И как бы ни укрывал высокий, в два человеческих роста, забор признаки этой жизни, но утренние песнопения, стук деревянных подошв по камням, перешептывание Непосвященных ему не удержать.
Если, конечно, есть что удерживать.
Сейчас же из-за забора рвалась наружу, панически распарывая свое брюхо об острия частокола, тишина. Ее, эту тишину, дырявила монотонным «ку-ку» растерявшаяся кукушка — да еще скрипела где-то вдалеке дверь на несмазанных петлях: сквозняк, а закрыть некому.
Калитка в воротах тоже была не заперта, и Фриний вошел во внешний двор монастыря, ведя за собой упирающуюся и фыркающую лошадь.
Конечно же, он догадывался, что увидит. И всё равно в первый момент опешил, выпуская из рук поводья и перехватывая поудобнее посох. Хотя понимал: те, кто устроил это, уже далеко.
Первый из трупов лежал рядом с воротами, в небольшой беседке, предназначенной для дежурного привратника. Фриний не узнал его — кто-то из молодых, попавших в обитель уже после того, как он ушел отсюда.
Еще несколько человек замерли в нелепых, неудобных позах рядом с дровяным сараем и у колодца; один — у входа в гостиницу для путников. Дальше — больше: в церкви (служившие всенощную), у колокольни, рядом с крытой галереей, в круговом клуатре…
Кукушка на дереве по-прежнему куковала, изумленно отсчитывая годы, недожитые покойными. Куковала, куковала — и никак не могла остановиться…
В кельях люди выглядели так, будто спали. Фриний даже поверил на мгновение, что кто-то из них мог остаться в живых, и у двух-трех пощупал пульс, точнее, его отсутствие. А потом, уразумев, что неведомые душегубы убивали всех подряд, просто шел по коридорам и вел счет убитым. И искал…
…и боялся найти.
Они были в покоях отца-настоятеля. И, видимо, не дали умертвить себя без боя.
Жорэм Одноногий лежал у самого входа, и на его забрызганных кровью (чужой кровью!) устах змеилась счастливая улыбка. Возможно, в последние минуты своей жизни он вспоминал другие сражения и видел вместо лиц убийц — тех, других, с которыми он бился в раскаленных пустынях Захребетья.
Арьед Ог'Тарнек умер так, как и подобает отцу-настоятелю: безоружным, заслоняя своим телом воспитанника. Видимо, в надежде, что его, воспитанника, не заметят или не тронут, сочтя убитым.
Не вышло: умертвив отца Ог'Тарнека, душегубы сбросили его тело с Птича, потерявшего сознание то ли от ран, то ли от удара головой о стену, и перерезали молодому монаху горло. Чтобы наверняка.
Потому что именно он им и был нужен, только ради Птича и затеяли эту резню неведомые убийцы. Иначе зачем бы они отрезали и забрали с собой Птичевы уши?
Впрочем, он и так, без ушей, был очень похож на своего отца — пусть сам никогда об этом и не узнал, ведь ему, Птичу, монаху Тхалемской обители Лягушки Пестроспинной, никогда не суждено было увидеть Суиттара Двенадцатого.
Видел ли хоть раз короля Тойра? Или он оказался в том положении, когда иного выхода нет, когда любой другой выбор хуже смерти? Именно он проснулся и прибежал в покои отца-настоятеля — это ясно было по тому, как Тойра одет. Он не просто примчался, чтобы сообщить о происходящем, он умудрился привести с собой Птича; а Жорэм, по всей видимости, последние годы был у отца Ог'Тарнека личным слугой. …Они заперлись изнутри и, наверное, наблюдали из окна, как недавние постояльцы монастырской гостиницы шныряют по ночному двору убийственными тенями. Скорее всего к тому времени со всеми, кто находился не в кельях, было покончено, и большая часть душегубов наводила порядок в монашеских обителях, а меньшая следила за воротами, чтобы никто случайно не ускользнул. Ни один не должен был выжить — ни один и не выжил.
И хотя Тойра наверняка мог спастись — во всяком случае, попытаться мог! — он предпочел остаться. И унести с собой во Внешние Пустоты обещанные Фринию ответы.
Сбежал.
Теперь он лежит… (Фриний, спящий в Лабиринте, отчетливо видит худой, хрупкий силуэт, неожиданно беззащитный, но — не жалкий, нет, не жалкий!), лежит лицом вниз. Однако Фриний почему-то уверен, что странный бродячий проповедник улыбается, будто рад наконец-то обретенному покою.
Даже так, в спину ему, долго смотреть невозможно, и чародей растерянно скользит взглядом по беспорядку в покоях отца-настоятеля — кровь везде: на полу, на стенах, на столе… в черной, загустевающей луже плавают священные статуэтки зверобогов, лежит металлическая кружка. Голова вдруг взрывается кислой, перебродившей болью: «Не надо меня делить!»
Цветные полосы, холодные слезы на щеках, повсюду, «раз-гиль-дяй!», «я сделаю так, что он вспомнит в нужный момент, поверьте, брат Гланнах», голый лягушонок, уже было, ты уже приходил сюда, и ты снова пришел, но лихорадка, от которой ты бежал, ей нет границ, она везде, она — мир, который расколот, рассечен на куски, ты сам сделал это, чтобы спасти (мир — от них, себя — от себя), только ты не спасешься, мир не спасется, никто не спасется!..
И холодный (как слезы!) голос, который спрашивает с едва заметным шипением: «Ты знаешь, каково это — быть фистамьенном, голый лягушонок? А?»
* * *
— Смутный мертв, — повторил врачеватель. — Вот уже полгода, как мертв. Но это ничего не меняет. Или, полагаете, я сам оставил то сообщение в «Рыцаре»?
— Вы могли это сделать, — согласился Гвоздь. И, покачав головой, добавил: — Могли, но не делали. А теперь, я так понимаю, повстречали человека, оставившего то сообщение. Он же рассказал вам и о смерти Смутного. И, думаю, научил, что делать дальше, верно?
— Всё запутано, — пробормотал господин Туллэк. — Всё так запутано. Да, мне повезло, я нашел нужного человека. Сейчас он не может предстать перед вами и самостоятельно рассказать о том, что происходит; это за него сделаю я.
Гвоздь покачал головой:
— Не уверен, что хочу знать больше, чем уже знаю. Мы ведь с вами еще в Сьемте выяснили: сны странные мне не снятся, Узел тот мог упасть из-за чего угодно…
— Тот — мог! — с видом победителя воскликнул господин Туллэк. — А скажите, любезный, пока мы находились здесь, у озера, часто у вас болела голова?
— Постоянно…
— Вот!
— …по утрам, с похмелья. И что?
— Постойте-ка, — вмешался Шкиратль, — я не очень понимаю…
— Да, мэтр, объясните наконец маркизу-младшему, с какой целью совершалось это паломничество. А заодно признайтесь: может, вы и его намерены объявить Носителем?
— Вот даже как? — Похоже, Шкиратль и сам кое-что знал о предмете споров. — Да, господин Никкэльр рассказывал, что за Хребтом вы, граф Н'Адер и еще несколько человек увлекались разными смутными идеями; впрочем, он тогда мало ими интересовался и упоминал об этом только ради забавы, как курьезный эпизод.
— А какого мнения придерживаетесь вы сами, молодой человек?
— Я предпочел бы сперва услышать более подробно то, на что намекал господин жонглер.
Дверь в комнату с эффектным грохотом распахнулась.
— И я тоже, господин Туллэк! — заявила с порога графинька — само воплощение попранной справедливости вкупе с неудержимой яростью.
В общем, Гвоздь не завидовал сейчас врачевателю.
Но и не сочувствовал.
Он сел в дальний уголок, налил себе из кувшина кислющего вина и приготовился слушать объяснения господина Туллэка.
* * *
Легкой паутинкой касается щеки змеиный язычок. Сама змея — вот она, свернулась у твоего лица тугими черными кольцами.
«Ты знаешь, каково это быть фистамьенном, голый лягушонок?» — спрашивает.
Она-то точно знает.
Она — фистамьенн.
— Чего ты хочешь? — Так зверобогов не спрашивают: лежа па боку, едва ворочая языком да еще и без должной почтительности. Но Фринию всё равно. Если то, что произошло в монастыре, было сделано по воле Сатьякала, если ни один не должен выжить… то он и не выживет, можно даже не тянуться рукой за посохом.
Но Фриний тянется.
И повторяет:
— Чего ты хочешь?
«А чего хочешь ты? — голос звучит прямо в голове, где-то ближе к затылку, и больно отдается в барабанных перепонках, бьет по ним изнутри. — Чего хочешь ты?»
Это не насмешка, вопрос вполне серьезный — и ответа змея ждет такого же. Язычок продолжает плясать в смертельной близи от лица: захочет ужалить — достаточно будет одного броска и укуса. Фриний неплохо разбирается в змеях, и этот вид, тайяга, — из самых опасных.
«Чего же я хочу?»
Того, разумеется, за чем ехал сюда: ответов на вопросы. И еще — понимает он вдруг, удивляясь невесть откуда пришедшей ярости, — еще отомстить за смерть Тойры, Птича, Жорэма, отца Ог'Тарнека.
«Хорошо, — звучит в голове бесстрастный голос. Глаза от него начинают слезиться, всё время хочется чихнуть. Какой уж там посох! — Хорошо. Ты отомстишь. И получишь ответы на вопросы. А взамен ты сделаешь вот что…»
Фриний слушает — и понимает, что выбора, по сути, у него и нет. Отказаться от сделки с Сатьякалом — это намного страшнее, чем просто смерть.
К тому же условия, которые вшептывает ему в голову змея-фистамьенн, вполне приемлемы, в чем-то они даже совпадают с целями Фрииия.
Но прежде месть! Змея поможет ему отыскать убийц, они уверены, что ушли далеко, что в безопасности. Чтобы догнать их, у Фриния уйдет примерно две недели, а потом он еще долго будет ходить вокруг да около угнездившихся на постоялом дворе душегубов и время от времени подбрасывать им причины для беспокойства: насылать тревожные сны, подливать в умывальник кровь, подкладывать под подушки мертвых птиц.
Трюньильцы — а убийцы были родом именно оттуда — постепенно сходили с ума от переживаний. А Фриний, войдя во вкус, понимал теперь, почему сытый кот не торопится съесть мышь, но играет с нею.
Он обстоятельно выбирал способ, которым умертвит душегубов, а заодно тянул время. Решал, как быть с поручением, переданным змеёй-фистамьенном, и пытался вызнать, чего ждут в Гнук-Шунеке трюньильцы.
Оказалось — дальнейших указаний от своего неведомого повелителя. Один в этой компании был колдуном, но довольно посредственным, Фриния он учуять не мог, тем более предпринять что-либо против него. Когда чародей убедился, что завтра трюньильцы покинут городишко, он принялся действовать.
Спали они по пять человек в двух комнатах; пробравшись в первую, чародей обездвижил всех и первым делом допросил колдуна. Но тот, едва Фриний начал «снимать» с него «броню», умер от разрыва сердца. С остальными четырьмя случилось то же самое.
Их собратьев из другой комнаты Фриний пощадил и дал шанс: расскажете сами — отпущу. Но, видимо, участь, которая грозила им в таком случае, пугала душегубов сильнее, чем вполне реальная смерть здесь и сейчас.
Лишь по косвенным уликам чародей догадался, что трюньильцев, посланных неизвестным господином, было больше. Просто другие, оказавшись в королевстве, сразу же ушли на север и к резне в Тхалемской обители никакого отношения не имели. Поэтому Фриний и не стал тех, других, преследовать; да и неизвестно, позволила бы ему сделать это Змея а проверять длину собственного новообретенного поводка чародей еще не был готов.
Он умертвил всех десятерых и использовал их для изготовления некоторых магических предметов, в том числе огненных браслетов и светящегося черепа. Затем придал трупам такой вид, чтобы каждый понял: здесь побывали жрецы Пестроспинной и покарали покойных за вполне весомые, пусть и не известные этому «каждому» грехи.
Большего не требовалось; теперь Фриний мог — и должен был — приступить к выполнению своей части обещанного: найти тех людей, на которых ему укажет Немигающая, — найти и препроводить в Лабиринт.
Там-то он и получит ответы на свои вопросы, на все сразу.
* * *
…Зачитано было письмо покойного графа, каковое чернявая выслушала вполне сдержанно, за что Гвоздь ее поневоле зауважал.
После письма воспоследовали уже слышанные им некогда объяснения: у озера, мол, должен был ждать какой-то «Смутный», который знает «больше всех», он и разъяснил бы, что к чему и как жить дальше. А теперь вот…
— Теперь всё переменилось. Человек, оставивший условное сообщение в «Рыцаре», видел в городе ученика Смутного. Ученик этот — точно Носитель, и он, кажется, нашел здесь еще одного подобного себе. Моему знакомому удалось подслушать их разговор. Выходит так, что ученик Смутного тоже разыскивает и собирает Носителей — и что он, судя по всему, делает это, подчиняясь воле какого-то из зверобогов.
— Против которых выступал, если память меня не подводит, Смутный, — вставил свой медный «плавник» Гвоздь. — И в чем смысл?
— В том, что Смутный не успел рассказать ученику о его истинной природе; а после смерти учителя тот подпал под влияние Сатьякала.
— …Почему-то не уничтожившего беднягу, а заставившего искать других Носителей. Концы с концами не сходятся, господин врачеватель.
— Сходятся! Смутный давно подозревал, что если собрать всех Носителей в точке раскола, в Лабиринте, — можно изменить мир. Причем не единственным образом. В зависимости от намерений собравшего можно либо возродить Низвергнутого, либо навсегда, окончательно, уничтожить частицы его души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89