Хорошо ещё, что дорога была пустынной, впереди никого. Только за нами шли две машины, не отставая и не обгоняя. Почему не обгоняли? Джереми не гнал, вёл свою “паризьен” неторопливо. Может быть, у них ночью не разрешается обгонять? Я не спросил — уже отчаялся вытянуть объяснение.
На каком-то повороте Джереми притормозил, встал на обочине, вышел, поднял капот. Машина, шедшая сзади вплотную, обошла нас и остановилась тоже; из неё вышли двое: массивный толстяк с гаечным ключом и худощавый в плаще. “Взаимопомощь”, — подумал я. И даже упрекнуть себя успел: вот, мол, осуждал их обычай, думал, что тут каждый за себя, плавай на свой риск, выбирайся как можешь. А Джереми встал на обочину, и тут же ему спешат на помощь.
И тут я увидел, что Джереми поднял руки вверх, а толстяк хлопает его по карманам — так оружие ищут обыскивающие.
— Руки вверх! — крикнул Джереми мне. — Это гангстеры. Стреляют без предупреждения.
Позже я спрашивал себя, почему я сдался так безропотно, не пытался ни удрать, ни сопротивляться. В такие моменты не успеваешь рассудить, действуешь инстинктивно, чувства диктуют. Я чувствовал себя неуверенным гостем в чужой стране. Меня вёз хозяин. И если он, хозяин, поднял руки вверх, видимо, так и полагается. Таков обычай.
Но хотя Джереми руки поднял, всё-таки его стукнули по голове ключом. Мне показалось, что стукнули не очень сильно, однако он свалился разом, как тренировочный мешок, я бы сказал: с готовностью свалился. Толстяк подхватил его за шиворот и поволок в свою машину. Тощий, в плаще, сел на место Джереми за руль. Откуда-то появился ещё один — с перебитым носом, как у бывшего боксёра. Он плюхнулся на заднее сиденье и дуло автомата упёр в мой затылок.
— Только без глупостей, парень, — буркнул он. — Руки вверх держи.
Машина рванулась с места и понеслась вперёд. Мчалась минут десять, потом резко развернулась и помчалась назад, кажется, по той же дороге. Ещё минут десять неслась, а может быть, одну минуту. Когда холодная сталь у тебя на затылке, минуты кажутся очень длинными. Потом мы свернули с асфальта и по ухабистому спуску поползли куда-то вниз. Что я ощущал? Ни гнева, ни досады, ни страха. Почему-то все чувства подавило любопытство. Везут меня неведомо куда, будут требовать неведомо что. И надо будет мне, обыкновенному негероическому гражданину, проявлять достоинство и стойкость, как экипажу судна, захваченного пиратами. р
Сумею ли я проявить стойкость? Даже любопытно. Что-то будет?
Был мордобой.
— Дай ему, чтобы не сопел, — сказал главарь.
И массивный толстяк, тот, что волок инспектора за шиворот, как котёнка, размахнулся кулачищем…
Половину ночи шёл я к этому финалу. Сначала меня везли на машине по каким-то ухабам, потом высадили, завязали глаза, руки скрутили за спиной и, уперев автомат меж лопаток, повели куда-то вниз по каменистой дорожке. Очень сложно ходить по перекатывающимся камешкам с завязанными глазами. Через некоторое время послышался плеск, запахло гниющими водорослями и солёной водой — букетом моря. Я подивился, как же это мы ухитрились попасть к морю. Выехали из Монреаля как будто на запад, а море лежит на востоке. Стало быть, я оказался южнее Квебека. Или есть солёные озера внутри страны? Что-то не припомню.
Все так же направляя дулом автомата, меня втолкнули на какую-то площадку, шаткую и сырую. Я тут же повалился на мокрые доски. Вокруг плескало и брызгало. Зататакал мотор, шлёпать и брызгать стало сильнее, доски мои заплясали… и плясали ещё часа два. А может быть, и тут я преувеличиваю время. Минуты очень длинны, когда тебя с завязанными глазами везут на моторном ботике неведомо куда.
Я все думал: сумею ли выдержать характер? Готовил возмущённые речи, не без труда составляя длинные английские фразы в уме. В конце концов решил, что самое убедительное — быть кратким. Надо твердить одно: “Я иностранец. Я гражданин Советского Союза. Я требую, чтобы меня доставили в консульство”. Вот и все.
Наконец пляска на волнах прекратилась, судёнышко заскользило по тихой воде. Послышались выкрики, относящиеся к причаливанию: “Держи! Крепи! Сюда кидай, разиня!” Стукнули сходни. Ведомый все тем же дулом, я с трудом выбрался на неподвижный настил. Пахло бензином, масляной краской, свежей ночной листвой, вермутом и почему-то женскими духами. Я подумал, что буду иметь дело с какими-то мелкими преступниками — с контрабандистами, возможно. Едва ли тут политическое похищение. Политические ловушки пахнут мокрыми шинелями и крепким табаком. Не духами, во всяком случае.
И когда мне развязали глаза, я увидел, что действительно нахожусь в частном доме, в большой комнате, которая в Канаде считается за полторы (там даже в объявлениях пишут: “Сдаётся квартира, в 1 /, 2 /, 3 /комнаты”). Полторы комнаты — это гостиная плюс ниша с электрической плитой, холодильником и шкафчиком для посуды. Вот в этой половинке и расселись, расставив бутылки, стаканы и сифоны с содовой, толстяк (“Гора Мяса” — назвал я его мысленно), Перебитый Нос и Плащ. А против них верхом на стуле сидел ещё четвёртый, старик лет шестидесяти, щупленький, с непомерно короткими ручками, одетый с подчёркнутой аккуратностью, до синевы выбритый, с прямым пробором в редеющих волосах, даже наманикюренный. Он-то и оказался зачинщиком.
— Так это и есть чудо-сыщик? — спросил он, глядя на меня с презрительным сомнением.
Я сказал:
— Я гражданин Советского Союза. Я требую, чтобы меня немедленно доставили в консульство.
— Дай ему, чтобы не сопел, — сказал щупленький.
Толстяк, Гора Мяса, привстал, размахнулся своим кулачищем. Но недаром я работал с милицией два месяца. Кое-чему научился там. Я Ударил ногой… по всем правилам самбо. Толстяк взвыл и откатился в угол. Впрочем, я тоже упал, потому что тут же меня хлестнуло кнутом по ноге, по той единственной, на которой я стоял, ударяя.
— А я умею стрелять, — сказал щупленький, помахивая дымящимся пистолетом.
Я сидел на полу. На брюках пониже кармана расплывалось липкое пятно. Жгло невыносимо.
— Дай ему! — повторил чистюля. — Нет, не ты, Боб, ты убьёшь со зла. Дай ему, Боксёр.
Надеюсь, читатели, никогда вам не придётся испытать такого. Очень это скверно, когда тебя бьют сапогами куда попало, связав предварительно руки. Это даже не очень больно, больно только в первый момент. Это обидно и унизительно. Ты человеком себя не чувствуешь. Человек — это борец за жизнь, а ты — мешок для тренировочного битья. И обидно, и до слез себя жалко: вот был у мамы любимый сын, ухоженный, взлелеянный, был примерный ученик, отличник учёбы, аспирант на государственной стипендии, гордость педагогов, будущий научный работник с редкой специальностью, владелец уникального дара, для всего человечества важного. И что он сейчас? Мешок для битья.
— Хватит, Боксёр. Я с ним поговорить хочу.
— Я требую, чтобы меня доставили в консульство…
— Какие консулы у нас в Мэне? Первый раз слышу. Дурачок нам попался какой-то несообразительный. Добавь ему ещё, Боксёр, чтобы шарики вертелись лучше.
Бьют, бьют, перекатывают по полу. Головой мотаю, прячу лицо от сапог.
Уже погодя, когда битьё кончилось, начинаю соображать. Почему помянут Мэн? Мэн вовсе не в Канаде, это один из американских штатов, крайний северо-восточный. И, кстати, он на берегу океана. Неужели меня завезли в Мэн? Когда же мы пересекали границу? По морю её обошли, что ли? А не тогда ли, когда Джереми показывал документы у шлагбаума?
— Стоп, Боксёр, дай ему отдохнуть. Слушай, суперсыщик, теперь я задаю вопросы. Это правда, что ты нюхом чуешь криминал, как пёс идёшь по следу? Правда? А не можешь ли ты разнюхать что-нибудь полезное: сундук с золотом или бумажник с долларами в чужом кармане? Мы потерпели убытки на тебе, нам нужна компенсация.
За моей спиной послышалось невнятное мычание. Главарь шайки вскинул глаза:
— Ну что там? Выньте кляп, пусть говорит.
— Босс, — сказал хриплый голос, откашлявшись, — эту ищейку надо убрать. Он всех нас уже запомнил своим проклятым носом, всё равно как отпечатки пальцев снял. От него не избавишься, узнает в любой маске.
Так мало слов, так много стало ясным сразу.
Хриплый голос принадлежал Джереми, моему гиду-консультанту. Стало быть, он был не только полицейским чином, но и членом этой шайки, вероятно, пособничал при похищении картин, а когда я нашёл их, предупредил главного вора и помог ему скрыться. И вот теперь,. опасаясь, что я “все разнюхаю своим распроклятым носом”, увёз меня в логово шайки. И убеждал убрать меня, убить как опасного свидетеля.
— Пусть покроет убытки. Пусть поработает на нас своим носом, — сказал босс. — От мёртвых прибыли нет.
— От живого может быть вред, — настаивал предатель. — Он нас всех запомнил, этот гибрид, помесь человека с лягавой.
— Я заставлю его молчать. У меня длинные руки. (Довольно комичное утверждение со стороны короткорукого старичка).
— Босс, не забывай, что он советский. Как ты его достанешь в Москве? Это и ФБР не под силу.
Главарь задумался. На моих глазах решался вопрос: сейчас меня убьют или немного погодя? Пассивность была бы губительной.
— У меня особое чутьё временно, — сказал я. — Я могу его ликвидировать. Даже собирался ликвидировать. Могу это сделать хотя бы сейчас.
— Кто тебе поверит?
— Глазами будет видно. Нос у меня изменит форму. Будет нормальный, тонкий, даже с горбинкой.
Не ведал я, что это пустяковое замечание решит мою судьбу. Когда все зависит от одного слова, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
— Совсем другой нос? — вскричал визгливый женский голос где-то у меня за спиной. — Красивый нос, тонкий и с горбинкой?
На сцене появилось новое действующее лицо: пышная женщина лет около сорока с красным лицом, как бы пылающими щеками, жирными, ярко намазанными губами и невзрачным носом-пуговкой. Она выскочила вперёд, и у всех мужчин разом изменилось выражение. На лице у главаря, державшегося этаким властным Наполеоном, появилась заискивающая угодливость. Видимо, пьшнотелая красавица, жена или возлюбленная, очень нравилась ему, щупленькому коротышке. Помощники его криво заулыбались, морщась. Вероятно, они не одобряли главаря, который их “на бабу променял”. На лице же Джереми выразилось тупое, покорное отчаяние. Я все это замечал. Я уже отошёл от побоев и напряжённо боролся за жизнь, старался найти любую ниточку.
— А мне ты сделаешь красивый нос? — спросила женщина.
— Могу сделать прямой, могу с горбинкой, могу орлиный, могу длинный, могу короткий.
Я отвечал не наобум, не блефовал. Я и раньше обдумывал, как приступиться, если мне захочется не себя изменять, а другого.
— Пол, дорогой, — обратилась женщина к коротышке, — заставь его переделать мне нос. Потом уберёшь, это всегда успеется.
— Мне нужно время, — сказал я. — Недели две. Нужна свобода. Нужно ещё…
Инспектор прервал меня. Самый злобный народ — предатели. Хуже, чем враги.
— Босс, не узнаю тебя! — вскричал он. — Что ты развесил уши и слушаешь этого обманщика? Плетёт тебе сказки, чтобы время оттянуть. Где это слыхано, чтобы носы менять по настроению. Нюх у него от природы собачий, вот он и пользуется. Время ему нужно. Да кто сторожить будет? Ты, что ли? Целых две недели?
— Даю два часа, — сказал главарь.
— С природой не поторгуешься. У природы свои темпы.
— Даю два часа
А что сделаешь за два часа? За два часа изменений наглядных не будет. Впрочем…
— За два часа я вылечу рану. Это убедительно будет?
— За два часа?
Потрясённое молчание.
— Действуй! Если рану заживишь, будет разговор. Не выйдет — пеняй на себя.
Теперь уж я мог распоряжаться. Я потребовал, чтобы мне создали условия. Тишина полнейшая, занавески на окнах, темнота. Пусть стоят за дверью, пусть стоят под окнами, но молча. Даже шептаться нельзя — это отвлекает. И чистая вода нужна мне и бинт. Если есть пенициллин, хорошо бы шприц. Ещё сок, лучше всего лимонный. Нет, еды не нужно, еда не усвоится за два часа — не успеет поступить в кровь. Сахар можно. Шоколад, если есть.
— Шоколадные конфеты годятся? — спросила женщина почти робко.
Нет, я не был на сто процентов уверен в успехе. Ран лечить мне ещё не приходилось. Но ведь всё равно надо же было заняться самолечением. Вероятно, это не сложнее, чем самореконструкция.
— Свет гасите, — распорядился я, вытягиваясь на полу.
Гангстеры вышли чуть ли не на цыпочках. Женщина ещё вернулась, подсунула мне подушку под голову.
Самолечение описано у Рамачараки в “Хатха-йоге” — популярном изложении индийской народной медицины. У меня приёмы те же. Сначала надо сосредоточиться. Для этого дышат в такт с биением сердца Постепенно весь организм вводится в ритм. Вот уже и сердце тебя слушается, и кровь тебя слушается. Ты дирижёр своего тела. Приступай к лечению. Йоги рекомендуют после этого направлять прану в больной орган.
Прана — это энергия. По их понятиям, нечто сложное и таинственное. Вероятно, подразумевается кровь, и больше ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
На каком-то повороте Джереми притормозил, встал на обочине, вышел, поднял капот. Машина, шедшая сзади вплотную, обошла нас и остановилась тоже; из неё вышли двое: массивный толстяк с гаечным ключом и худощавый в плаще. “Взаимопомощь”, — подумал я. И даже упрекнуть себя успел: вот, мол, осуждал их обычай, думал, что тут каждый за себя, плавай на свой риск, выбирайся как можешь. А Джереми встал на обочину, и тут же ему спешат на помощь.
И тут я увидел, что Джереми поднял руки вверх, а толстяк хлопает его по карманам — так оружие ищут обыскивающие.
— Руки вверх! — крикнул Джереми мне. — Это гангстеры. Стреляют без предупреждения.
Позже я спрашивал себя, почему я сдался так безропотно, не пытался ни удрать, ни сопротивляться. В такие моменты не успеваешь рассудить, действуешь инстинктивно, чувства диктуют. Я чувствовал себя неуверенным гостем в чужой стране. Меня вёз хозяин. И если он, хозяин, поднял руки вверх, видимо, так и полагается. Таков обычай.
Но хотя Джереми руки поднял, всё-таки его стукнули по голове ключом. Мне показалось, что стукнули не очень сильно, однако он свалился разом, как тренировочный мешок, я бы сказал: с готовностью свалился. Толстяк подхватил его за шиворот и поволок в свою машину. Тощий, в плаще, сел на место Джереми за руль. Откуда-то появился ещё один — с перебитым носом, как у бывшего боксёра. Он плюхнулся на заднее сиденье и дуло автомата упёр в мой затылок.
— Только без глупостей, парень, — буркнул он. — Руки вверх держи.
Машина рванулась с места и понеслась вперёд. Мчалась минут десять, потом резко развернулась и помчалась назад, кажется, по той же дороге. Ещё минут десять неслась, а может быть, одну минуту. Когда холодная сталь у тебя на затылке, минуты кажутся очень длинными. Потом мы свернули с асфальта и по ухабистому спуску поползли куда-то вниз. Что я ощущал? Ни гнева, ни досады, ни страха. Почему-то все чувства подавило любопытство. Везут меня неведомо куда, будут требовать неведомо что. И надо будет мне, обыкновенному негероическому гражданину, проявлять достоинство и стойкость, как экипажу судна, захваченного пиратами. р
Сумею ли я проявить стойкость? Даже любопытно. Что-то будет?
Был мордобой.
— Дай ему, чтобы не сопел, — сказал главарь.
И массивный толстяк, тот, что волок инспектора за шиворот, как котёнка, размахнулся кулачищем…
Половину ночи шёл я к этому финалу. Сначала меня везли на машине по каким-то ухабам, потом высадили, завязали глаза, руки скрутили за спиной и, уперев автомат меж лопаток, повели куда-то вниз по каменистой дорожке. Очень сложно ходить по перекатывающимся камешкам с завязанными глазами. Через некоторое время послышался плеск, запахло гниющими водорослями и солёной водой — букетом моря. Я подивился, как же это мы ухитрились попасть к морю. Выехали из Монреаля как будто на запад, а море лежит на востоке. Стало быть, я оказался южнее Квебека. Или есть солёные озера внутри страны? Что-то не припомню.
Все так же направляя дулом автомата, меня втолкнули на какую-то площадку, шаткую и сырую. Я тут же повалился на мокрые доски. Вокруг плескало и брызгало. Зататакал мотор, шлёпать и брызгать стало сильнее, доски мои заплясали… и плясали ещё часа два. А может быть, и тут я преувеличиваю время. Минуты очень длинны, когда тебя с завязанными глазами везут на моторном ботике неведомо куда.
Я все думал: сумею ли выдержать характер? Готовил возмущённые речи, не без труда составляя длинные английские фразы в уме. В конце концов решил, что самое убедительное — быть кратким. Надо твердить одно: “Я иностранец. Я гражданин Советского Союза. Я требую, чтобы меня доставили в консульство”. Вот и все.
Наконец пляска на волнах прекратилась, судёнышко заскользило по тихой воде. Послышались выкрики, относящиеся к причаливанию: “Держи! Крепи! Сюда кидай, разиня!” Стукнули сходни. Ведомый все тем же дулом, я с трудом выбрался на неподвижный настил. Пахло бензином, масляной краской, свежей ночной листвой, вермутом и почему-то женскими духами. Я подумал, что буду иметь дело с какими-то мелкими преступниками — с контрабандистами, возможно. Едва ли тут политическое похищение. Политические ловушки пахнут мокрыми шинелями и крепким табаком. Не духами, во всяком случае.
И когда мне развязали глаза, я увидел, что действительно нахожусь в частном доме, в большой комнате, которая в Канаде считается за полторы (там даже в объявлениях пишут: “Сдаётся квартира, в 1 /, 2 /, 3 /комнаты”). Полторы комнаты — это гостиная плюс ниша с электрической плитой, холодильником и шкафчиком для посуды. Вот в этой половинке и расселись, расставив бутылки, стаканы и сифоны с содовой, толстяк (“Гора Мяса” — назвал я его мысленно), Перебитый Нос и Плащ. А против них верхом на стуле сидел ещё четвёртый, старик лет шестидесяти, щупленький, с непомерно короткими ручками, одетый с подчёркнутой аккуратностью, до синевы выбритый, с прямым пробором в редеющих волосах, даже наманикюренный. Он-то и оказался зачинщиком.
— Так это и есть чудо-сыщик? — спросил он, глядя на меня с презрительным сомнением.
Я сказал:
— Я гражданин Советского Союза. Я требую, чтобы меня немедленно доставили в консульство.
— Дай ему, чтобы не сопел, — сказал щупленький.
Толстяк, Гора Мяса, привстал, размахнулся своим кулачищем. Но недаром я работал с милицией два месяца. Кое-чему научился там. Я Ударил ногой… по всем правилам самбо. Толстяк взвыл и откатился в угол. Впрочем, я тоже упал, потому что тут же меня хлестнуло кнутом по ноге, по той единственной, на которой я стоял, ударяя.
— А я умею стрелять, — сказал щупленький, помахивая дымящимся пистолетом.
Я сидел на полу. На брюках пониже кармана расплывалось липкое пятно. Жгло невыносимо.
— Дай ему! — повторил чистюля. — Нет, не ты, Боб, ты убьёшь со зла. Дай ему, Боксёр.
Надеюсь, читатели, никогда вам не придётся испытать такого. Очень это скверно, когда тебя бьют сапогами куда попало, связав предварительно руки. Это даже не очень больно, больно только в первый момент. Это обидно и унизительно. Ты человеком себя не чувствуешь. Человек — это борец за жизнь, а ты — мешок для тренировочного битья. И обидно, и до слез себя жалко: вот был у мамы любимый сын, ухоженный, взлелеянный, был примерный ученик, отличник учёбы, аспирант на государственной стипендии, гордость педагогов, будущий научный работник с редкой специальностью, владелец уникального дара, для всего человечества важного. И что он сейчас? Мешок для битья.
— Хватит, Боксёр. Я с ним поговорить хочу.
— Я требую, чтобы меня доставили в консульство…
— Какие консулы у нас в Мэне? Первый раз слышу. Дурачок нам попался какой-то несообразительный. Добавь ему ещё, Боксёр, чтобы шарики вертелись лучше.
Бьют, бьют, перекатывают по полу. Головой мотаю, прячу лицо от сапог.
Уже погодя, когда битьё кончилось, начинаю соображать. Почему помянут Мэн? Мэн вовсе не в Канаде, это один из американских штатов, крайний северо-восточный. И, кстати, он на берегу океана. Неужели меня завезли в Мэн? Когда же мы пересекали границу? По морю её обошли, что ли? А не тогда ли, когда Джереми показывал документы у шлагбаума?
— Стоп, Боксёр, дай ему отдохнуть. Слушай, суперсыщик, теперь я задаю вопросы. Это правда, что ты нюхом чуешь криминал, как пёс идёшь по следу? Правда? А не можешь ли ты разнюхать что-нибудь полезное: сундук с золотом или бумажник с долларами в чужом кармане? Мы потерпели убытки на тебе, нам нужна компенсация.
За моей спиной послышалось невнятное мычание. Главарь шайки вскинул глаза:
— Ну что там? Выньте кляп, пусть говорит.
— Босс, — сказал хриплый голос, откашлявшись, — эту ищейку надо убрать. Он всех нас уже запомнил своим проклятым носом, всё равно как отпечатки пальцев снял. От него не избавишься, узнает в любой маске.
Так мало слов, так много стало ясным сразу.
Хриплый голос принадлежал Джереми, моему гиду-консультанту. Стало быть, он был не только полицейским чином, но и членом этой шайки, вероятно, пособничал при похищении картин, а когда я нашёл их, предупредил главного вора и помог ему скрыться. И вот теперь,. опасаясь, что я “все разнюхаю своим распроклятым носом”, увёз меня в логово шайки. И убеждал убрать меня, убить как опасного свидетеля.
— Пусть покроет убытки. Пусть поработает на нас своим носом, — сказал босс. — От мёртвых прибыли нет.
— От живого может быть вред, — настаивал предатель. — Он нас всех запомнил, этот гибрид, помесь человека с лягавой.
— Я заставлю его молчать. У меня длинные руки. (Довольно комичное утверждение со стороны короткорукого старичка).
— Босс, не забывай, что он советский. Как ты его достанешь в Москве? Это и ФБР не под силу.
Главарь задумался. На моих глазах решался вопрос: сейчас меня убьют или немного погодя? Пассивность была бы губительной.
— У меня особое чутьё временно, — сказал я. — Я могу его ликвидировать. Даже собирался ликвидировать. Могу это сделать хотя бы сейчас.
— Кто тебе поверит?
— Глазами будет видно. Нос у меня изменит форму. Будет нормальный, тонкий, даже с горбинкой.
Не ведал я, что это пустяковое замечание решит мою судьбу. Когда все зависит от одного слова, никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
— Совсем другой нос? — вскричал визгливый женский голос где-то у меня за спиной. — Красивый нос, тонкий и с горбинкой?
На сцене появилось новое действующее лицо: пышная женщина лет около сорока с красным лицом, как бы пылающими щеками, жирными, ярко намазанными губами и невзрачным носом-пуговкой. Она выскочила вперёд, и у всех мужчин разом изменилось выражение. На лице у главаря, державшегося этаким властным Наполеоном, появилась заискивающая угодливость. Видимо, пьшнотелая красавица, жена или возлюбленная, очень нравилась ему, щупленькому коротышке. Помощники его криво заулыбались, морщась. Вероятно, они не одобряли главаря, который их “на бабу променял”. На лице же Джереми выразилось тупое, покорное отчаяние. Я все это замечал. Я уже отошёл от побоев и напряжённо боролся за жизнь, старался найти любую ниточку.
— А мне ты сделаешь красивый нос? — спросила женщина.
— Могу сделать прямой, могу с горбинкой, могу орлиный, могу длинный, могу короткий.
Я отвечал не наобум, не блефовал. Я и раньше обдумывал, как приступиться, если мне захочется не себя изменять, а другого.
— Пол, дорогой, — обратилась женщина к коротышке, — заставь его переделать мне нос. Потом уберёшь, это всегда успеется.
— Мне нужно время, — сказал я. — Недели две. Нужна свобода. Нужно ещё…
Инспектор прервал меня. Самый злобный народ — предатели. Хуже, чем враги.
— Босс, не узнаю тебя! — вскричал он. — Что ты развесил уши и слушаешь этого обманщика? Плетёт тебе сказки, чтобы время оттянуть. Где это слыхано, чтобы носы менять по настроению. Нюх у него от природы собачий, вот он и пользуется. Время ему нужно. Да кто сторожить будет? Ты, что ли? Целых две недели?
— Даю два часа, — сказал главарь.
— С природой не поторгуешься. У природы свои темпы.
— Даю два часа
А что сделаешь за два часа? За два часа изменений наглядных не будет. Впрочем…
— За два часа я вылечу рану. Это убедительно будет?
— За два часа?
Потрясённое молчание.
— Действуй! Если рану заживишь, будет разговор. Не выйдет — пеняй на себя.
Теперь уж я мог распоряжаться. Я потребовал, чтобы мне создали условия. Тишина полнейшая, занавески на окнах, темнота. Пусть стоят за дверью, пусть стоят под окнами, но молча. Даже шептаться нельзя — это отвлекает. И чистая вода нужна мне и бинт. Если есть пенициллин, хорошо бы шприц. Ещё сок, лучше всего лимонный. Нет, еды не нужно, еда не усвоится за два часа — не успеет поступить в кровь. Сахар можно. Шоколад, если есть.
— Шоколадные конфеты годятся? — спросила женщина почти робко.
Нет, я не был на сто процентов уверен в успехе. Ран лечить мне ещё не приходилось. Но ведь всё равно надо же было заняться самолечением. Вероятно, это не сложнее, чем самореконструкция.
— Свет гасите, — распорядился я, вытягиваясь на полу.
Гангстеры вышли чуть ли не на цыпочках. Женщина ещё вернулась, подсунула мне подушку под голову.
Самолечение описано у Рамачараки в “Хатха-йоге” — популярном изложении индийской народной медицины. У меня приёмы те же. Сначала надо сосредоточиться. Для этого дышат в такт с биением сердца Постепенно весь организм вводится в ритм. Вот уже и сердце тебя слушается, и кровь тебя слушается. Ты дирижёр своего тела. Приступай к лечению. Йоги рекомендуют после этого направлять прану в больной орган.
Прана — это энергия. По их понятиям, нечто сложное и таинственное. Вероятно, подразумевается кровь, и больше ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15