигающегося пожара. В такие моменты она чувствовала себя собачкой Павлова, перед которой зажгли лампочку: слюна отделяется, стекает через фистулу в пробирку, из дырки на брюхе льется желудочный сок, разъедая нежную кожу вокруг искусственного соустья, хвост закручен в бодрое колечко, горячий влажный нос жадно впитывает запахи, пытаясь определить: ну, на этот-то раз меня будут наконец кормить? Или опять обманут?
Но ее, в отличие от несчастных собачек, слабое жжение внизу живота никогда не обманывало. Не зря же он тогда сказал: «Ты всегда будешь помнить обо мне. Ты не сможешь меня забыть. Это мой подарок…» Подарок! Конечно, это не дар. Но очень дорогой подарок. Еще никто и никогда не получал такого подарка.
Небось ее дурачок муж — мой сладенький, все ручки в мозолях! — потакая уязвленному мужскому самолюбию, рассказывает спьяну дружкам о свечках, морковках и огурцах.
Ты бы очень удивился, дорогой, узнав, что мне не нужны ни свечки, ни морковки, ни огурцы. И даже твой вялый корешок меня ничуть не интересует. Оторви его и выбрось— никто и не заметит!
Ирина отложила журнал с рецептом яблочного штруделя, который она так никогда и не испечет. Ей хотелось поскорее добраться до своей комнаты.
Она встала. Так резко, что табуретка упала, но Ирина не обратила на это внимания. Сейчас ничто — никакой посторонний звук, шум, запах или даже яркий свет — не могло ее отвлечь. Чувствуя, как горячее пламя разливается все ниже и ниже, скользит по ногам и лижет колени, она поспешила к лестнице.
В дверях кухни ей пришлось остановиться и схватиться за притолоку. Первый оргазм — еще не такой сильный, но все же гораздо сильнее, чем те, что она когда-то испытывала с мужем — пробил ее тело подобно мощному электрическому разряду. Хорошо, что он был коротким, а то бы она упала на пол и заработала очередной синяк: у всякой монеты есть орел и есть решка.
Ирина закрыла глаза и прикусила губу. Постояла несколько секунд, переводя дыхание.
Ох, сегодня что-то сильнее, чем обычно! Если первый такой, какие же будут остальные?
Она заставила себя оторваться от дверного косяка и сделать несколько неверных шагов по направлению к лестнице.
Горячее, густое, как мазут, пламя, бушевавшее внутри нее, немного улеглось. Ирина схватилась за перила и принялась подниматься по ступенькам.
На площадке между первым и вторым этажом она остановилась, ожидая нового натиска, но пламя было великодушным, оно словно выжидало чего-то. Оно уже посигналило ей: мол, не тяни, подруга! Ты знаешь, что надо делать, — и затаилось до срока.
— Хорошо, — непонятно кому сказала Ирина и преодолела последний пролет.
Ее комната — первая направо. Еще несколько шагов, всего лишь пять или шесть. Она обязательно должна дойти до кровати. Обязательно.
Стоило признать, что подарок этот был не таким уж безобидным. Две или три минуты, которые казались Ирине часами, она не могла себя контролировать. Она называла это «приступом сладкой эпилепсии». Очень часто она падала на пол, не успев добраться до кровати, и потом приходилось носить джинсы, глухие, как у учительницы начальных классов, юбки и рубашки с длинными рукавами, потому что руки и ноги были сплошь покрыты синяками. Обо что она ударялась? как? — этого она не помнила. Не могла вспомнить, сколько ни пыталась.
Однажды она очнулась, и первое, что почувствовала — это металлический вкус во рту. Ирина проглотила слюну, но вкус только усилился. Она с трудом добралась до зеркала и испугалась: весь подбородок был залит кровью. Темная пузырящаяся кровь бойко текла из прокушенной нижней губы, заливала подбородок и бежала по шее, пробираясь к ложбинке между грудей.
Тогда она впервые подумала, что это — не только подарок. И даже — не столько подарок. Что-то еще. Но что? Она не могла понять.
Внизу хлопнула дверь.
Это не Ружецкий. Он не мог так быстро вернуться. Только… Только если забыл что-нибудь. Например, дать мне по морде!
Она хрипло рассмеялась. Муж — как бы сильно ни орал — никогда не бил ее, хотя иногда, боясь признаться в этом самой себе, какой-то сердцевиной, нутром, она чувствовала, что должен был бы. Есть за что.
Но только… Он должен был делать это раньше. Сейчас уже поздно.
Она оттолкнулась от перил, стремясь поскорее добраться до своей комнаты. Уже близко. Она потянулась к дверной ручке — аляповатая морда льва с висящим в пасти кольцом — такие считались высшим шиком лет двадцать назад. Еще ее покойный свекор, Семен Павлович Ружецкий, очень уважаемый в Горной Долине человек, страшно гордился этими дверными ручками, которые привез из самого Александрийска.
Ирина схватилась за кольцо. Пламя становилось каким-то немилосердным, оно пожирало ее внутренности, словно сухие сосновые дрова — жадно и с треском.
Внизу раздались уверенные шаги. Топ-топ-топ, и затем— более размеренно. Топ. Топ. Топ. Кто-то поднимался по лестнице.
Ирина отчетливо услышала запах тины. Гнилой тины, разложившихся лягушек, болотных газов и чего-то еще. Невыносимый смрад приближался, он медленно заполнял собой все пространство, и Ирина почувствовала, что задыхается, тонет в этом ужасном запахе.
И еще она услышала смех. Странный смех: вроде бы знакомый и в то же время сильно искаженный, словно старую запись проигрывали на испорченном магнитофоне.
Ирина потянула на себя кольцо. В какой-то момент (все этот проклятый запах, он заполнял ее легкие, проникал в живот и голову, вместо мыслей и ощущений в голове остался только запах! он царил над всем, разъедал мозг) ей показалось, что отделанный фальшивой патиной, под бронзу, лев разжал свою пасть, и кольцо с глухим звяканьем упало на палас. Теперь спасения нет! Она останется в коридоре, не сможет открыть дверь в комнату и захлебнется болотной вонью… Но нет. Это ей только показалось. Лев щерился, обнажив клыки из дешевого литьевого сплава, но он исправно держал кольцо. Ирина потянула кольцо на себя. Дверь приоткрылась. И в этот момент…
Как он все-таки неизобретателен, почему ЭТО должно происходить непременно в дверях?!
…ее настиг второй оргазм, еще сильнее первого. Вообще-то, она сильно сомневалась, можно ли теперь называть ЭТО оргазмом…
…старый анекдот. «Сара, сегодня я был у врача, и знаешь, что он мне сказал? Оказывается, то, что мы с тобой принимали за оргазм, это просто одышка!»…
…непонятно, почему этот анекдот всплыл в ее памяти? К чему? То, что она испытывала, ни оргазмом, ни одышкой назвать было нельзя. И подарком тоже. Это… Это…
Шаги сзади приближались. Она распахнула дверь и шагнула в комнату. Просто упала, больно ударившись об пол локтями и коленями. Сил подниматься больше не было, на четвереньках она подползла к кровати и легла на нее животом. Она так и стояла, в позе молящегося магометанина — колени на полу, живот на кровати, руки бессильно вытянуты перед собой — не в силах пошевелиться.
Дверь тихо скрипнула, и вновь раздался этот странный, будто пропущенный через звуковую мясорубку, смех. Кто-то стоял на пороге. На какое-то мгновение ей даже показалось — хотя этого просто не могло быть! — что ОН вернулся.
Ирина медленно повернула голову.
— Петя!
Она знала, что это так и не так. Тот, кто стоял на пороге, был очень похож на ее сына. Но это был не он. Безумные, совсем без белков, глаза цвета болотной жижи, изо рта и ноздрей тянутся дорожки густой черной, с зеленоватым отливом, слизи, голова качается, как камыш на ветру, но больше всего ее поразило не это.
Штаны у Пети, как раз в том месте, где уже якобы выросли волосы (она помнила, как сказала это подругам, сболтнула по глупости, просто, чтобы похвастаться, даже не похвастаться — вызвать легкую зависть), были сильно оттопырены, они буквально трещали, не выдерживая напора, — боже, что ТАМ такое? этого не может быть! но не такой же большой! ОГРОМНЫЙ! — и то, что было там, росло прямо на глазах.
Ирина поняла, кого ей напоминает Петя: ритуальную фигурку ацтеков. Маленький человечек с огромным фаллосом. Символ плодородия.
— Петя!
— Зовите меня Микки… — проскрипел странный голос.
Ирину захлестнула новая волна пламени. Оно распространялось все дальше и дальше, жадные языки облизывали шею и лицо, руки горели, они уже дымились. Она напряглась, предчувствуя новый, еще более сильный… Оргазм? Взрыв? Разряд?
Петя двинулся к ней, дергая руками и ногами, как марионетка, послушная злой воле невидимого кукловода.
У нее не было сил сопротивляться. Ирина почувствовала, как неожиданно сильные руки задирают сзади юбку. Сильные, умелые, ни перед чем не останавливающиеся руки. Она хорошо — даже спустя десять лет! — помнила эти руки. Крепкая ткань трещала, как сухое дерево в ураган.
Еще до того, как он вошел в нее и третья, самая мощная волна смяла и сокрушила — целиком! раздавила, захлестнула, растворила в себе! — Ирина поняла…
…что это был за подарок! Нет, это называется по-другому! Это — не подарок! Это — цена! Цена, которую придется заплатить!
Еще — где-то на задворках затухающего сознания — она успела подумать, что если бы можно было вернуть все назад, тогда…
Она отключилась.
* * *
Бледный силуэт зыбко дрожал в черной пустоте дверного проема, так дрожит пламя догорающей в плошке свечи.
— Лиза! — позвал Пинт. — Это я. Я, Оскар. Ты не узнаешь меня?
Бледная тень медленно вышла на крыльцо. Пинт увидел… Лизу? Или нет?
Тень была похожа на Лизу… Словно бы она перенесла тяжелую болезнь и теперь с трудом шла на поправку. Или же… наоборот: болезнь доедает ее, пожирая последние, самые сладкие куски слабой плоти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66