Мы шли по небольшой лужайке, отороченной вязами — а может быть, это были и не вязы — и ясно было, что во всем мире никого, кроме нас, нет, потому что мир был прекрасен и приветлив.
Вода в речушке была черной, неподвижной и отполированной до зеркального блеска. Но сколько я ни всматривался в ее поверхность, я не мог найти в ней ни своего отражения, ни отражения своего товарища.
— Айвэн, — испуганно сказал я, — почему в воде нет нашего отражения?
Он улыбнулся своей слабой извиняющейся улыбкой и пожал плечами.
— Наверное, потому, Язон, — неуверенно сказал он, — что нас нет…
Я открыл глаза. Сердце гулко колотилось в груди, и на мгновение в голове мелькнула абсурдная мысль, что сейчас послышится сигнал тревоги. Пять минут третьего. Пора. Кассету в карман. Не хватало забыть ее в решающий момент.
От того, что я лежал без подушки, болел затылок. Тем лучше. Я вдруг ощутил прилив энергии. Напряженный до предела мозг дал, наверное, команду выпустить в кровь аварийные запасы адреналина.
Я открывал свою дверь медленно а осторожно, с бьющимся сердцем — точь-в-точь картежник, миллиметр за миллиметром сдвигающий только что сданные карты. Не спугнуть бы судьбу. На этот раз я понимал их. Я и был картежником. И играл по крупной. Высшая ставка — жизнь.
Пока что карты были неплохие, потому что я благополучно вышел во двор. Луна была ослепительно яркой. Я никогда не представлял, что лунный свет может быть таким сильным. Он клубился, как светлый туман, и заставлял сверкать иней на побелевшей траве.
От дерева к дереву, от одной спасительной тени к другой. Вот и маленький дом.
Я держусь за ручку двери. Ждет ли меня Оуэн Бонафонте за ней? Со своим привычным пистолетом в руках? Я вздохнул и повернул ручку. Дверь бесшумно открылась. Не забыть подобрать кусочек пластмассы. Тихо. Спокойно. Я закрыл за собой дверь, задернул шторы. Я знал, что на окнах плотные шторы. Я видел их накануне.
Спокойнее, надо умерить хоть как-то биение сердца. Я замер, несколько раз глубоко вздохнул. Тишина. Глубокая, негородская тишина. Опасная тишина.
Я зажег небольшую лампу над синтезатором. И ее заприметил накануне. Сел в кресло. Ну, теперь решится все. Я вставил листок в печатающее устройство машины и напечатал то, что должны были сказать начальник шервудской полиции Нейл Кендрю и судья-контролер Роджер Ивама. О, я не мучился над красотами стиля. Десятки, а может быть, и сотни раз повторил я за эти дни в голове все, что они должны были сказать.
Так, теперь вставить кассету с записью. Красный сигнал — материала для синтеза недостаточно. Зеленый — достаточно. Почему же не вспыхивает ни тот, ни другой сигнал? Мне показалось, что по лицу у меня течет холодный пот, я провел по нему ладонью, но лицо было сухо. Господи, я же не включил машину. В эту секунду я понял, почему люди становятся религиозными. Мне так хотелось кого-нибудь поблагодарить…
Вспыхнул зеленый огонек, и я забыл про благодарности. Как ученик-зубрилка я повторял про себя порядок манипуляций, которые мне объяснял Ламонт. Действительно, не так уж сложно.
Я завернул ручку громкости почти полностью и включил воспроизведение. Нет, так уж совсем ничего не слышно. Чуть громче. Так. Голос Нейла Кендрю. Боже правый, голос Нейла Кендрю! Голос начальника шервудской полиции, голос капитана Кендрю, который пятнадцать лет тому назад учил меня, молодого частного детектива, как жить. Плохо, видно, учил, капитан, раз так ничему и не научил.
Еще через десять минут была готова и пленка с голосом судьи-контролера. Профессор был прав. Работать на синтезаторе сама простота. Спасибо, профессор, за машину, спасибо за крепкий сон. Сон, которым спят дети, очень здоровые люди и те, кому будущие зятья подмешивают в питье четырехкратную порцию снотворного.
Меня охватило веселье. Еще секунда — и я бы станцевал джигу, но веселиться все-таки было рановато. Я выключил машину, погасил свет и направился к двери. Все как будто? Все ли? Ну конечно же, надо раздвинуть шторы. Когда я повернулся к окну, я помнил, что на пути у меня — кресло. Я даже видел его смутные очертания. И все-таки я наткнулся на него. Я никогда не предполагал, что сдвигаемое с места кресло может произвести такой грохот. Он буквально вспорол густую тишину. Я замер, ожидая топота ног, пронзительного звонка тревоги, крика Ламонта. Все вокруг было тихим озером с черной водой, и круги на ней успокаивались, затухали, исчезали совсем.
Я осторожно закрыл за собой дверь и через несколько минут был уже в своей кровати. На этот раз под головой была подушка. Я чувствовал себя бесконечно усталым, но усталость не была неприятной…
Через несколько дней профессор передал мне небольшой пакет из плотной бумаги.
— Догадываетесь, что это? — спросил он.
— Героин?
— Совершенно верно.
— Давайте, я подумаю, как его упаковать.
— А зачем? Отличный пакет.
— Но вы же держите его в руках. Да и мои отпечатки могут оказаться на нем…
— Нет, вы еще не совсем усвоили, так сказать, нашу технологию. Этот пакет, разумеется, не годится. Но это лишь внешний слой бумаги. Для транспортировки. Отпечатки пальцев Кополлы должны быть на собственно пакете. Приятель Питера Кополлы перед тем, как засунуть пакет за сиденье, снимет этот верхний слой бумаги. Парня, кстати, уже нашли. Эрни разговаривал с ним.
— Ну и как его впечатление?
— Хороший парень. Очень толковый. Схватил суть предложения мгновенно, Знаете, есть такие сообразительные молодые люди, которые ловят все на лету. Как птицы. Не успел ты открыть рот, как он уже щелк клювом — и все понял.
Удивительный все-таки человек Ламонт. Я готов был поклясться, что он говорил о приятеле Питера с осуждением. Он, человек, предлагающий другому совершить преступление, возмущен, что тот слишком легко соглашается. Не основа ли это всякой морали, когда коришь ближнего за свои грехи?
— А это пальцы Джона Кополлы.
Я вздрогнул. На мгновение мне почудилось, что профессор протягивает мне отрубленные пальцы бедного заведующего отделом краткосрочных кредитов. Но это были лишь стерженьки с подушечками на концах.
— Перед тем как работать с ними, потрите их слегка о свою кожу, чтобы нанести на них слой кожного сала, потом уже прижмите их к бумаге пакета. Вы меня понимаете?
— Вполне, профессор. Скажите, а изготовить такие подушечки, даже если есть отпечатки пальцев, наверное, не легко?
— Да… — неопределенно покачал головой Ламонт. — Но, как видите, возможно.
— А маска? Например, маска Гереро? Это же должно быть чудо.
— Сейчас вы увидите: это вовсе не чудо. Мягкая резина. У нас есть человек, который может сделать не го что маску, целого человека…
Ламонт открыл ящик стола, покопался в пакетиках, выбрал один и протянул его мне.
— Вот наш друг Гереро. Маска, разумеется, не дает стопроцентного сходства, но такое сходство и не нужно. Для обычного наблюдателя достаточно процентов семьдесят сходства, чтобы он решил, что узнал человека. Вечером же, в сумерках и того меньше. Но днем все-таки мы их никогда не применяем.
Я натянул на лицо мягкую, пахнувшую тальком резину, расправил бороду.
— Ну-ка, взгляните на себя в зеркало.
Из зеркала на меня смотрел странный гибрид меня и Гереро. Мои глаза и его черты лица. Его борода.
— Ну как?
— Изумительная работа.
Я не кривил душой. Работа действительно была артистичной…
И снова мы медленно шли с Одри в лунном тумане. И снова молчали. Потом она сказала вдруг скучным голосом.
— А знаешь, я была вчера с другим…
Я поверил ей, я сразу поверил ей. Сердце, во всяком случае, поверило, потому что болезненно сжалось, и я почувствовал во всем теле пугающую легкость.
— Почему ты молчишь? — спросила Одри. Голос был ровный, тусклый, но странно напряженный.
— Ты мне сказала, что была вчера с другим, — я пожал плечами. — Я понял тебя. Это очень тонкая мысль, но мне удалось ее понять. Ты была с другим. И что же мне делать? Поздравить тебя? Его? Себя?
— Ты ничего не понимаешь, — сказала Одри, и теперь в ее тусклом голосе послышалось отчаяние. — Ты ничего не понимаешь. Ты такой же, как все другие… Ты знаешь, почему я была с ним? Потому что люблю тебя. Я боюсь, понимаешь, боюсь тебя. Я как-то жила. Плохо, наверное, но жила. В оцепенении, но жила. Я боюсь тебя, Язон. У меня ощущение, что ты можешь принести огромные перемены, а я боюсь перемен. Я не хочу перемен. Будьте прокляты все перемены! Я не хочу быть Кассандрой и прорицать будущее, но у меня все леденеет, когда я смотрю на тебя. Я боюсь, боюсь, боюсь…
Бедная, потерянная душа, птичка с подбитым крылом. Засунуть себе за пазуху, отогреть, оттаять. Но где найти слова, чтобы вместили волны нежности и любви, которые накатывались на меня? Да разве вообще есть в мире слова, которые могут вместить эти волны?
Я взял ее руки в свои, поднес к губам и начал дуть, согревая их. Руки маленькие, как птенцы. Они сидели у меня в руках тихонько, не шевелясь. И глаза ее были странно неподвижны. Или мне это казалось в зыбком, светлом тумане.
Вот руки ее слабо шевельнулись в моих. Она прерывисто, как ребенок, вздохнула. Освободила свои руки. И осторожно, как слепая, провела ими по моему лицу. Словно ощупывала его. Задержалась, попав во влажную дорожку. Я не знал, что плакал. Она задержалась на влажной дорожке, стерла ее. Прикосновение ее рук было нежным и печальным. Она была рядом со мной, и ее не было. Мне казалось, обними я ее сейчас — и она просочится сквозь пальцы и исчезнет, растворится в холодном, враждебном лунном свете.
И снова мы шли по дорожкам сада, и я смотрел, задрав голову, на звезды и, опустив голову, на покрытую морозным инеем траву. Она рассказывала мне о себе, о своих делах. Я не понимал слов. Для чего мне были слова, когда я просто слышал ее голос. Милый голос с милой, едва уловимой хрипотцой. Перед тем как возвратиться, я спросил ее:
— Одри, ты можешь выполнить одну мою просьбу?
Она повернула голову и посмотрела на меня. Наверное, она думала, что я попрошу разрешения поцеловать ее, бедная душа.
— Вот тебе два маленьких пакетика. Никто не должен знать, что я дал их тебе. Когда ты приедешь в Шервуд, отправляйся в Местакский банк и положи в сейф. Ты знаешь, как абонировать сейф? Это нетрудно. Ключ положи в конверт и отправь мне в контору, на мое имя. — Я назвал адрес. — Запомнила? Другой пакет положи в другой сейф, ну, скажем, в Первом городском банке. И проделай с ключом такую же операцию. Можешь отправить оба ключа в одном конверте. Ты поняла? Ты можешь это сделать? Не спрашивая ничего?
— Да, Язон. Если ты просишь.
Я долго не мог уснуть. Меня не покидало ощущение, что я что-то сделал не так. Нет, не то, что я доверил Одри два пакета с пленками и копиями пальцев Джона Кополлы. Я не допускал и мысли, что она не выполнит мою просьбу. Другое дело мысль, что больше мы с ней, наверное, не увидимся. Это была тупая боль, к которой я уже начал привыкать. Нет, дело было не в этом. Я понял. Не нужно было просить Одри отправлять ключи в мою контору. Это было неразумно. Если даже был один шанс из ста, что они перевернут мою контору вверх дном, это было неразумно. Если, конечно, я смогу выбраться отсюда. Но теперь ничего не поделаешь. Позвонить Одри я не мог. То есть мог бы завтра утром, безусловно мог бы, но телефонов-автоматов здесь почему-то не было, а мой телефон прослушивался наверняка, Бонафонте, Эрни, глухонемой обжора с двойной фамилией — кто знает?
Глава 6
Весь следующий день меня занимала мысль о том, как же все-таки выходят отсюда? Почему при моем приближении к стене моментально включалась система тревоги, а я видел из окна, как Эрни подходил к стене, и никаких звонков не было. Хорошо, допустим, ему нужно было сделать что-то у стены, сменить лампочку в фонаре, ну что-то сделать. Он мог бы, естественно, выключить заранее сигнализацию. Но он просто сгребал листья, так же, как я в тот день, когда Бонафонте продемонстрировал мне свою меткость. И я точно видел, что он протянул грабли в сторону стены, как и я в тот раз. Не специально, не расчетливо, а естественным движением. Просто там было много листьев. И больше, пока я наблюдал за ним, к стене он не подходил, грабли к ней не протягивал. Не выключил же он заранее сигнализацию, зная, что где-то ему придется протянуть грабли.
Я надел куртку и вышел во двор. Эрни все еще сгребал листья в кучи, теперь уже в другом конце сада.
— Добрый день, — сказал я, подходя к нему сзади.
— Добрый день, — буркнул он, не поворачивая головы.
Так и не удалось мне, увы, стать любимцем местного общества.
— Эрни, я не могу больше сидеть за столом. Я превращаюсь в животное из класса плоскозадых. Дайте мне, пожалуйста, грабли.
Он молча протянул мне грабли и зашагал прочь.
— Да, Эрни, — крикнул я ему вдогонку, — сигнализация включена? А то я опять ненароком переполошу вас всех, как тогда.
— Она всегда включена, — ответил он мне, — осторожнее…
Для меня включена, выходит, а для него нет. Как же это может быть? Я автоматически сгребал листья — я уже становился специалистом по сгребанию листьев — и думал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36