— Хорошо, сэр. Я ей скажу. — Уэстмакот приподнял свою шляпу и пошел на запад, между тем как адмирал позавтракав на скорую руку, направил свои шаги на восток.
Идти нужно было далеко, но старый моряк бодро шел вперед и оставлял за собою одну улицу за другой. Большие, похожие на дворцы дома, в которых велись дела, уступали место обыкновенным лавкам и домам, которые становились все меньше и меньше по размерам, так же, как принимали совсем другой вид и их жители. И наконец он зашел в такие места восточной окраины города, которые пользуются дурною репутацией. В этой местности были огромные мрачные дома и кабаки, в которых слышался шум; это была такая местность, жители которой вели беспорядочную жизнь, и где можно было попасть в какую-нибудь историю, что адмиралу пришлось изведать собственным опытом.
Он шел быстрыми шагами по одному из длинных, узких, вымощенных каменными плитами переулков, между двумя рядами лежащих на земле женщин с растрепанными волосами и грязных детей, которые сидели на выбитых каменных приступках домов и грелись на осеннем солнышке. На одной стороне переулка стоял разносчик с ручной тележкой, наполненной грецкими орехами, а около тележки стояла неопрятно одетая женщина, с грязным обтрепанным подолом, в клетчатом платке, наброшенном на голову. Она грызла орехи и выбирала их из скорлупы, делая время от времени замечания какому-то грубому человеку в шапке из кроличьего меха и панталонах из полосатого бумажного бархата, подвязанных ремнями ниже колен, который, прислонясь к стене, стоял и курил глиняную трубку. Неизвестно, что повело к ссоре или какой едкий сарказм женщины уязвил этого толстокожего человека, но только он вдруг взял трубку в левую руку, наклонился вперед и со всего размаха ударил ее правою рукою по лицу. Это была скорее пощечина, чем удар, но женщина испустила пронзительный крик и, приложив руку к щеке, присела за тележку.
— Ах, ты, мерзавец! — закричал адмирал, подняв свою палку. — Ты — скотина, негодяй!
— Проваливайте! — закричал этот грубиян, глухим хриплым голосом дикаря. — Проваливайте отсюда, не то я… — он сделал шаг вперед с поднятой рукой, но через минуту адмирал нанес ему три удара по руке, пять по бедру и один удар пришелся по самой середине его шапки из кроличьего меха.
Палка была не тяжелая, но она была настолько крепка, что оставила красные рубцы на тех местах, по которым ударял адмирал. Этот грубый человек взвыл от боли и бросился вперед, махая обеими руками и лягаясь своими подбитыми железными гвоздями сапогами, но адмирал еще не утратил проворства и у него был верный глазомер, так что он отпрыгивал назад и в сторону, продолжая осыпать ударами этого дикаря, своего противника. Но вдруг кто-то охватил его руками за шею и, обернувшись назад, он увидал грязный подол платья той женщины, за которую он заступился.
— Я поймала его! — кричала она пронзительным голосом. — Я буду его держать! Ну, Билл, теперь выколачивай из него требуху!
Она схватила адмирала так крепко, как мужчина, и ее руки сжали горло адмиралу точно железным кольцом. Он сделал отчаянное усилие, чтобы высвободиться, но все, что только он мог сделать, это — повернуть ее вперед, так чтобы поставить ее между своим противником и собою. Оказалось, что это было самое лучшее, что только он мог придумать. Негодяй, сам себя не помня и обезумев от полученных им ударов, ударил со всею силою в то самое время, когда голова его противника перевернулась перед ним. Послышался звук, похожий на тот, который производит камень, ударяясь об стену, затем глухой стон, руки женщины разжались, и она упала на мостовую без признаков жизни, а адмирал отскочил назад и опять поднял свою палку, готовясь к нападению, или к защите. Впрочем, ни того, ни другого не понадобилось, потому что в эту самую минуту толпа черни рассеялась, так как сквозь нее протолкались два констебля, рослые люди в касках. При виде их негодяй бросился бежать, и его сейчас же заслонили от полицейских его приятели и соседи.
— На меня было сделано нападение, — говорил, задыхаясь, адмирал. — На эту женщину напали, и я должен был защитить ее.
— Это Салли Бермондсей, — сказал один из полицейских, наклоняясь над массой в разорванном платке и грязной юбке. — На этот раз ей досталось порядком.
— А он был коренастый, плотный и с бородой.
— Ах, это Дэви Черный. Его четыре раза судили за то, что он бил ее. На этот раз он ее чуть-чуть совсем не укокошил. На вашем месте, сэр, я предоставил бы этим людям самим разбираться в своих делах.
— Неужели же вы думаете, что человек, который служил королеве, может стоять спокойно и смотреть на то, как бьют женщину? — закричал с негодованием адмирал.
— Конечно, вы можете поступать, как вам угодно, сэр. Но я вижу, что вы потеряли ваши часы.
— Мои часы! — Он пощупал свой живот. Цепочка висела, а часы исчезли.
Он провел рукою по лбу.
— Я ни за что на свете не хотел бы расстаться с этими часами, — сказал он. — Их нельзя купить ни за какие деньги. Они были подарены мне судоходной компанией после нашего африканского крейсерства. На них есть надпись.
Полисмен пожал плечами.
— Это все оттого, что вы вмешались в чужое дело, — сказал он.
— А что вы мне дадите, если я вам скажу, где они? — сказал стоявший в толпе мальчишка с резкими чертами лица. — Дадите соверен?
— Конечно.
— Ну, хорошо, где же соверен?
Адмирал вынул из кармана соверен.
— Вот он.
— Так вот где тикалка! — мальчик указал на сжатый кулак лежавшей без чувств женщины.
Между пальцами блестело золото, и когда их разжали, то увидали хронометр адмирала. Эта интересная жертва душила своего покровителя одной рукою и грабила его другой.
Адмирал оставил полисмену свой адрес, удостоверившись, что женщина была только оглушена ударом, но не убита; и затем опять пошел своею дорогой, может быть еще более утратив веру в людей, но тем не менее в очень хорошем расположении духа. Он шел с раздувающимися ноздрями и сжатыми в кулаки руками, ему было жарко, и у него шумело в ушах от волнения, испытанного во время схватки, но в то же время его радовала мысль, что в случае необходимости он еще может принять участие в уличной драке, несмотря на то, что ему уже за шестьдесят лет.
Теперь он направился к местностям, находящимся на берегу реки, и в неподвижном осеннем воздухе слышался освежающий запах смолы. Люди в синих шерстяных куртках и остроконечных шапочках, какие носят лодочники, или белые парусиновые костюмы служащих в доках начали заменять собою бумажный бархат и бумазею земледельцев. Магазины с выставленными в окнах морскими инструментами, продавцы канатов и красок и лавки, где продаются матросские костюмы, с длинными рядами болтающихся на крючках клеенчатых плащей, — все это указывало на близость доков. Адмирал ускорил шаг и выпрямился, когда увидал, что то, что его окружало, напоминает море. Наконец, между двумя высокими мрачного вида набережными он увидал грязную воду Темзы и целый лес мачт и труб, поднимавшихся с этой широкой реки. Направо шла тихая улица со множеством медных дощечек на домах и с той и с другой стороны и проволочными шторами на всех окнах. Адмирал медленно шел по ней, пока ему не бросилась в глаза дощечка с надписью: «Судоходная компания св. Лаврентия». Он перешел через дорогу, отворил дверь и очутился в низкой конторе с длинным прилавком на одном конце и множеством сделанных из дерева частей корабля, которые стояли на подставках и были прикреплены гипсом ко всем стенам.
— Что, мистер Генри в конторе? — спросил адмирал.
— Нет, сэр, — отвечал пожилой человек, сидевшей на высоком табурете в углу. — Он сегодня не приезжал в город. Я вместо него могу вести переговоры о каком угодно деле.
— А что, нет ли у вас вакантного места для старшего или второго офицера?
Управляющий конторой посмотрел подозрительно на этого странного просителя.
— А есть у вас свидетельство?
— У меня есть всевозможные морские свидетельства.
— Ну, так вы для нас не годитесь.
— Почему же?
— По вашему возрасту, сэр.
— Даю вам честное слово, что зрение у меня так же хорошо, как и прежде, и что я совершенно здоров.
— Я в этом не сомневаюсь.
— Почему же мой возраст может служить препятствием?
— Ну, я должен говорить с вами откровенно. Если человек ваших лет, у которого есть свидетельство, не поднялся выше чина второго офицера, то это значит, что на нем лежит какое-нибудь пятно. Я не знаю, отчего это происходит, — от пьянства, дурного характера, нерассудительности, но что-нибудь должно быть непременно.
— Уверяю вас, что ничего нет, но я теперь выброшен на берег, и мне хотелось бы опять вернуться к старому делу.
— О, вот в чем дело, — сказал управляющий, смотря на него подозрительно. — Сколько времени вы были на последнем месте?
— Пятьдесят один год.
— Как!
— Да, сэр, пятьдесят один год.
— И все на одной службе?
— Да.
— Значит, вы начали служить ребенком.
— Я был двенадцати лет, когда поступил на службу.
— Однако какое странное управление делом, — сказал управляющий, — если позволяют уходить людям, которые служили пятьдесят лет и еще могут служить. Кому же вы служили?
— Королеве. Да благословит ее Бог!
— Ах, вы служили в королевском флоте? А какой у вас чин?
— Я — адмирал флота.
Управляющий перепугался и соскочил вниз со своего высокого табурета.
— Мое имя — адмирал Гей-Денвер. Вот моя карточка. А вот мой формуляр. Я, понимаете ли, не хочу никого столкнуть с места, но если у вас есть свободное место, то я с удовольствием возьму его. Я знаю плавание от Тресковых берегов до самого Монреаля гораздо лучше, чем лондонские улицы.
Удивленный управляющий просмотрел синие бумаги, которые подал ему его посетитель
— Не угодно ли вам сесть, адмирал? — сказал он.
— Благодарю вас. Но я попросил бы вас не упоминать о моем чине. Я сказал вам потому, что вы меня спрашивали. Но так как я сошел с палубы, то теперь я просто мистер Гей-Денвер.
— Могу я спросить, — сказал управляющий, — вы тот самый Денвер, который одно время командовал флотом в Северной Америке?
— Да, это я.
— Так это вы отвели одно из наших судов, «Комус», от скал в залив Фунда? Тогда директора назначали вам триста гиней за спасение корабля, но вы отказались от денег.
— Это было такое предложение, которого не следовало делать, — сказал адмирал суровым тоном.
— Ну, вам делает честь, что у вас такой образ мыслей. Если бы мистер Генри был здесь, то он сейчас бы устроил вам дело. Я сегодня же доложу директорам, и они будут гордиться тем, что вы у нас на службе, — я в этом уверен и надеюсь, что вы получите гораздо более подходящее для вас место, чем то, о котором вы упоминали.
— Я весьма благодарен вам, сэр, — сказал адмирал, и очень довольный этим разговором, он отправился в обратный путь.
Глава XV
Все еще среди подводных камней
На следующий день адмирал получил от мистера Мак-Адама чек на 5000 фунтов стерлингов и написанный на гербовой бумаге договор, по которому он передавал свое право на получение пенсии спекулянту. Но только тогда, когда он подписал этот договор и отослал его обратно, он понял вполне то, что он сделал.
Он пожертвовал решительно всем. Он лишился пенсии. У него теперь не было ничего, кроме того, что он мог заработать. Но мужественный старик не унывал. Он с нетерпением ждал письма от «Судоходной компании св. Лаврентия», а затем предупредил за три месяца своего квартирного хозяина. Платить теперь за квартиру сто фунтов стерлингов в год будет для него такою роскошью, которой он не может себе позволить. Небольшое помещение в какой-нибудь местности Лондона должно заменить дачу в Норвуде, где такой чистый воздух. Пусть так и будет! В тысячу раз лучше жить таким образом, чем выносить, чтобы с его фамилией было соединено воспоминание о банкротстве и позоре.
Утром в этот день Гарольд должен был видеться с кредиторами фирмы и объяснить им положение дела. Это была чрезвычайно неприятная, унизительная для него обязанность, но он твердо решился исполнить ее. Долго отец и мать тревожились, желая поскорее узнать о результате этого собрания. Он вернулся поздно, угрюмый и бледный, как человек, который много сделал и много выстрадал.
— Что значит эта записка на фасаде дома? — спросил он.
— Мы хотим переселиться в другое место, — сказал адмирал. — Эта местность — не город и не деревня. Но не беспокойся об этом, сын мой, скажи нам, что было в Сити?
— Господи Боже мой! Мое несчастное дело выгоняет вас из дома! — воскликнул Гарольд, глубоко огорченный этим новым доказательством того, к каким последствиям привело его несчастье. — Для меня легче встречаться с моими кредиторами, чем видеть, что вы ради меня с таким терпением переносите страдание.
— Ну, вот еще! — воскликнул адмирал. — Тут вовсе нет никаких страданий, Матери хотелось бы жить поближе к театрам. Ведь вот настоящая причина, не так ли, мать? Ну поди сюда, сядь между нами и расскажи, как было дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19