Присутствующие непроизвольно повернулись в ту сторону, откуда упал свет, — а поскольку каждый сидел на отдельной тумбе, то многие развернулись всем корпусом, полагая, что самое интересное можно будет увидеть именно там.
Их глазам предстала самая обычная улица европейского города, каких Молдер видел во множестве. По ней торопился какой-то прохожий, по всей видимости, не подозревающий, что оказался в центре внимания полусотни внимательных глаз; впрочем, он быстро скрылся из вида, спеша по своим делам.
— Перед вами Ливерпуль тысяча девятьсот пятьдесят первого года, — человек в свободных одеяниях подошел к самому краю несуществующей сейчас стены и вещал с видом лектора, стоящего у проекционного экрана, разве что указки в руках не хватало — Вот тот старенький неказистый дом расположен по адресу Аллертон, Фортлин-роуд, двадцать. Через несколько минут оттуда выйдет четырнадцатилетний мальчик и побежит на автобусную остановку. В автобусе он встретится с другим мальчиком, младше его на восемь месяцев. По дороге в школу они встречались в автобусе и раньше, но сегодня познакомятся, и выяснится, что оба страстно любят музыку. Il n'y a que deux especes de musique, la bonne et la mauvaise note 14. Зовут мальчика, который сейчас предстанет вашему взору, Джеймс Пол Маккартни. Если сломать ему пальцы, выбить зубы или, не приведи Господь, нанести повреждения, несовместимые с жизнью, мир вокруг этих стен чуть-чуть изменится. Когда вы выйдете отсюда, все будет выглядеть по-прежнему, только не будет музыки «Битлз» как понятия. Только вы будете помнить их песни — если знаете их сейчас, конечно. «When I find myself in times of trouble mother Mary comes to me speaking words of wisdom, let it be» note 15. Есть среди вас желающие чуть-чуть изменить мир?
Вопрос был отнюдь не риторическим — безымянный конферансье-лектор ждал ответа, глядя в зал с вежливой и чуть ироничной улыбкой. Вернее, как мгновенье спустя понял Молдер, этот странный человек ждал, что ответа не последует, — вопрос был с подвохом. Собравшимся ничтоже сумняшеся предложили изменить прошлое. Зачем? И у кого достанет дури принять предложение?
Один нашелся. Воздвигся в третьем ряду и переступил с ноги на ногу. Его движения сопровождались немелодичным звоном — будто слон ворочался в посудной лавке. Воздвигшийся, похоже, был скандинавом — еудя по баскетбольному росту и нечесаной копне белобрысых волос. И еще он был металлистом. Вот это уже практически наверняка — а кто еще по местной-то жаре станет щеголять в кожаной куртке системы «косуха», обвешанный с головы до ног цепями и прочими причиндалами? Исходя из столь тщательно соблюдаемого имиджа, логично было бы предположить, что где-нибудь в кустах у подножия горы спрятан навороченный «Харлей», содержащийся в неизмеримо большей чистоте, чем его хозяин.
— Извините, — произнес скандинав, и по всему было видно, что это слово не входит в его активный -лексикон. — А что будет, если его того… похитить? Притащить сюда?
— Согласен, это наиболее гуманный вид изменения реальности, хотя и absurdum in adjecto note 16 — все с той же ироничной улыбкой пояснил конферансье. — Что ж, там, в девятьсот пятьдесят первом году посчитают, что ребенок пропал без вести, а из этого храма выйдет одаренный юноша. Только не факт, что в изменившихся для него обстоятельствах он сможет сочинить именно те мелодии, которые написал, находясь, так сказать, в родной среде обитания, Ach mein lieber Augustin, Alles ist weg! note 17.
— О'кей. Я иду, — решительно сказал металлюга и повел широкими плечами.
— Поторопитесь, — посоветовал конферансье, — до выхода мальчика из дома осталось меньше трех минут. Adhuc sub judice lis est note 18.
— Тебе не кажется, — прошептал Заборин на ухо Молдеру, — что все это здорово смахивает на представление театра абсурда? Ионеско note 19 отдыхает…
Белобрысый гигант, у которого лишь на больших пальцах не было нанизано перстней, решительно двинулся к тому месту, где раньше была стена, а теперь открывался проход в прошлое. Но путь ему преградил Вячеслав Заборин.
— Нет, — категорично сказал русский, — ты не пройдешь.
— Это еще почему? — удивился скандинав.
— Потому, что я не пущу. Потому что я не хочу терять друзей, которых люблю, а если ты выполнишь задуманное, они станут другими. Потому что я не хочу терять детство, в котором песни «Битлз» были словно глоток свободы, — он вдруг разволновался, что было на него вовсе не похоже, и перешел на родной язык: — Твою мать! Чтобы ты использовал мои грезы в своих сраных целях! Чтобы со своими долбаными металлистами испохабил священные мелодии! Да знаешь ли ты, как мне дорога память о чудом доставшемся, плохо вырезанном развороте из «Сержанта Пеппера», который висел у меня над кроватью?! Да я мальчишкой экономил на завтраках, чтобы за рубль сраный купить «Кругозор» note 20 с портретом кумира и парой плохо записанных треков! Да еще бегать по всему городу приходилось, то один киоск закрыт, то в другой еще не привезли, то в третьем все распродано…
Молдер, конечно, из этой прочувствованной речи ничего не понял, но эмоциональный накал передался и ему.
— Че-о?! — чисто конкретно возмутился белобрысый, удивленно вылупившись на какого-то вшивого интеллигента в галстуке, осмелившегося встать на его пути к изменению мира.
Любитель «металла» был чуть ли не на голову выше Заборина и значительно шире в плечах. Видать, рядом с русским чувствовал он себя этаким гигантом и ни на секунду не сомневался, что справится с неожиданным противником одной левой. Молдер имел насчет этого другое мнение — по тому, как грамотно и аккуратно, будто на мягких тигриных лапах, двигается Заборин, у него создалось впечатление, что в своей российской спецслужбе коллега занимался не только кабинетной работой. Поэтому Молдер не стал сломя голову нестись на помощь. Просто на всякий случай встал и шагнул ближе, — мало ли что.
До «металлиста», хоть и не сразу, но все же дошло, что уступать ему дорогу никто не собирается. Поэтому молодой человек гнусно хмыкнул и размахнулся правой рукой, увесистым кулачищем метя в живот русскому. Это был грязный удар — но цели он не достиг. Заборин плавно и будто бы с ленцой сместился вправо и чуть назад, перехватил ощетинившийся перстнями кулак скандинава и отправил противника в затяжной кувырок, сопровождавшийся впечатляющим грохотом амуниции.
Кувыркаться позарившийся на чужой талант металлист не умел. Поэтому приземление у него вышло жестким, и желание подняться на ноги возникло отнюдь не сразу.
Заборин отшагнул в сторону и встал так, чтобы видеть и проход в прошлое, и слабо ворочающегося на полу противника. Из ливерпульского дома тем временем вышел полненький мальчишка, совсем не похожий на собственные многочисленные фотографии в более старшем возрасте, и не спеша, потопал в сторону автобусной остановки.
Русский бдительно дождался, пока юный Пол Маккартни, совершенно не подозревающий о своей грядущей судьбе, не скроется с глаз. Ни у поверженного скандинава (тот встал на четвереньки и вполголоса ругался на родном наречии), ни у кого-либо другого из присутствующих не возникло желания повторить попытку.
Стена храма беззвучно вернулась на место. Впрочем, она могла бы и рухнуть с оглушительным грохотом — никто бы этого не заметил, потому что все собравшиеся разразились аплодисментами, предназначенными герою невидимого фронта, простому русскому парню по имени Вячеслав Заборин.
Молдер никогда не считал для себя «Битлз» кумирами, но сейчас, от избытка чувств, протянул Заборину руку. Тот кивнул и пожал.
Наконец, в храме вновь воцарилась тишина, и человек в просторных одеждах опять завладел всеобщим вниманием
— Что ж, не получилось отнюдь не по нашей вине, Absit verbo invidia note 21, — сказал ведущий этого странного шоу. — Но мы продолжим наше представление.
Вашингтон, округ Колумбия. Эдгар-Гувер-Билдинг. Штаб-квартира ФБР
— Агент Скалли, вы напрасно так беспокоитесь, — повторил заместитель директора Скиннер. — Агент Молдер отправился на отдых и не обязан ни перед кем отчитываться.
Скиннер вдруг снял очки и стал тщательно их протирать. Пока он предавался этому занятию, понять, что у него на уме, было даже труднее, чем обычно. Но Скалли почудилось в его взгляде что-то похожее на иронию. Нет, не может быть. Скорее небо свалится на землю, чем начальство обреет чувство юмора.
— Возможно, ваша тревога объясняется мотивами личного плана? — продолжал «Железный Винни», не отрываясь от полировки окуляров.
— Хотите сказать, что я ревную? — въедливо уточнила Скалли.
Скиннер не отреагировал, продолжая свое занятие.
— Сэр, — стараясь говорить как можно спокойнее, снова начала Скалли. — Если я правильно поняла, срок внеочередного отпуска моего напарника истек сегодня утром. То есть к девяти он должен был появиться на работе…
— Позвольте вам напомнить, что за агентом Мол-дером и раньше были замечены нарушения служебного распорядка, — невозмутимо перебил Скиннер.
— Но он не отвечает на телефонные звонки! — в отчаянии сказала Скалли. — Дежурный администратор в отеле сказал мне, что ключи от номера Молдер не брал. «Одинокие стрелки» последний раз видели его без малого сутки назад. Либо его по-прежнему держат израильские спецслужбы…
— Они утверждают, что отпустили его в субботу, около семи часов вечера по времени Тель-Авива, — снова перебил ее Скиннер. — И что его дальнейшая судьба их не интересует. Моссад также выразил готовность еще раз принести извинения, хотя я и не вижу в этом особого смысла… К тому же Молдер официально числится в отпуске, а не на задании.
— А с этим лейтенантом, который вел дело, вы не разговаривали?
— Пытался. Только это не лейтенант, а лейте-нантша. Таня Проттер. Ее в управлении Моссада тоже никто не видел с вечера субботы. Сегодня на работу она не явилась. Но все это абсолютно ничего не значит. Позвоните Молдеру еще раз, возможно, его телефон просто был выключен.
Скалли без особой надежды выполнила распоряжение. «Абонент временно недоступен», — вновь услышала она в трубке.
Израиль.
Где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом…
Странная стена слева снова плавно скользнула вверх, и находившимся в таинственном чертоге открылась неширокая, мощенная брусчаткой улочка. Ярдах в ста дальше по улице угадывалась площадь, на которой бурлила пестрая толпа. Судя по одежде и архитектуре, действие происходило в Южной Европе в конце девятнадцатого века или в начале двадцатого. Цепь жандармов, или как их там называли, сдерживала толпу на площади — по всей видимости, освобождая место для проезда некоей важной персоны.
— Итак, продолжаем, — провозгласил ведущий тоном экскурсовода. — Revenons a nos moutons note 22, так сказать. Перед вами Сараево тысяча девятьсот четырнадцатого года, пятнадцатое июня по юлианскому календарю, или двадцать восьмого июня по григорианскому календарю, — как вам будет угодно. Через два часа сюда подъедет наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд — это его уже давно ожидает ликующая толпа… И, сами понимаете, прозвучат два роковых выстрела члена террористической организации «Молодая Босния», изменившие судьбу мира двадцатого века. «Молодая Босния» выступала за освобождение Боснии и Герцеговины от австро-венгерской оккупации. Своего они, конечно, добились, но вряд ли в том виде, о котором мечтали… Accessio cedit principali note 23. Ведущий выдержал эффектную паузу и продолжил: — Так вот, член «Молодой Боснии» Гаврило Принцип пройдет через несколько минут по этой вот неширокой безлюдной улочке. Вам, здесь присутствующим, предоставляется уникальная возможность изменить сам ход истории. Et voila (justement) comme on ecrit I'histoire note 24, как любил повторять один прославленный философ. Не будет злосчастных выстрелов, поразивших наследника престола и его супругу, не будет Первой мировой войны. Германия не потерпит сокрушительного поражения и не будет унизительного Версальского договора. Соответственно, у немцев не возникнет и желания реванша, не придут к власти нацисты, и, сами понимаете, Вторая мировая война тоже окажется под вопросом. С другой стороны, если не случится злополучных выстрелов в Сараево и Россия не вступит в войну, то Российская империя будет развиваться экономически — у русских, как я понимаю, благополучный тринадцатый год стал притчей во языцех, — не наберут силы революционные настроения, и никаких грандиозных катаклизмов, что вы имели счастье наблюдать, не произойдет. Кто-нибудь остановит бойца «Молодой Боснии», и мир станет другим. Совсем другим. Когда вы выйдете отсюда, вы почти наверняка обнаружите, что никого из ваших друзей и родных попросту не существует в измененной реальности. Да и сами вы всерьез рискуете оказаться в новом мире на птичьих правах ходячих аномалий — пришельцев из другой истории, без роду, без племени в самом буквальном смысле этого слова, ведь и семейная жизнь ваших предков сложится иначе. Зато история двадцатого века не будет такой мрачной и кровопролитной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
Их глазам предстала самая обычная улица европейского города, каких Молдер видел во множестве. По ней торопился какой-то прохожий, по всей видимости, не подозревающий, что оказался в центре внимания полусотни внимательных глаз; впрочем, он быстро скрылся из вида, спеша по своим делам.
— Перед вами Ливерпуль тысяча девятьсот пятьдесят первого года, — человек в свободных одеяниях подошел к самому краю несуществующей сейчас стены и вещал с видом лектора, стоящего у проекционного экрана, разве что указки в руках не хватало — Вот тот старенький неказистый дом расположен по адресу Аллертон, Фортлин-роуд, двадцать. Через несколько минут оттуда выйдет четырнадцатилетний мальчик и побежит на автобусную остановку. В автобусе он встретится с другим мальчиком, младше его на восемь месяцев. По дороге в школу они встречались в автобусе и раньше, но сегодня познакомятся, и выяснится, что оба страстно любят музыку. Il n'y a que deux especes de musique, la bonne et la mauvaise note 14. Зовут мальчика, который сейчас предстанет вашему взору, Джеймс Пол Маккартни. Если сломать ему пальцы, выбить зубы или, не приведи Господь, нанести повреждения, несовместимые с жизнью, мир вокруг этих стен чуть-чуть изменится. Когда вы выйдете отсюда, все будет выглядеть по-прежнему, только не будет музыки «Битлз» как понятия. Только вы будете помнить их песни — если знаете их сейчас, конечно. «When I find myself in times of trouble mother Mary comes to me speaking words of wisdom, let it be» note 15. Есть среди вас желающие чуть-чуть изменить мир?
Вопрос был отнюдь не риторическим — безымянный конферансье-лектор ждал ответа, глядя в зал с вежливой и чуть ироничной улыбкой. Вернее, как мгновенье спустя понял Молдер, этот странный человек ждал, что ответа не последует, — вопрос был с подвохом. Собравшимся ничтоже сумняшеся предложили изменить прошлое. Зачем? И у кого достанет дури принять предложение?
Один нашелся. Воздвигся в третьем ряду и переступил с ноги на ногу. Его движения сопровождались немелодичным звоном — будто слон ворочался в посудной лавке. Воздвигшийся, похоже, был скандинавом — еудя по баскетбольному росту и нечесаной копне белобрысых волос. И еще он был металлистом. Вот это уже практически наверняка — а кто еще по местной-то жаре станет щеголять в кожаной куртке системы «косуха», обвешанный с головы до ног цепями и прочими причиндалами? Исходя из столь тщательно соблюдаемого имиджа, логично было бы предположить, что где-нибудь в кустах у подножия горы спрятан навороченный «Харлей», содержащийся в неизмеримо большей чистоте, чем его хозяин.
— Извините, — произнес скандинав, и по всему было видно, что это слово не входит в его активный -лексикон. — А что будет, если его того… похитить? Притащить сюда?
— Согласен, это наиболее гуманный вид изменения реальности, хотя и absurdum in adjecto note 16 — все с той же ироничной улыбкой пояснил конферансье. — Что ж, там, в девятьсот пятьдесят первом году посчитают, что ребенок пропал без вести, а из этого храма выйдет одаренный юноша. Только не факт, что в изменившихся для него обстоятельствах он сможет сочинить именно те мелодии, которые написал, находясь, так сказать, в родной среде обитания, Ach mein lieber Augustin, Alles ist weg! note 17.
— О'кей. Я иду, — решительно сказал металлюга и повел широкими плечами.
— Поторопитесь, — посоветовал конферансье, — до выхода мальчика из дома осталось меньше трех минут. Adhuc sub judice lis est note 18.
— Тебе не кажется, — прошептал Заборин на ухо Молдеру, — что все это здорово смахивает на представление театра абсурда? Ионеско note 19 отдыхает…
Белобрысый гигант, у которого лишь на больших пальцах не было нанизано перстней, решительно двинулся к тому месту, где раньше была стена, а теперь открывался проход в прошлое. Но путь ему преградил Вячеслав Заборин.
— Нет, — категорично сказал русский, — ты не пройдешь.
— Это еще почему? — удивился скандинав.
— Потому, что я не пущу. Потому что я не хочу терять друзей, которых люблю, а если ты выполнишь задуманное, они станут другими. Потому что я не хочу терять детство, в котором песни «Битлз» были словно глоток свободы, — он вдруг разволновался, что было на него вовсе не похоже, и перешел на родной язык: — Твою мать! Чтобы ты использовал мои грезы в своих сраных целях! Чтобы со своими долбаными металлистами испохабил священные мелодии! Да знаешь ли ты, как мне дорога память о чудом доставшемся, плохо вырезанном развороте из «Сержанта Пеппера», который висел у меня над кроватью?! Да я мальчишкой экономил на завтраках, чтобы за рубль сраный купить «Кругозор» note 20 с портретом кумира и парой плохо записанных треков! Да еще бегать по всему городу приходилось, то один киоск закрыт, то в другой еще не привезли, то в третьем все распродано…
Молдер, конечно, из этой прочувствованной речи ничего не понял, но эмоциональный накал передался и ему.
— Че-о?! — чисто конкретно возмутился белобрысый, удивленно вылупившись на какого-то вшивого интеллигента в галстуке, осмелившегося встать на его пути к изменению мира.
Любитель «металла» был чуть ли не на голову выше Заборина и значительно шире в плечах. Видать, рядом с русским чувствовал он себя этаким гигантом и ни на секунду не сомневался, что справится с неожиданным противником одной левой. Молдер имел насчет этого другое мнение — по тому, как грамотно и аккуратно, будто на мягких тигриных лапах, двигается Заборин, у него создалось впечатление, что в своей российской спецслужбе коллега занимался не только кабинетной работой. Поэтому Молдер не стал сломя голову нестись на помощь. Просто на всякий случай встал и шагнул ближе, — мало ли что.
До «металлиста», хоть и не сразу, но все же дошло, что уступать ему дорогу никто не собирается. Поэтому молодой человек гнусно хмыкнул и размахнулся правой рукой, увесистым кулачищем метя в живот русскому. Это был грязный удар — но цели он не достиг. Заборин плавно и будто бы с ленцой сместился вправо и чуть назад, перехватил ощетинившийся перстнями кулак скандинава и отправил противника в затяжной кувырок, сопровождавшийся впечатляющим грохотом амуниции.
Кувыркаться позарившийся на чужой талант металлист не умел. Поэтому приземление у него вышло жестким, и желание подняться на ноги возникло отнюдь не сразу.
Заборин отшагнул в сторону и встал так, чтобы видеть и проход в прошлое, и слабо ворочающегося на полу противника. Из ливерпульского дома тем временем вышел полненький мальчишка, совсем не похожий на собственные многочисленные фотографии в более старшем возрасте, и не спеша, потопал в сторону автобусной остановки.
Русский бдительно дождался, пока юный Пол Маккартни, совершенно не подозревающий о своей грядущей судьбе, не скроется с глаз. Ни у поверженного скандинава (тот встал на четвереньки и вполголоса ругался на родном наречии), ни у кого-либо другого из присутствующих не возникло желания повторить попытку.
Стена храма беззвучно вернулась на место. Впрочем, она могла бы и рухнуть с оглушительным грохотом — никто бы этого не заметил, потому что все собравшиеся разразились аплодисментами, предназначенными герою невидимого фронта, простому русскому парню по имени Вячеслав Заборин.
Молдер никогда не считал для себя «Битлз» кумирами, но сейчас, от избытка чувств, протянул Заборину руку. Тот кивнул и пожал.
Наконец, в храме вновь воцарилась тишина, и человек в просторных одеждах опять завладел всеобщим вниманием
— Что ж, не получилось отнюдь не по нашей вине, Absit verbo invidia note 21, — сказал ведущий этого странного шоу. — Но мы продолжим наше представление.
Вашингтон, округ Колумбия. Эдгар-Гувер-Билдинг. Штаб-квартира ФБР
— Агент Скалли, вы напрасно так беспокоитесь, — повторил заместитель директора Скиннер. — Агент Молдер отправился на отдых и не обязан ни перед кем отчитываться.
Скиннер вдруг снял очки и стал тщательно их протирать. Пока он предавался этому занятию, понять, что у него на уме, было даже труднее, чем обычно. Но Скалли почудилось в его взгляде что-то похожее на иронию. Нет, не может быть. Скорее небо свалится на землю, чем начальство обреет чувство юмора.
— Возможно, ваша тревога объясняется мотивами личного плана? — продолжал «Железный Винни», не отрываясь от полировки окуляров.
— Хотите сказать, что я ревную? — въедливо уточнила Скалли.
Скиннер не отреагировал, продолжая свое занятие.
— Сэр, — стараясь говорить как можно спокойнее, снова начала Скалли. — Если я правильно поняла, срок внеочередного отпуска моего напарника истек сегодня утром. То есть к девяти он должен был появиться на работе…
— Позвольте вам напомнить, что за агентом Мол-дером и раньше были замечены нарушения служебного распорядка, — невозмутимо перебил Скиннер.
— Но он не отвечает на телефонные звонки! — в отчаянии сказала Скалли. — Дежурный администратор в отеле сказал мне, что ключи от номера Молдер не брал. «Одинокие стрелки» последний раз видели его без малого сутки назад. Либо его по-прежнему держат израильские спецслужбы…
— Они утверждают, что отпустили его в субботу, около семи часов вечера по времени Тель-Авива, — снова перебил ее Скиннер. — И что его дальнейшая судьба их не интересует. Моссад также выразил готовность еще раз принести извинения, хотя я и не вижу в этом особого смысла… К тому же Молдер официально числится в отпуске, а не на задании.
— А с этим лейтенантом, который вел дело, вы не разговаривали?
— Пытался. Только это не лейтенант, а лейте-нантша. Таня Проттер. Ее в управлении Моссада тоже никто не видел с вечера субботы. Сегодня на работу она не явилась. Но все это абсолютно ничего не значит. Позвоните Молдеру еще раз, возможно, его телефон просто был выключен.
Скалли без особой надежды выполнила распоряжение. «Абонент временно недоступен», — вновь услышала она в трубке.
Израиль.
Где-то между Тель-Авивом и Иерусалимом…
Странная стена слева снова плавно скользнула вверх, и находившимся в таинственном чертоге открылась неширокая, мощенная брусчаткой улочка. Ярдах в ста дальше по улице угадывалась площадь, на которой бурлила пестрая толпа. Судя по одежде и архитектуре, действие происходило в Южной Европе в конце девятнадцатого века или в начале двадцатого. Цепь жандармов, или как их там называли, сдерживала толпу на площади — по всей видимости, освобождая место для проезда некоей важной персоны.
— Итак, продолжаем, — провозгласил ведущий тоном экскурсовода. — Revenons a nos moutons note 22, так сказать. Перед вами Сараево тысяча девятьсот четырнадцатого года, пятнадцатое июня по юлианскому календарю, или двадцать восьмого июня по григорианскому календарю, — как вам будет угодно. Через два часа сюда подъедет наследник австро-венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд — это его уже давно ожидает ликующая толпа… И, сами понимаете, прозвучат два роковых выстрела члена террористической организации «Молодая Босния», изменившие судьбу мира двадцатого века. «Молодая Босния» выступала за освобождение Боснии и Герцеговины от австро-венгерской оккупации. Своего они, конечно, добились, но вряд ли в том виде, о котором мечтали… Accessio cedit principali note 23. Ведущий выдержал эффектную паузу и продолжил: — Так вот, член «Молодой Боснии» Гаврило Принцип пройдет через несколько минут по этой вот неширокой безлюдной улочке. Вам, здесь присутствующим, предоставляется уникальная возможность изменить сам ход истории. Et voila (justement) comme on ecrit I'histoire note 24, как любил повторять один прославленный философ. Не будет злосчастных выстрелов, поразивших наследника престола и его супругу, не будет Первой мировой войны. Германия не потерпит сокрушительного поражения и не будет унизительного Версальского договора. Соответственно, у немцев не возникнет и желания реванша, не придут к власти нацисты, и, сами понимаете, Вторая мировая война тоже окажется под вопросом. С другой стороны, если не случится злополучных выстрелов в Сараево и Россия не вступит в войну, то Российская империя будет развиваться экономически — у русских, как я понимаю, благополучный тринадцатый год стал притчей во языцех, — не наберут силы революционные настроения, и никаких грандиозных катаклизмов, что вы имели счастье наблюдать, не произойдет. Кто-нибудь остановит бойца «Молодой Боснии», и мир станет другим. Совсем другим. Когда вы выйдете отсюда, вы почти наверняка обнаружите, что никого из ваших друзей и родных попросту не существует в измененной реальности. Да и сами вы всерьез рискуете оказаться в новом мире на птичьих правах ходячих аномалий — пришельцев из другой истории, без роду, без племени в самом буквальном смысле этого слова, ведь и семейная жизнь ваших предков сложится иначе. Зато история двадцатого века не будет такой мрачной и кровопролитной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11