В целом, несмотря на парадоксальность и во многом откровенно издевательский характер, речь оценивалась как выдающаяся, а контакт оратора с залом — как фантастический. Было слышно, писал «Монитор», как пощелкивают перегревшиеся софиты, пока Гесс в течение трех минут (!) цитировал по памяти Экклезиаста. Зато по окончании и партийная элита и пришедшие с улицы участники митинга устроили не то что овацию — это слово не подходит, а настоящий шквал, рев и бурю. Вернувшись на место, председатель посмотрел туда, где он только что стоял, и произнес странную фразу: «Откуда он все это знает?», после чего уснул мертвым сном и проспал без всякого, впрочем, вреда тринадцать часов и по этой причине в устроенном потом банкете не участвовал.
Следствием этих событий для команды стала телеграмма Вертипороху от руководства «Дассо Бреге», в которой механику в мягкой форме рекомендовали воздержаться от политической деятельности, и тот разговор, который состоялся между Кромвелем и Эрликоном.
Усевшись на крыше-террасе отеля, Дж. Дж. начал так:
— Настало нам время поговорить о будущем. Выслушай-ка меня серьезно. Черт возьми, как ты куришь? На табачной фабрике так не воняет!
— Это уж мое дело, — возразил Эрлен.
— Не только твое. Не забывай, у тебя сердце. Вообще, ты мне в последнее время не нравишься.
— Какое совпадение, — хмыкнул Эрликон. — Представь, я тоже себе не нравлюсь.
— Ладно, хорошо. Как я понимаю, возвращаться в разведку ты не собираешься.
Для Кромвеля все контактные службы оставались разведкой.
— Ты правильно понимаешь. Не собираюсь.
— Я почему-то так и подумал. Хочу предложить тебе свой план действий на дальнейшее… Надеюсь, он тебе понравится. Первое, чтобы не подводить Бэклерхорста, отлетаем чемпионат мира, никаких затруднений я тут не вижу. Кроме того, Шелл продал «Милан» каким-то арабам, летными качествами они удовлетворены, но хотят посмотреть боевые. Знаешь, это довольно забавно — на земле строят город, в воздухе летают разные самолеты, ракеты, перехватчики… все это надо уничтожить. В принципе можно посадить любого пилота, но Шелл очень любезен и приглашает нас. Тебе будет интересно — я хорошо стреляю, это мой конек… ну, и недурно оплачивается.
Эрлен слушал, не соглашаясь и не споря. Маршал продолжал:
— Но нельзя летать всю жизнь. Эта профессия не для таких, как мы. Можно выступать время от времени, почему же нет, однако есть вещи посерьезнее, пилоты всегда найдутся. Для начала тебе надо упрочить финансовое положение, чтобы не думать о деньгах. На пенсию от Скифа пока рассчитывать не приходится. История тут простая — еще во время войны я кое-что припрятал на черный день. Все это до сих пор в целости и сохранности. Как только закончим с делами, зафрахтуем приличную машину — там, видишь ли, кроме нас, ни одна собака не сядет, и погрузим малую толику. Хватит и детям, и внукам. Ничего предосудительного здесь нет, работы, как я предполагаю, у нас будет много, времени — мало, а деньги нужны в первую очередь для того, чтобы купить время. Станешь постарше, поймешь.
— Все это похоже на грандиозную увертюру, — заметил Эрликон.
— А это и есть увертюра. Действие же такое… По твоим теперешним заслугам тебе полагается звание почетного гражданина Стимфала, а это и есть автоматическое гражданство. Этот Гесс, он дядька ума невеликого, но иметь с ним дело можно. В марте, как ты слышал, здесь выборы, и если мы ему поможем, то и он нам окажет поддержку, и уже в следующем году ты сможешь стать мэром в каком-нибудь городе на юго-западе, у них там сильные позиции.
— Я — мэром? — переспросил Эрлен. Да, в умении удивлять Кромвелю отказать было нельзя.
— Конечно. Дело нехитрое. Женим тебя на девушке из хорошей семьи…
— О боже.
— …и еще через некоторое время будешь баллотироваться в губернаторы, а годам к тридцати пяти — ты уже сенатор, молодых у нас любят.
— Джон… — Эрлен покачал головой, отвернулся и стал смотреть в сторону океана. — Вот оно что. Ты снова хочешь власти. Ты сделаешь меня — то есть себя — президентом, прикончишь Скифа, чтобы не мешался, и начнешь новую войну. Я не судья, ты верно когда-то сказал, но прости, это не для меня. Пусть кто угодно, но я не политик. Я уже хлебнул дерьма, и с меня хватит. Я уже знаю, что это такое. Скиф на Скифе.
— Вот типично юношеский идеализм, чтобы не сказать — идиотизм, — отозвался Дж. Дж. — Как зелен нынче виноград! Очень просто отказываться от того, чего у тебя нет и не было. Политика, юный друг мой, это единственное достойное занятие в жизни, это вершина вершин, ибо все решают кадры, а кадрами управляет политика. Только руководя людьми, ты можешь приблизиться к совершенству… Но для тебя это пока что звук пустой. Поясню по-другому. Расскажу тебе притчу. — Маршал на секунду устремил взгляд в неведомые выси. — Во время оно, давным-давно, я был таким же молодым, как ты. И вот этот старый геморрой Эл Шарквист дал мне две баржи уголовников, ветхий крейсер — эдакий «Мэйфлауэр» — и послал осваивать Северо-Западный сектор. Кроме шести расшлепанных пушек да интереса к жизни, у нас ничего не было. Мы там построили города, создали науку… и цивилизацию вообще и защищали ее, да так, что дядюшка Эл струхнул и вызвал меня обратно. К нам потек народ, были даже поэты… Однако речь не о том. Мы там творили свой мир, как боги, и сами держали в руках свою судьбу. И это были самые счастливые годы моей жизни.
— Я читал эту книгу, — ответил Эрликон. — Ну ту, толстую, твою биографию. Там сказано, что первым делом ты расстрелял половину своих каторжников.
Кромвель, как всегда, ничуть не смутился:
— Естественно. Я им предложил законный выбор, но некоторые почему-то решили, что у них появилась возможность диктовать мне свои условия. Я переубедил их как мог. Кто захотел, тот остался, каждый все решает за себя, такова одна из прелестей жизни. Не всем суждено вновь увидеть родной Бахчисарай, но кто вернется, станет большим человеком. Я предлагаю тебе присоединиться к когорте избранных, и ты убедишься, что это единственный вариант достойной жизни для мыслящего человека.
— Джон, я же сказал: я знаю, что это такое. Снова такие, как Пиредра и прочая мерзость, пусть даже и на более высоком уровне.
— А никто и не обещает тебе манну небесную. Я отнюдь не заставляю тебя радоваться законам природы, но спорить с ними — это уж и вовсе глупо. Да, теперь ты представляешь себе игру. Тем лучше, попробуй внести что-нибудь свое. Уверен, тебе понравится.
На это Эрлен уже ничего не ответил и продолжал смотреть на море.
Разговор тогда так ничем и не кончился, и Кромвель больше не возвращался к этой теме, но Эрликон чувствовал сквозь усталость и неприязнь, что маршал хитер, упорен и не собирается отказываться от своих замыслов. У Эрлена же сил не было не то что для борьбы, но даже и для того, чтобы как-то обдумать сложившееся положение. Плюю на вас всех, говорил он, и дальше этого ни одна мысль не шла.
Сегодня же предстояла встреча с Ингой. Эрликон в который раз повернул к себе часы. 10.10. Да, можно идти, наверняка они уже там — черт знает, как проходят репетиции у всех этих музыкантов, скорее всего, что и ждать придется, и неизвестно сколько. Он натянул куртку, взял сигареты, зажигалку и перед выходом заглянул в соседнюю комнату. Там обитал Вертипорох и время от времени — маршал, когда не оставался у Шейлы и не вкручивал мозги Дитриху.
При опущенных шторах возле голографического дисплея сидели Кромвель и Вертипорох. Вокруг были разложены технологические справочники, гроссбухи чертежей и бумаги с записями. Вот, значит, как. Бэклерхорст прислал документацию на новую машину — знаменитый «Мираж-4000». Феодал рассчитывает потрясти мир на апрельском чемпионате, и вот Дж. Дж., вновь облачившись в прежнюю ячеистую майку, вместе с верным Одихмантием копается в цифрах по новой дассовской надежде. Глядя на маршала, Эрлен со всей безнадежностью понял, что Бэклерхорст, слепо верящий в непобедимость Кромвеля, вовсе не чудак и не фанатик, а как раз наоборот, самый здравомыслящий из всех ныне живущих предпринимателей. Вот горечь-то предвидения Кассандры. Никто и никогда не выиграет у этого человека, если только он сам не захочет. Вот ужас.
— А, — сказал Дж. Дж., — вот и молодая смена. Те, кто высоко понесет знамя. Как спалось?
— Получили-таки, — недовольно и невпопад ответил Эрликон.
Кромвель предпочел воспринять его слова как законный летный интерес и кивнул Вертипороху:
— Дима, зажги.
Над столом зависло вполне осязаемое изображение самолета. Насколько «Милан» был горбат, угрюм и тяжеловесен, настолько «Мираж» строен, изящен и устремлен вперед — каплевидная кабина, острый, снизу срезанный в прямую линию нос, тонкие и высокие гребни килей. Очередное смертоубийственное чудо, но в душе Эрлена шевельнулось, казалось, окончательно похороненное чувство:
— Ну и как он?
Кромвель не выразил особых восторгов:
— Половина дискет еще не пришла, но, в общем, все то же самое. Тяга повыше, лобовое пониже, не для чемпионата, на виражах попотеем, разворот покороче… схема прежняя. Иди, гуляй с девушками. Ты завтракал?
Эрликон отмахнулся и вышел, прикрыв дверь.
Западный Стимфал, в котором брал отсчет первый этап мирового турне группы «Козерог», — название чисто символическое. У мегаполиса, обрезанного по меридиану береговой линией, может быть только один запад — океан, и, в общем-то, так оно и есть. Но существует некоторый географический нюанс: на севере в побережье, и без того высокое, вклинивается столообразное плоскогорье Ванденберг. Там совсем недавно наши друзья искали счастья за штурвалом самолета, и там же, на полпути между Большим Стимфалом и Космодромами, при участии многих заинтересованных фирм и корпораций на месте когда-то буйного пригорода был построен торговый центр, маленький город, на карте — крохотная клякса, соединенная с широченным полукруглым пятном Центра. Это и есть Западный Стимфал. Непосредственно стараниями могущественной компании «Трансгалактик» тут возвели гостинично-концертно-спортивный комплекс, громкое название которого — «Паллада» — было немедленно забыто, и грандиозное сооружение, выдержанное во вполне имперском стиле с примесью доброго старого модерна — после знакомства с Кромвелем Эрлен стал обращать внимание на подобные вещи, и стар и млад именовали просто «Галактик».
За вчерашний день первый ряд колонн Южного входа скрыл транспарант с красной надписью «Козерог», а на шлифованном камне ступеней, вдоль которых можно было бегать и на сто, и на двести метров — если бы нашлись спортсмены с соответствующей разницей в длине ног, и у величественных дверей с выпуклым греческим орнаментом, и у стеклянных простенков бродила и гудела толпа возбужденных безумцев, надеющихся хоть одним глазком взглянуть на кумиров вблизи.
К этим же ступеням и подвез Эрлена неподвластный времени «Харлей-Дэвидсон». Загнав мотоцикл на стоянку, пилот стал подниматься к рельефным дверям — все лестницы в последнее время казались ему крутыми. Популярность — великая сила. Эрликон шел по живому коридору, качая головой и отнекиваясь от сыпавшихся вопросов и предложений. На входе образовалась заминка — «черные ангелы» охраны обоих полов, не получившие, похоже, никаких инструкций, не проявили ни малейшей готовности впустить Эрлена по первому требованию. Несколько месяцев назад такая ситуация повергла бы его в смятение, стыд и ужас и породила бы целую вереницу кошмаров, теперешнее отупение и злость позволяли вовсе не замечать подобных проблем.
Хуже того.
Сразу же по приезде Дж. Дж. принял дальновидное решение избавиться от скифовского «рюгера», поскольку в Стимфале он оставил о себе слишком свежую память и стрелять здесь из него во второй раз было бы по меньшей мере неразумно. Так ошеломивший Эрликона в роковую ночь знакомства с маршалом «бульдог» был принесен в жертву богу морей Нептуну, а Кромвель, побывав с Вертипорохом в каких-то катакомбах, заменил злополучный револьвер на старомодное, но по-прежнему фозное детище Германа Люгера — воспетый в стихах и прозе парабеллум с капризно-изысканно отклоненной назад рукоятью и тем несравненным крутым подъемом, по которому въезжают цилиндры коленчатого затвора.
Эту-то рукоятку и поймал под курткой Эрлен, придвигаясь поближе к самоуверенным стражам и с недобрым весельем думая: уж я войду. И быть бы чему-то, но, к счастью, слава наконец возымела действие, и под восторженный шепот «чемпион, чемпион» и «девочки, смотрите, совсем седой» кожано-металлические вратари расступились, и Эрликон вошел.
Огромный зал с еще более огромным амфитеатром был местами освещен, местами погружен во мрак; бесконечные ряды кресел наполовину были укрыты чехлами, наполовину уже открыты, чехлы были свернуты, как паруса в бурю. Эрлен спустился к сцене. Здесь царили свет и суета, люди всех возрастов — бородатые, лысые, с косичками, а также со всем этим одновременно — что-то вносили, выносили, махали руками и оживленно переговаривались;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59