Решили, что на этот раз у избушки останется Миша – самый положительный из друзей, а рыбаки далеко не поплывут, самое большее с километр. Два Сергея ловили часа два, до повторения вчерашнего: лодка кренится под тяжестью рыб, класть уже некуда, да и клев кончился, светает.
И тут бабахнул выстрел из карабина. Не сговариваясь, Сергеи навалились на весла, погнали лодку к Михаилу. Товарищ был цел и невредим, только озадачен чем-то, даже обескуражен. Так он и расхаживал вдоль берега с карабином, пожимая плечами и бормоча что-то сквозь зубы.
По его словам получалось так, что все правду Сергей-второй говорил: не успел он третью щуку вытащить, всплыла перед ним то ли коряга, то ли пень, уставилась на Мишу своими глазищами. Света мало, но все-таки видно, что всадил он пулю в эту штуку, а она так тихо погрузилась, будто пули из карабина вовсе и не получила… – Может, все-таки промазал?
– С пяти метров?!
В ясном свете утра многое видится не так, как в туманном свете ночи или вечера. Самые правильные решения принимаются по утрам.
– Ну, уезжаем, мужики? Жизни нам эта штука не даст…
– А что плохого она делает? Ну всплывает, ну смотрит… Жарко нам от этого? Или холодно? Никакого вреда.
– Пока вреда нет, а в любой момент может и быть… Оно зачем к нам ночью лезло?
– И в тот раз только схватило и подержало, а что, если начнет переворачивать?!
– А вот сейчас не держало…
Долго судили и рядили мужики, и порешили они обмануть «черта». На вечерний лов не ходить – возвращаться ночью не стоит, ходить только на утренний, и притом на разные озера. Так, чтобы отловиться – уже светает, а в случае чего – впереди целый день. И жить не на озере, а в деревне. «Горючки нажжем…», – стонал Сергей. Но все понимали – лучше все-таки «нажечь горючки», накрутить лишних двести километров по пересеченной местности, чем торчать ночью возле самого озера.
И что характерно: получилось!
Две недели друзья вторгались во владения коряги. Две недели вставали они в три часа, чтобы в четыре уже забросить удочки, и все таскали здоровенных щук, а к шести уже клев прекращался. Раза два что-то цепляло днище лодки, но достаточно было сказать что-то типа «мы т-тебе…» и все проблемы сразу решались. К семи друзья уже были в деревне, и оставалось только потрошить, развешивать для провяливания щук, спать да готовить еду. Достались щуки и бабе Кате, и старым знакомым, – как ни старались они как можно дольше остаться в больнице, а их, конечно же, выписали, и им опять угрожало «общее истощение».
– А сколько рыб вы привезли?
– Не считали, но больше двухсот. Я так понимаю, что мы вычерпали все три озера; самых крупных щук там если и оставили, то всего нескольких. И себе привезли, и родственников и знакомых угостили, все расходы окупили несколько раз.
– Сережа, а что это может быть, твоя коряга с глазами?
Сергей пожимает плечами. Здесь, в здании академического института, трудно говорить на такие темы, даже поедая вяленую щуку под разговор. Да и правда, кто знает? Водяного изображают совершенно иначе, в другом облике. Что на местных коряга производила колоссальное впечатление, это понятно. Но что это? Я никогда не слыхал ни о чем подобном. Сергей при всем его опыте – тоже.
Единственное, что я могу посоветовать заинтересовавшимся, – это поехать и разведать самим. Место, где лежат три озерца, старицы реки, я охотно покажу кому угодно.
Глава 3
МИФЫ ЕНИСЕЙСКОЙ НАВИГАЦИИ
…Лоцман в те дни был на свете единственным никем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода. Да, в самом деле, у каждого мужчины, у каждой женщины, у каждого ребенка есть хозяин, и все томятся в рабстве. Но в те дни, о которых я пишу, лоцман на Миссисипи рабства не знал.
М. Твен
До появления гражданской авиации во многие районы Севера можно было попасть только одним способом: по реке. Допустим, из множества сел и деревень на юге края еще можно было приехать по зимней дороге: это в тех местах, естественно, где были лошади, и, соответственно, было кого запрягать в сани, когда установится зимник. Но даже из богатых русских деревень на лошадях вывезти можно не так уж много. То есть вывозили и кожи, и шкуры, и мороженое мясо, и замороженное молоко. Это замороженное кругами молоко почему-то особенно поражает воображение многих жителей Европы. А почему, собственно? Наморозить в кастрюле молоко совсем нетрудно. Потом молоко выколачивают из посуды, и получается ровный, удобный для счета круг. Такие круги легко накапливать хоть всю зиму, было бы желание, и я еще своими глазами застал эту торговлю молочными морожеными кругами. В 1950-х – начале 1960-х мороженые молочные круги на базаре продавались так же обычно, как говядина или барсучий жир. Впрочем, барсучий жир для жителя Европейской России, особенно обеих столиц, – тоже из области экзотики.
Ну вот, что можно увезти на санях, даже если ездить несколько раз за зиму? Продукцию охоты – шкуры, жир, мясо. Мясо и то не все, потому что туша лося потянет килограммов на триста, а сани поднимут от силы килограммов четыреста – если кони хорошие и если считать с ямщиком, тепло и, значит, тяжело одетым. Ну, продукцию животноводства – шкуры, кожи, шерсть, то есть то, что весит поменьше, а стоит все-таки побольше. Мясо можно везти в город только тогда, когда город не очень уж далеко, километров за двести-триста. Молоко повезут с еще меньшего расстояния – километров сто или двести.
А самая главная продукция крестьянина, хлеб? Эту главнейшую продукцию везти важнее всего – возможность торговать зерном делает хозяйство товарным, экономически состоятельным. Но везти хлеб труднее всего: хлеб тяжел и сравнительно дешев – если брать по весу, то дешевле мехов, даже дешевле кож. И до появления пароходов сибирское крестьянство вывозило хлеб по воде, но много ли увезешь на веслах (если плыть по течению) или если тащить лодку бечевой, по-бурлацки (против течения)? Крестьянство обрекалось на полунатуральное хозяйство – на то, чтобы самим и потреблять то, что произвели.
Впрочем, это мы пока говорим о местах обжитых, населенных. О местах, где давно проложены дороги, где пашни вытеснили тайгу, а сельские жители мало отличаются от жителей московской или воронежской губерний.
А ведь к северу от Ангары лежат и впрямь малодоступные для человека области, с совсем другими правилами жизни.
Три огромные реки впадают в Енисей – Ангара, Подкаменная Тунгуска и Нижняя Тунгуска. Ангару тоже называют иногда Верхней Тунгуской, но Ангара река совсем другая. На Ангаре, при всей суровости климата, коротком лете, зиме с морозами порядка 50 градусов растут сосновые леса, как и под Красноярском. На Ангаре можно с трудом, но все-таки вырастить хлеб. Плохой, но урожай той же самой ржи или пшеницы, что и в пятистах, и в тысяче километров южнее. На Ангаре вполне могут жить русские, и могут жить так же – ну, почти так же, как в более благодатных местах.
А вот на Подкаменной Тунгуске условия уже совсем другие. Тут нет сосновых лесов, тут растет опадающая на зиму лиственница. Тут вечная мерзлота – на десятки, на сотни метров вглубь от поверхности вся толща земли прослоена кристалликами льда. Попробуйте копать эту землю – и под лучами солнца земля оплывет, яма потеряет форму и превратится в грязную лужу. Летом вечная мерзлота оттаивает – сантиметров на 30–50, не больше. Неприхотливая лиственница разбрасывает цепкие корни везде по этому поверхностному слою. Стоят деревья далеко друг от друга – каждому из них нужно пространство. Даже на юге Сибири лес порой удручает европейца – очень уж низкий! На Украине, на юге России сосновый лес достигает высоты в 20–25 метров. У нас – только метров 15: ведь сосна тоже любит и теплое, долгое лето, и хорошо прогретую почву…
А лиственничный лес Севера – это место, попав в которое, европеец и не поймет, что он в лесу. Редко стоят деревья высотой в 8, в 10 метров. Между ними – кочки, кочки, кочки и все покрыты сплошной щеткой оленьего мха – ягеля. Дорог здесь нет. Вообще нет. С Ангары на Подкаменную Тунгуску еще ведут так называемые вьючные тропы. То есть тропы, где можно вести за узду навьюченную лошадь. А на самом Севере и таких вьючных троп нет, потому что нет лошадей. Нет для них корма, и все, что съест лошадь, предстоит сначала завезти в сии приятные места.
Расстояния чудовищные. Между маленькими, жмущимися к реке поселочками из 2–3, самое большее из 5 изб – километров по 200, по 300, по 500. Даже сегодня в Эвенкийском национальном округе плотность населения – 1 человек на 76 квадратных километров, и можно идти много дней по пружинящему ягелю, не встретив ни одного человека. Лоси и дикие олени будут удивляться странным двуногим и вовсе не спешить убегать, а любопытный медведь может на несколько дней увязаться за караваном – не для охоты, не чтобы сделать зло, а из чистейшего любопытства. Умное животное просто интересуется – что за странное существо появилось в лесу?
На Севере есть только два способа передвигаться: на лодке и на оленях. На лодке вы пройдете далеко не везде, потому что все реки на Севере очень порожистые, и далеко не через все пороги вы сумеете проплыть. В июне, во время половодья, пороги закрыты водой, но не всякий человек направит лодку в эту бешено несущуюся, оскаленную пеной реку. Ведь всю зиму выпадал снег, ложился на тайгу покровом толщиной в метр, в полтора. Теперь за две-три недели вся эта вода растаивает, стекает в реки и со скоростью курьерского поезда уносится в океан. К концу июня реки опять станут узкими, мелкими. К воде надо будет идти через галечник, а галечники станут шире самой полоски воды. Участки реки опять разделят пороги, и никуда вы толком не пройдете…
Итак, остается олень, и я не уверен, что смогу остаться в рамках приличий, рассказывая про это чертово животное. Вообще-то, существо это милое и несмотря на здоровенные рога абсолютно безопасное. Кроткий вид и огромные миндалевидные глаза вызывают восторженные вопли дам и улыбки мужчин… Особенно когда им никуда не надо ехать, а общаться с оленем для них – чистой воды развлечение.
Один французский путешественник проехал на верблюде от побережья Средиземного моря до гор Ахаггара и Тимбукту. Дней по пятьдесят он буквально не слезал с этого могучего животного.
– Как вы, наверное, любите верблюдов! – щебетали парижские дамы.
– Я даже на картинке не могу видеть верблюда без того, чтобы не выколоть ему глаза… – мечтательно улыбался путешественник, изумляя дам своей жестокостью. И я очень хорошо понимаю его, вспоминая кроткого оленя.
Вы никогда не ездили на олене, читатель? Ваше счастье!
Потому что садиться на оленя надо вовсе не туда же, куда на лошадь. Если вы сядете оленю на спину, вы попросту сломаете ему позвоночник, и садиться надо на лопатки. Олень начинает мелко-мелко семенить – ему ведь тяжело, оленю. Если лошадь весит в несколько раз больше человека и несет его играючи, то олень-то весит килограммов 70–80, от силы 100. Верхового оленя называют эвенкийским словом «учаг» и отбирают в учаги далеко не всякого оленя, а только самых крупных и сильных. Но и учаг мелко семенит под человеком, и у самого черствого ездока просыпается совесть – как же ему тяжело, бедному…
А кожа на боках у оленя почему-то все время двигается, гуляет сама по себе. Она слабо прикреплена к мясу, и в любом случае вы все время едете то в одну, то в другую сторону и не перестаете балансировать. Эта кожа вполне может сместиться сантиметров на двадцать вниз, на один бок, к тому же совершенно неожиданно. В этом случае вы или быстро соскочите с оленя, или просто упадете в сочащийся влагой ягель, подняв фонтанчики воды. А олень с кротким выражением встанет, и это еще хороший вариант. Потому что иногда оленю может прийти в голову, что он теперь уже свободен, и вчистить по лесу, где вы его никогда не поймаете без помощи эвенков.
К сказанному надо добавить еще две вещи, чтобы читатель обладал всей полнотой информации и мог решать – путешествовать ли ему по летней Эвенкии. Во-первых то, что летом в северной тайге невероятно парко и душно. Ягель на 95% состоит из воды. В вечно мерзлую почву вода тоже почти не уходит и застаивается на поверхности. Лиственницам это, наверное, доставляет только удовольствие, но людям очень тяжело в такой почти банной атмосфере.
Второе – это комары и гнус. Боюсь, что европеец просто не в силах понять, что имеется в виду под этими невинными словами. Если вы можете отмахиваться от комаров одной рукой – считайте, что комаров нет вообще. Если обе ваши руки в движении и гнус не успевает до вас добраться – значит, гнуса в этот день очень мало, и волноваться совершенно не о чем. Вот когда от гнуса буквально невозможно никак избавиться, никакими решительно силами – только тогда имеет смысл заводить разговор о гнусе.
Считается, что в пасмурные дни гнуса больше, но кроме этого его численность зависит от каких-то непостижимых для человека природных циклов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60