И у тебя есть невеста Надя, и у неё была мать, и ты…
— Не-е-ет!
Звериный вопль. И рыдания взахлёб, истерика с воем, потоки слез:
— Нет, я маленький, я Саса, маленькие не водят глузовик.
Пока сестры отпаивали больного валерьянкой, профессор пересел ближе к Юле, взял её под локоть:
— Ну-с, и что вы заметили на этот раз, молодое дарование?
Юля не без труда собрала отрывочные впечатления:
— Честно говоря, мало рассмотрела. Очень уж быстро все произошло. Машину он вспомнил, заслуженная такая трехтонка с разболтанными бортами, бренчали они на ухабах. Потом всплыло лицо, очень характерное, неприятная крысиная мордочка, нос и губы вытянуты вперёд. Этот с крысиной мордочкой сказал: “Ничего, Сашка, не так уж мы набрались”. И потом он же трясёт этого Сашу за плечо, тащит за руку из кабины и кричит: “Смотри, Сашка, что ты наделал”. И куча тряпья на дороге. Возможно, это человек. Больше ничего.
— Нетрудно придумать после моих объяснений, — заметила Анна Львовна скептически.
Но лицо профессора выражало живой интерес:
— За какую руку тащили Сашу? За какое плечо трясли?
— За эту! — Юля ткнула себя в правое плечо. — За правую. И вытащили направо.
— Вот вы и напутали, милая, — вмешалась докторша. — Шофёр сидит слева, его налево должны были вытаскивать. Не хватило у вас воображения.
Профессор остановил её жестом:
— Припоминайте, дарование, все детали. Сашу из-за руля вытаскивали направо?
Юля придирчиво проверила картинки, мелькнувшие в мозгу больного.
— Руля он не вспоминал, В памяти было: трясут за плечо, перед глазами стекло, за стеклом тёмные кусты. Почему кусты? Наверное, машина стоит боком, носом к кювету. Кювет, освещённый фарами. И это крысиное лицо. Больше ничего. Нет, руля не было.
Профессор забегал по кабинету в непонятном волнении. Потом остановился, выхватил из портфеля фотографию.
— Последнее испытание. Который?
На фото был изображён выпуск какого-то училища. Как водится, в среднем ряду сидели на стульях преподаватели. У их ног лежали, рядом с ними сидели, а за спиной стояли парни в чёрных форменных куртках. Юля без труда нашла Сашу в заднем ряду, а крысиную мордочку среди лежащих на переднем плане.
— Вот он!
Профессор развёл руками:
— Ну, дарование, что-то в вас есть. Этого вы не могли знать, этого я сам не знал до сегодняшнего утра. Следователь мне по телефону сказал. Именно так и размотали. Кто-то из деревенских припомнил, что Сашу вытаскивали из кабины через правую дверцу, стало быть, едва ли он сидел за рулём, а если не он сидел за рулём…
Круто повернувшись на каблуках, Леонид Данилович подошёл к всхлипывающему больному, положил ему руки на плечи:
— Встань, Саша. Слушай меня внимательно. Ты не виноват. Машину вёл Дроздов, твой напарник. Это он сшиб Надину маму — Дроздов, а не ты. Сшиб и хотел свалить вину на тебя. Но его изобличили, он признался. Ты не виноват. Можешь вернуться в колхоз. И Надя на тебя не в обиде. Ты не виноват.
— Да ну? — сказал больной. — Это правда, доктор?
Исцеление произошло на глазах, словно врач был чудотворцем. Плаксивая гримаса обиженного ребёнка сползла с лица мужчины, сползла словно маска, словно бумажка с переводной картинки; мимика стала нормальной, голос твёрдым, с ясным раскатистым “р”. Так клоун, сходя со сцены, стирает шутовской грим — балаганная роль кончена.
— Уведите и дайте снотворного, — распорядился профессор. Анна Львовна бурно восхищалась и превозносила профессора, Кеша пожал ему руку, сестры смотрели с умилением. Юля подумала, что, не будь педагогического, пошла бы она в медицинский, стала бы врачом, и лучше всего психиатром. Такое великое дело — помогать больным встать на ноги, нечеловека сделать человеком. Не в том ли смысл папиного аппарата, чтобы помогать медикам? Впрочем, сегодня не аппарат помог.
Истину раскопал следователь, а профессор излечил чудесно.
И тут Кеша вторгся в паузу:
— Леонид Данилович, но вы собирались показать работу вашего ума.
— Да-да, собирался. Собирался, обещал и выполню. За удачу не решаюсь, но усилия приложу. А вы, Анна Львовна, подберите мне какого-нибудь новичка, из тех, кого я ещё не обследовал. Желательно, сомнительный случай. Есть у вас сомнительные, Анна Львовна?
Докторша засуетилась с готовностью:
— Есть, Леонид Данилович, как бы нарочно для вас, Леонид Данилович. Ярко выраженные симптомы: манерность речи, разорванность мышления, бредовые сверхидеи, лжеузнавание. И вместе с тем адекватная мимика, открыт, социален, в быту опрятен, чистит зубы. Приведите Стодоленко из девятой палаты, сестра.
— А вы, дарование, приготовьтесь, — сказал профессор, садясь подле Юли. — Старайтесь следить за мной, не за больным. Ну, если за двумя умами уследите, тоже не скверно. Но, что у больного заметите, не говорите… Про себя держите. Запоминайте, потом скажете.
На этот раз нянька привела статного черноглазого юношу с модной бородкой. Он был бы даже красив, если бы не стриженная под машинку голова. Окинув быстрым взглядом присутствующих, юноша ещё на пороге обратился с речью к Юле:
— Вам очень повезло, незнакомка, что вы встретили меня на своём жизненном пути. Отныне ваше счастье в надёжных руках. Да, именно я, Валентин Первый, король любви, властелин любви, парламент любви, любвеиндел этого мира. Вы прелестны, не отрицайте, не отпирайтесь, не отнекивайтесь. У вас удивительные глаза, ваши щеки так мило краснеют — это не укроется от моего зоркого взора, призора, подзора. Валентин Первый, король любви, любвеиндел. Ваше счастье определено и утверждено астрологически, амурологически, генеологически, гетерологически, армоастрогеологически…
В таком духе он плёл минут десять, нанизывая слова, осмысленные и бессмысленные. И те же слова отдавались в его мозгу чуть шепелявым эхом. Но всё-таки он устал, перевёл дух, и, как обычно, в паузе громко прозвучали побочные мысли.
“Девчонку-то я охмурил, — думал он, — выложил все приметы, как в учебнике. Анюта не распознала — практикантке куда же? Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам ещё порцию…”
Юля обернулась к профессору, даже рот раскрыла, чтобы сказать: “Готово, все ясно!” Но Леонид Данилович остановил её жестом, и на свой лоб показал: “Сюда обратите внимание”.
Мнимый больной продолжал плести своё — о короле любви.
— Прекрати, Валентин, — сказал профессор чётко.
Тот сбился, кинул на него быстрый взгляд, вспомнил, что он не должен слышать замечаний, и понёс своё. Профессор прервал его на полуслове:
— Валентин, довольно! Мы уже разобрались: твой случай не медицинский, а судебно-медицинский. Ты вменяем, за все свои художества ответишь по закону. Какие у него художества, Анна Львовна?
— Несколько раз задержан за спекуляцию, — подсказала докторша.
Когда короля любви увели в палату, профессор обратился к Юле:
— Ну-с, молодое дарование, каков ваш диагноз?
— Симулянт.
— Почему вы так решили?
— Я не решала, я слышала: “Девчонку-то я охмурил, выложил все приметы, как в учебнике. Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам ещё порцию”.
— Ну-ну, допустим. Но я такого не слышал. Почему же я решил, что он симулянт. Как работала моя интуиция?
— Мне не так легко передать мои впечатления, — сказала Юля. — Все это так мелькает. Вы смотрели на него пристально, в голове держали его лицо. Внимание перемещалось, выделяло то уши, то подбородок, то цвет кожи, то голос. Всплывали отдельные слова: “мутичность”, “резонёрство”, “открытость”… Лицо поворачивалось, как будто прикладывалось к каким-то теням. Потом всплыло совсем другое лицо, но с такой же тонкой шеей, мальчишеской. Кто-то громко сказал “адекватность”. И ещё одно лицо появилось, удлинённое, с густыми седыми усами, как бы обрубленными. После этого вы крикнули: “Прекрати, Валентин!” И когда он осёкся, подумали: “Эмоции адекватные, так и следовало ожидать!”
Профессор слушал, ловя каждое слово, всплескивая руками, даже встал от волнения.
— Дарование, я потрясён. Вы феномен, подлинный феномен? Это поразительно интересно, то, что вы рассказывали. Да, именно так шли мои мысли, хотя отчёта я не отдавал себе. Кто же может напряжённо думать и одновременно регистрировать думы? Да, я напряжённо всматривался в него, думал, на кого он похож. Кто же это такой, с тонкой шеей? А-а, вспомнил: когда я был ещё студиозусом, нам демонстрировали новобранца, уклоняющегося от службы, — он тоже симулировал шизофрению. Мой учитель демонстрировал — это он седоусый. И он говорил: “Симуляция шизофрении редка — её трудно симулировать. И в таких случаях обращайте внимание на адекватность эмоций, на соответствие чувств, иначе говоря. Шизофреник погружён в свои мысли, его трудно испугать, огорчить, смутить. Настоящий больной не испугался бы ответственности, у него сверхидея — он король любви, он всюду приносит счастье”. Значит, вы говорите, что я всматривался в больного. И прикладывал к каким-то теням, так и этак поворачивая. Удивительно интересно! Что же это за тени? Вероятно, эталоны памяти. Значит, такова система узнавания — прикладывание к эталонам памяти. Опыт — обилие эталонов. Интуиция — мгновенное использование множества эталонов. Потрясающе любопытно! Но это надо проверить, проверить много раз, на различных мозгах. Надеюсь, вы не оставите меня, дарование? Мы должны провести много-много опытов. Это только самое начало нашей работы… Он снова и снова выспрашивал Юлю, восхищался, просил все припомнить и записать, твердил, что всё это очень важно, очень спорно и остро необходимо. Взял слово приезжать каждое воскресенье, с энтузиазмом выслушал идею изучения гениев, дополнил список, обещал поискать талантливых людей среди своих знакомых, уговорить их отдать свои головы для прослушивания, проводил Юлю до ворот, даже руку ей поцеловал на прощание…
И в последнюю минуту сорвался.
Вёл-то он себя превосходно, держался корректно, ни одного слова не позволил себе непочтительного. А простившись, подумал: “Зря отпускаю я её. Не девушка — золотое дно для учёного, источник десятка диссертаций. Умный человек держал бы её при себе, в своём отделении, в больнице. В сущности, на чём прославился Кандинский? Больные у него были с медицинским образованием, вылечились, написали для него подробнейшие воспоминания о своих бредовых идеях. Он — Кандинский, я — Сосновский. И для меня, и для науки полезнее было бы поместить эту девушку в палату. И в сущности, не без оснований. Конечно, она за пределами нормальности. Поискать — наверняка найдутся отклонения. Пока выяснится, пока уточнится — вот и материал наберём. Решительный человек на моем месте… Позвать санитаров, что ли? Да нет, Леонид Данилович, это уже подлость, это за гранью приличного поведения. Уж лучше поухаживай. В молодости ты умел…”
— Ничего не выйдет, — сказала Юля. — Это уже за гранью.
Как покраснел профессор! Юля никогда не видала, чтобы пожилые люди могли так по-детски краснеть. Щеки запылали, уши зарделись. В два прыжка он догнал Юлю, схватил её за руки:
— Вы не должны сердиться, Юля. Это совсем не так. Ну мало ли что в голову взбредёт! Это неправильные мысли, я их отбросил, вы же слышали, что отбросил. Вы не имеете права сердиться, опасный вы человек, вы обязаны меня простить. Ну хотите, я на колени стану прямо в пыль как есть, в халате…
Обратный путь. Та же дорога наискосок через картофельное поле. Только теперь на ней не ручей голов, а усталые одиночки. Усталые, подавленные, сгорбленные. Грустно после свидания с ненормальными родственниками.
— Что он подумал? За что просил прощения? — допытывался Кеша.
Лишь отойдя на километр, Юля рассказала ему о невольных мыслях профессора, Кеша был возмущён, хотел тут же бежать назад, объясняться, требовать… А что требовать? Юля с трудом удержала Кешу. Извинения получены… А что ещё? На дуэль вызывать, что ли? На скальпелях и стетоскопах?
— И если он хочет ухаживать, почему вы должны препятствовать? Какие у вас права? — сказала она с вызовом.
Кеша не мог спорить.
Потом они долго ждали на платформе. Юля сказала:
— И все же я правильно сказала вам, что мысли читать ни к чему. Симе вашей я не помогла и врачам тоже не помогла, в сущности. Без меня следователь разоблачил этого Дроздова, без меня медики ставили диагноз. Что я сделала самостоятельно? Леонида Даниловича вогнала в краску? Зачем? Он дельный специалист, опытный, отзывчивый, с живым умом, чуткий к новизне. Пакость ему пришла в голову. Так нечаянно же! Разве можно удержать мысли? Помните случай из истории Хаджи Насреддина: “Вы станете бессмертными, если не будете думать о белой обезьяне”. Попробуйте удержаться. Сама влезет в голову.
Трубила электричка, проносясь мимо осенних, уже тронутых желтизной, поредевших рощ. Женщины на соседних скамейках привычно толковали о курсах аминазина и инсулиновом шоке, синдромах, симптомах, терапии растормаживающей и терапии успокаивающей.
— Надо научиться удерживаться, — упрямо твердил Кеша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9
— Не-е-ет!
Звериный вопль. И рыдания взахлёб, истерика с воем, потоки слез:
— Нет, я маленький, я Саса, маленькие не водят глузовик.
Пока сестры отпаивали больного валерьянкой, профессор пересел ближе к Юле, взял её под локоть:
— Ну-с, и что вы заметили на этот раз, молодое дарование?
Юля не без труда собрала отрывочные впечатления:
— Честно говоря, мало рассмотрела. Очень уж быстро все произошло. Машину он вспомнил, заслуженная такая трехтонка с разболтанными бортами, бренчали они на ухабах. Потом всплыло лицо, очень характерное, неприятная крысиная мордочка, нос и губы вытянуты вперёд. Этот с крысиной мордочкой сказал: “Ничего, Сашка, не так уж мы набрались”. И потом он же трясёт этого Сашу за плечо, тащит за руку из кабины и кричит: “Смотри, Сашка, что ты наделал”. И куча тряпья на дороге. Возможно, это человек. Больше ничего.
— Нетрудно придумать после моих объяснений, — заметила Анна Львовна скептически.
Но лицо профессора выражало живой интерес:
— За какую руку тащили Сашу? За какое плечо трясли?
— За эту! — Юля ткнула себя в правое плечо. — За правую. И вытащили направо.
— Вот вы и напутали, милая, — вмешалась докторша. — Шофёр сидит слева, его налево должны были вытаскивать. Не хватило у вас воображения.
Профессор остановил её жестом:
— Припоминайте, дарование, все детали. Сашу из-за руля вытаскивали направо?
Юля придирчиво проверила картинки, мелькнувшие в мозгу больного.
— Руля он не вспоминал, В памяти было: трясут за плечо, перед глазами стекло, за стеклом тёмные кусты. Почему кусты? Наверное, машина стоит боком, носом к кювету. Кювет, освещённый фарами. И это крысиное лицо. Больше ничего. Нет, руля не было.
Профессор забегал по кабинету в непонятном волнении. Потом остановился, выхватил из портфеля фотографию.
— Последнее испытание. Который?
На фото был изображён выпуск какого-то училища. Как водится, в среднем ряду сидели на стульях преподаватели. У их ног лежали, рядом с ними сидели, а за спиной стояли парни в чёрных форменных куртках. Юля без труда нашла Сашу в заднем ряду, а крысиную мордочку среди лежащих на переднем плане.
— Вот он!
Профессор развёл руками:
— Ну, дарование, что-то в вас есть. Этого вы не могли знать, этого я сам не знал до сегодняшнего утра. Следователь мне по телефону сказал. Именно так и размотали. Кто-то из деревенских припомнил, что Сашу вытаскивали из кабины через правую дверцу, стало быть, едва ли он сидел за рулём, а если не он сидел за рулём…
Круто повернувшись на каблуках, Леонид Данилович подошёл к всхлипывающему больному, положил ему руки на плечи:
— Встань, Саша. Слушай меня внимательно. Ты не виноват. Машину вёл Дроздов, твой напарник. Это он сшиб Надину маму — Дроздов, а не ты. Сшиб и хотел свалить вину на тебя. Но его изобличили, он признался. Ты не виноват. Можешь вернуться в колхоз. И Надя на тебя не в обиде. Ты не виноват.
— Да ну? — сказал больной. — Это правда, доктор?
Исцеление произошло на глазах, словно врач был чудотворцем. Плаксивая гримаса обиженного ребёнка сползла с лица мужчины, сползла словно маска, словно бумажка с переводной картинки; мимика стала нормальной, голос твёрдым, с ясным раскатистым “р”. Так клоун, сходя со сцены, стирает шутовской грим — балаганная роль кончена.
— Уведите и дайте снотворного, — распорядился профессор. Анна Львовна бурно восхищалась и превозносила профессора, Кеша пожал ему руку, сестры смотрели с умилением. Юля подумала, что, не будь педагогического, пошла бы она в медицинский, стала бы врачом, и лучше всего психиатром. Такое великое дело — помогать больным встать на ноги, нечеловека сделать человеком. Не в том ли смысл папиного аппарата, чтобы помогать медикам? Впрочем, сегодня не аппарат помог.
Истину раскопал следователь, а профессор излечил чудесно.
И тут Кеша вторгся в паузу:
— Леонид Данилович, но вы собирались показать работу вашего ума.
— Да-да, собирался. Собирался, обещал и выполню. За удачу не решаюсь, но усилия приложу. А вы, Анна Львовна, подберите мне какого-нибудь новичка, из тех, кого я ещё не обследовал. Желательно, сомнительный случай. Есть у вас сомнительные, Анна Львовна?
Докторша засуетилась с готовностью:
— Есть, Леонид Данилович, как бы нарочно для вас, Леонид Данилович. Ярко выраженные симптомы: манерность речи, разорванность мышления, бредовые сверхидеи, лжеузнавание. И вместе с тем адекватная мимика, открыт, социален, в быту опрятен, чистит зубы. Приведите Стодоленко из девятой палаты, сестра.
— А вы, дарование, приготовьтесь, — сказал профессор, садясь подле Юли. — Старайтесь следить за мной, не за больным. Ну, если за двумя умами уследите, тоже не скверно. Но, что у больного заметите, не говорите… Про себя держите. Запоминайте, потом скажете.
На этот раз нянька привела статного черноглазого юношу с модной бородкой. Он был бы даже красив, если бы не стриженная под машинку голова. Окинув быстрым взглядом присутствующих, юноша ещё на пороге обратился с речью к Юле:
— Вам очень повезло, незнакомка, что вы встретили меня на своём жизненном пути. Отныне ваше счастье в надёжных руках. Да, именно я, Валентин Первый, король любви, властелин любви, парламент любви, любвеиндел этого мира. Вы прелестны, не отрицайте, не отпирайтесь, не отнекивайтесь. У вас удивительные глаза, ваши щеки так мило краснеют — это не укроется от моего зоркого взора, призора, подзора. Валентин Первый, король любви, любвеиндел. Ваше счастье определено и утверждено астрологически, амурологически, генеологически, гетерологически, армоастрогеологически…
В таком духе он плёл минут десять, нанизывая слова, осмысленные и бессмысленные. И те же слова отдавались в его мозгу чуть шепелявым эхом. Но всё-таки он устал, перевёл дух, и, как обычно, в паузе громко прозвучали побочные мысли.
“Девчонку-то я охмурил, — думал он, — выложил все приметы, как в учебнике. Анюта не распознала — практикантке куда же? Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам ещё порцию…”
Юля обернулась к профессору, даже рот раскрыла, чтобы сказать: “Готово, все ясно!” Но Леонид Данилович остановил её жестом, и на свой лоб показал: “Сюда обратите внимание”.
Мнимый больной продолжал плести своё — о короле любви.
— Прекрати, Валентин, — сказал профессор чётко.
Тот сбился, кинул на него быстрый взгляд, вспомнил, что он не должен слышать замечаний, и понёс своё. Профессор прервал его на полуслове:
— Валентин, довольно! Мы уже разобрались: твой случай не медицинский, а судебно-медицинский. Ты вменяем, за все свои художества ответишь по закону. Какие у него художества, Анна Львовна?
— Несколько раз задержан за спекуляцию, — подсказала докторша.
Когда короля любви увели в палату, профессор обратился к Юле:
— Ну-с, молодое дарование, каков ваш диагноз?
— Симулянт.
— Почему вы так решили?
— Я не решала, я слышала: “Девчонку-то я охмурил, выложил все приметы, как в учебнике. Мужчина меня тревожит. Ладно, выдам ещё порцию”.
— Ну-ну, допустим. Но я такого не слышал. Почему же я решил, что он симулянт. Как работала моя интуиция?
— Мне не так легко передать мои впечатления, — сказала Юля. — Все это так мелькает. Вы смотрели на него пристально, в голове держали его лицо. Внимание перемещалось, выделяло то уши, то подбородок, то цвет кожи, то голос. Всплывали отдельные слова: “мутичность”, “резонёрство”, “открытость”… Лицо поворачивалось, как будто прикладывалось к каким-то теням. Потом всплыло совсем другое лицо, но с такой же тонкой шеей, мальчишеской. Кто-то громко сказал “адекватность”. И ещё одно лицо появилось, удлинённое, с густыми седыми усами, как бы обрубленными. После этого вы крикнули: “Прекрати, Валентин!” И когда он осёкся, подумали: “Эмоции адекватные, так и следовало ожидать!”
Профессор слушал, ловя каждое слово, всплескивая руками, даже встал от волнения.
— Дарование, я потрясён. Вы феномен, подлинный феномен? Это поразительно интересно, то, что вы рассказывали. Да, именно так шли мои мысли, хотя отчёта я не отдавал себе. Кто же может напряжённо думать и одновременно регистрировать думы? Да, я напряжённо всматривался в него, думал, на кого он похож. Кто же это такой, с тонкой шеей? А-а, вспомнил: когда я был ещё студиозусом, нам демонстрировали новобранца, уклоняющегося от службы, — он тоже симулировал шизофрению. Мой учитель демонстрировал — это он седоусый. И он говорил: “Симуляция шизофрении редка — её трудно симулировать. И в таких случаях обращайте внимание на адекватность эмоций, на соответствие чувств, иначе говоря. Шизофреник погружён в свои мысли, его трудно испугать, огорчить, смутить. Настоящий больной не испугался бы ответственности, у него сверхидея — он король любви, он всюду приносит счастье”. Значит, вы говорите, что я всматривался в больного. И прикладывал к каким-то теням, так и этак поворачивая. Удивительно интересно! Что же это за тени? Вероятно, эталоны памяти. Значит, такова система узнавания — прикладывание к эталонам памяти. Опыт — обилие эталонов. Интуиция — мгновенное использование множества эталонов. Потрясающе любопытно! Но это надо проверить, проверить много раз, на различных мозгах. Надеюсь, вы не оставите меня, дарование? Мы должны провести много-много опытов. Это только самое начало нашей работы… Он снова и снова выспрашивал Юлю, восхищался, просил все припомнить и записать, твердил, что всё это очень важно, очень спорно и остро необходимо. Взял слово приезжать каждое воскресенье, с энтузиазмом выслушал идею изучения гениев, дополнил список, обещал поискать талантливых людей среди своих знакомых, уговорить их отдать свои головы для прослушивания, проводил Юлю до ворот, даже руку ей поцеловал на прощание…
И в последнюю минуту сорвался.
Вёл-то он себя превосходно, держался корректно, ни одного слова не позволил себе непочтительного. А простившись, подумал: “Зря отпускаю я её. Не девушка — золотое дно для учёного, источник десятка диссертаций. Умный человек держал бы её при себе, в своём отделении, в больнице. В сущности, на чём прославился Кандинский? Больные у него были с медицинским образованием, вылечились, написали для него подробнейшие воспоминания о своих бредовых идеях. Он — Кандинский, я — Сосновский. И для меня, и для науки полезнее было бы поместить эту девушку в палату. И в сущности, не без оснований. Конечно, она за пределами нормальности. Поискать — наверняка найдутся отклонения. Пока выяснится, пока уточнится — вот и материал наберём. Решительный человек на моем месте… Позвать санитаров, что ли? Да нет, Леонид Данилович, это уже подлость, это за гранью приличного поведения. Уж лучше поухаживай. В молодости ты умел…”
— Ничего не выйдет, — сказала Юля. — Это уже за гранью.
Как покраснел профессор! Юля никогда не видала, чтобы пожилые люди могли так по-детски краснеть. Щеки запылали, уши зарделись. В два прыжка он догнал Юлю, схватил её за руки:
— Вы не должны сердиться, Юля. Это совсем не так. Ну мало ли что в голову взбредёт! Это неправильные мысли, я их отбросил, вы же слышали, что отбросил. Вы не имеете права сердиться, опасный вы человек, вы обязаны меня простить. Ну хотите, я на колени стану прямо в пыль как есть, в халате…
Обратный путь. Та же дорога наискосок через картофельное поле. Только теперь на ней не ручей голов, а усталые одиночки. Усталые, подавленные, сгорбленные. Грустно после свидания с ненормальными родственниками.
— Что он подумал? За что просил прощения? — допытывался Кеша.
Лишь отойдя на километр, Юля рассказала ему о невольных мыслях профессора, Кеша был возмущён, хотел тут же бежать назад, объясняться, требовать… А что требовать? Юля с трудом удержала Кешу. Извинения получены… А что ещё? На дуэль вызывать, что ли? На скальпелях и стетоскопах?
— И если он хочет ухаживать, почему вы должны препятствовать? Какие у вас права? — сказала она с вызовом.
Кеша не мог спорить.
Потом они долго ждали на платформе. Юля сказала:
— И все же я правильно сказала вам, что мысли читать ни к чему. Симе вашей я не помогла и врачам тоже не помогла, в сущности. Без меня следователь разоблачил этого Дроздова, без меня медики ставили диагноз. Что я сделала самостоятельно? Леонида Даниловича вогнала в краску? Зачем? Он дельный специалист, опытный, отзывчивый, с живым умом, чуткий к новизне. Пакость ему пришла в голову. Так нечаянно же! Разве можно удержать мысли? Помните случай из истории Хаджи Насреддина: “Вы станете бессмертными, если не будете думать о белой обезьяне”. Попробуйте удержаться. Сама влезет в голову.
Трубила электричка, проносясь мимо осенних, уже тронутых желтизной, поредевших рощ. Женщины на соседних скамейках привычно толковали о курсах аминазина и инсулиновом шоке, синдромах, симптомах, терапии растормаживающей и терапии успокаивающей.
— Надо научиться удерживаться, — упрямо твердил Кеша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9