Анна так ненавидит астрономию, как будто это ее личный враг.
Сергей Николаевич. Я уже привык к этому, Маруся.
Анна. У меня нет личных врагов, вы это хорошо знаете. А астрономию я не люблю потому, что не понимаю, как люди могут столько времени глазеть на небо, когда на земле все устроено так плохо.
Житов. Астрономия – торжество разума.
Анна . По-моему, разум больше бы торжествовал, если бы на земле не было голодных.
Маруся. Какие горы! Какое солнце! Как вы можете говорить, спорить, когда так светит солнце!
Лунц . Вы как будто против науки, Анна Сергеевна!
Анна . Не против науки, а против ученых, которые науку делают предлогом, чтобы уклониться от общественных обязанностей.
Шмидт. Человек должен говорить: «я хочу», обязанность – это рабство.
Инна Александровна Не люблю я этих разговоров, и охота людям себе кровь портить. Василий Васильевич… да подымитесь же! Вот что (отводит его к веранде) : вы денег-то своих не давайте. Хватит. Поллак – очень великодушный молодой человек и, в случае чего… (Смеется.) А все-таки – астролябия.
Житов. Как же теперь ваша экспедиция в Канаду, Инна Александровна?
Деньги-то?
Инна Александровна Ну, достану! Год еще впереди. Я ловка денег доставать. А вы вот что, Василий Васильевич, прошу вас, как друга: нападать они будут на моего старика, – рады, что он молчит, – так вы уж постойте за него, хорошо?
Житов. Хорошо.
Инна Александровна А я пойду. Нужно Колюшке белье приготовить, так хлопот много… (Уходит.)
Сергей Николаевич. (продолжает) . Я очень люблю хорошие разговоры. Во всех речах я вижу искорки света, и это так красиво, как Млечный Путь. Очень жаль, что люди большею частью говорят о пустяках.
Анна. Красивыми словами люди часто отделываются от работы.
Верховцев . Вот вы очень спокойный человек, Сергей Николаевич, вы даже неспособны, кажется, обижаться, – а случалось ли вам когда-нибудь плакать? Я, конечно, беру не тот счастливый возраст, когда вы путешествовали без штанов, а вот теперь?.
Сергей Николаевич. О да! Я очень слезлив.
Верховцев Вот как!
Сергей Николаевич. Когда я увидел комету Биелу, предсказанную Галлеем, я заплакал.
Верховцев Причина уважительная, хотя для меня и не совсем понятная. А вы ее понимаете, господа?
Лунц . Да, конечно. Ведь Галлей мог ошибаться.
Верховцев. Что же, тогда нужно было бы рвать волосы от отчаяния?
Маруся. Вы преувеличиваете, Валентин.
Анна . А когда сына чуть не расстреляли, он остался совершенно спокоен.
Сергей Николаевич. В мире каждую секунду умирает по человеку, а во всей вселенной, вероятно, каждую секунду разрушается целый мир. Как же я могу плакать и приходить в отчаяние из-за смерти одного человека?
Верховцев. Так, Шмидт, не правда ли, это очень сильно, как раз по-вашему? Так что, если Николаю не удастся бежать, и его…
Сергей Николаевич. Конечно, это будет очень грустно, но…
Маруся. Не шутите так, Сергей Николаевич. Мне больно, когда я слышу такие шутки.
Сергей Николаевич. Да я и не шучу, милая Маруся. Вообще я никогда не умел шутить, хотя очень люблю, когда шутят другие, например Валентин.
Верховцев Благодарю вас.
Житов. Это правда, Сергей Николаевич никогда не шутит.
Маруся. (затуманиваясь) . Тем хуже.
Верховцев . Что значит-заткнуть уши астрономической ватой! Хорошо, спокойно. Пусть весь мир взвоет, как собака…
Лунц Когда молодой Будда увидел голодную тигрицу, он отдал ей себя, да. Он не сказал: я бог, я занят важными делами, а ты только голодный зверь, – он отдал ей себя!
Сергей Николаевич. Вы видите надпись (показывая на фронтон обсерватории) : «Наес domus Uraniae est. Curae procul este profanae. Temnitur hic humilis tellus. Hinc ITUR AD ASTRO». Это значит: «Это храм Урании. Прочь, суетные заботы! Попирается здесь низменная земля – отсюда идут к звездам».
Верховцев . Да, но что вы разумеете под суетными заботами, уважаемый звездочет? Вот у меня ноги содраны до кости осколком… это тоже, по-вашему, суетная забота?
Анна. Конечно.
Сергей Николаевич. Да. Смерть, несправедливость, несчастья, все черные тени земли – вот суетные заботы.
Верховцев . Значит, явись завтра новый Наполеон, новый деспот, и зажми весь мир в железном кулаке – это тоже будет суетная забота?
Сергей Николаевич. Да… Я так думаю.
Верховцев (обводит всех взглядом и грубо смеется) . Так вот оно что!
Анна . Это возмутительно! Это какие-то боги, которые предоставляют людям страдать, как им угодно, а сами…
Маруся. Трейч, почему вы ничего не возразите?
Трейч. Я слушаю.
Верховцев. Так может говорить только тот, кто живет на содержании у правительства и в полной безопасности сидит на своей крыше.
Сергей Николаевич (слегка краснея) . Не всегда в безопасности, Валентин. Галилей умер в темнице. Джордано Бруно погиб на костре. Путь к звездам всегда орошен кровью.
Верховцев. Мало ли что было… Христиан тоже преследовали, а это не помешало им, в свою очередь, поджаривать на углях невинных астрономов.
Анна . У отца даже свои мощи есть, и он держит их за железными дверьми.
Сергей Николаевич. Анна! Это нехорошо.
Верховцев Это еще что за чепуха?
Анна . Кусок кирпича от какой-то развалины, – обсерватория развалилась, – да клочки подлинной рукописи.
Маруся. Анна! Как это неприятно! Коля не позволил бы себе так говорить…
Анна. Николай слишком деликатен. Это его недостаток.
Подходит Петя. и, незамеченный, молча становится у стены.
Верховцев (раздраженно) . Оттого-то нас и бьют на каждом шагу…
Маруся. Не надо! Не надо!. Трейч, да что же вы!.
Трейч (сдержанно) . Надо идти вперед. Здесь говорили о поражениях, но их нет. Я знаю только победы. Земля – это воск в руках человека. Надо мять, давить – творить новые формы… Но надо идти вперед. Если встретится стена – ее надо разрушить. Если встретится гора – ее надо срыть. Если встретится пропасть – ее надо перелететь. Если нет крыльев – их надо сделать!
Верховцев Хорошо, Трейч! Надо сделать!
Маруся. Я уже чувствую крылья!
Трейч (сдержанно) . Но надо идти вперед. Если земля будет расступаться под ногами, нужно скрепить ее – железом. Если она начнет распадаться на части, нужно слить ее – огнем. Если небо станет валиться на головы, надо протянуть руки и отбросить его – так! (Отбрасывает.)
Верховцев У-ах! Так!
Некоторые невольно повторяют позу Трейча – Атланта, поддерживающего мир.
Трейч. Но надо идти вперед, пока светит солнце.
Лунц . Оно погаснет, Трейч!
Трейч. Тогда нужно зажечь новое.
Верховцев Да, да. Говорите!
Трейч. И пока оно будет гореть, всегда и вечно, – надо идти вперед. Товарищи, солнце ведь тоже рабочий!
Верховцев Вот это-астрономия! Ах, черт!
Лунц . Вперед, всегда и вечно.
Верховцев Вперед! Ах, черт!
Все в возбуждении разбиваются на группы.
Лунц (волнуясь) . Господа, я прошу… это нельзя так оставить. А убитые! Нет, господа, не только те, кто мужественно боролся и погиб за свободу, а вот эти… жертвы. Ведь их миллиарды, ведь они же не виноваты…
И их убили!
Молчание.
Маруся (звонко кричит) . Клянусь перед вами, горы! Клянусь перед тобою, солнце: я освобожу Николая!. У этих гор есть эхо?
Лунц Здесь нет. Но если бы было, оно ответило бы, как в сказке: да!
Анна (Житову) . Как это сентиментально. Я не понимаю Валентина…
Житов. Нет, ничего. Знаете, я погожу ехать в Австралию: мне тоже захотелось повидать Николая Сергеевича.
Маруся. (глядя в небо) . Как хочется лететь!
Верховцев . Вот это – астрономия. Ну, как, звездочет, нравятся вам такие астрономы?
Сергей Николаевич. Да. Нравятся. Его фамилия, кажется, Трейч?
Верховцев . Он такой же Трейч, как я-Бисмарк. Сам черт не знает, как его зовут по-настоящему.
Лунц (перебегая от одной группы к другой) . Я счастлив, я так счастлив. Вы знаете… мои родители – они убиты. И сестра. Я не хотел, я никогда не хотел говорить об этом… Зачем говорить? – думал я. Пусть останется глубоко-глубоко в душе, и пусть я один только знаю. А теперь…
Вы знаете, как они были убиты? Трейч, вы понимаете меня? Я никогда не хотел…
Петя. (Житову) . Зачем все это?
Житов. Нет, приятно.
Петя. Зачем, когда все это умрет, и вы, и я, и горы. Зачем?
Все разбились на группы. Сергей Николаевич. стоит один.
Верховцев (Марусе, в восторге) . Повесить мало Трейча. Ну и откопал Николай. Ну, Марусенька, ведь убежит, а?
Маруся. (затуманиваясь) . Я другого боюсь…
Верховцев Чего еще?
Маруся. Но – не стоит говорить. Пустое.
Верховцев . Да в чем дело? О чем ты задумалась?
Маруся (не отвечает; потом неожиданно смеется и поет) . Давай улетим!
Инна Александровна (высовывается в окно) . Орлятки!
Обедать!
Верховцев. Цып-цып-цып!
Маруся. Будем пить шампанское! Мамочка, есть?
Г о л о с а. Да, да. Шампанское.
Инна Александровна. Шампанского нет, киршвассер есть.
Смех, восклицания.
Сергей Николаевич. (отводит Марусю) . Ну, Маруся, я пойду к себе. Я не хочу вам мешать.
Маруся. (холодно) . Нет, отчего же. Сегодня так весело.
Сергей Николаевич. Да. И я хотел устроить себе маленький праздник ради вашего приезда, но – не вышло.
Маруся. Пообедайте с нами.
Лунц (кричит) . Нужно притащить Поллака. Он порядочный человек, он очень хороший человек. Я иду за ним.
Г о л о с а. Поллака!
– Поллака!
Сергей Николаевич. Нет, обедайте без меня.
Маруся. Как жаль! Инна Александровна будет очень огорчена.
Сергей Николаевич. Скажите ей, что я работаю. Перед отъездом вы зайдете ко мне, Маруся? (Никем не замеченный, уходит.)
Маруся. Шмидт, где вы? Вы будете моим кавалером. Нам еще с вами столько дела. Господа, не правда ли, как он похож на шпиона?
Анна. Маруся становится неприлична.
Маруся. Вы знаете: мне нужно было переночевать у него, а он говорит: нельзя, – я живу в тихом немецком семействе и дал обещание не водить к себе женщин и собак.
Шмидт. И чтоб никто не ночевал. И у меня стоит диван, обитый новым шелком, и они каждый вечер смотрят, не лежит ли на нем какой-нибудь человек. Ужасные люди!
Верховцев А вы бы уехали, Шмидт, какого черта!
Шмидт. Нельзя. Они берут плату вперед.
Анна. А вы бы не давали!
Шмидт. Нельзя, они…
Лунц (ведет Поллака, кричит) . Вот он! Насилу оторвал. Присосался к рефрактору, как пиявка!
Поллак. Господа, это насилие. У меня там не кончено…
Маруся. Поллак, милый Поллак! Сегодня так весело! И вы такой хороший человек, такой милый, вас так любят все.
Поллак. Это очень приятно слышать, но я не знаю, отчего вам так весело? Революция кончилась не в вашу пользу.
Верховцев Мы придумали новый план. Мы…
Поллак (отмахивается рукой) . Да, да. Я верю, я верю вам.
Маруся. Мы выпьем за астрономию. Да здравствует орбита!
Поллак. Я не могу, к сожалению, принимать алкоголя: он причиняет мне головную боль и тошноту.
Верховцев. Лучший напиток для Поллака – машинное масло. Поллак, вы будете пить масло?
Маруся. Нет. Мы киршвассеру выпьем. Самого чистого киршвассеру!
Лунц . Идем, товарищ. Вы хороший, честный человек.
Инна Александровна (высовываясь) . Да идите же! Что же это, не дозовешься!
Маруся. Сейчас, мамочка, сейчас. Вот Поллак упирается. Что же, господа, неужели мы так и пойдем? Житов, вы умеете петь?
Житов. Подтягивать могу.
Лунц . Марсельезу!
Маруся. Нет, нет. Марсельезу, как и знамя, нужно беречь для боя.
Трейч. Я согласен. Есть песни, которые можно петь только в храме.
Верховцев Повеселей что-нибудь! Эх, как греет солнце!
Анна. Валя, не раскрывай ног.
Маруся (запевает) . Небо так ясно, – солнце прекрасно, – солнце зовет…
Все, кроме Пети, подхватывают.
В веселой работе – чужды заботе, – братья, вперед.
Слава веселому солнцу! Солнце – рабочий земли!
Слава веселому солнцу! Солнце – рабочий земли!
Верховцев Да поживей, Аня! Ты везешь меня, как покойника.
Все(поют. Поллак серьезно и сдержанно дирижирует) .
Грозы и бури – ясной лазури – не победят.
Под бури покровом, в мраке грозовом – молньи горят!
Слава могучему солнцу! Солнце – властитель земли!.
Последние слова песни повторяются за углом дома.
Петя. остается один и угрюмо смотрит вслед ушедшим.
Все (за сценой) . Слава могучему солнцу! Солнце-властитель земли!.
Занавес
Действие третье
Большая темная комната, нечто вроде гостиной. Мебели мало, ничего мягкого, два книжных шкафа, пианино. Задняя стена: дверь и два большие итальянские окна выходят на веранду. Окна и дверь открыты, и видно темное, почти черное небо, усеянное необыкновенно яркими мигающими звездами. В уму у стены, ближе к авансцене, стол, на нем под темным абажуром лампа. За столом Инна Александровна читает газеты. А н н а что-то шьет. Лунц ходит взад и вперед. У одного из шкапов Верховцев на костылях, достает книгу. Глубокая тишина, какая бывает только в горах.
Молчание продолжается некоторое время после открытия занавеса.
Верховцев (бормочет) . А, черт!
Инна Александровна Валя, ты читал, что президент отказал Кассовскому в помиловании?
Верховцев Читал.
Инна Александровна. Что же это такое, а?
Верховцев Расстреляют.
Инна Александровна Докуда же это будет, господи? Неужели и так мало жертв?
Верховцев (несет книгу под мышкой, роняет) .
1 2 3 4 5 6 7 8
Сергей Николаевич. Я уже привык к этому, Маруся.
Анна. У меня нет личных врагов, вы это хорошо знаете. А астрономию я не люблю потому, что не понимаю, как люди могут столько времени глазеть на небо, когда на земле все устроено так плохо.
Житов. Астрономия – торжество разума.
Анна . По-моему, разум больше бы торжествовал, если бы на земле не было голодных.
Маруся. Какие горы! Какое солнце! Как вы можете говорить, спорить, когда так светит солнце!
Лунц . Вы как будто против науки, Анна Сергеевна!
Анна . Не против науки, а против ученых, которые науку делают предлогом, чтобы уклониться от общественных обязанностей.
Шмидт. Человек должен говорить: «я хочу», обязанность – это рабство.
Инна Александровна Не люблю я этих разговоров, и охота людям себе кровь портить. Василий Васильевич… да подымитесь же! Вот что (отводит его к веранде) : вы денег-то своих не давайте. Хватит. Поллак – очень великодушный молодой человек и, в случае чего… (Смеется.) А все-таки – астролябия.
Житов. Как же теперь ваша экспедиция в Канаду, Инна Александровна?
Деньги-то?
Инна Александровна Ну, достану! Год еще впереди. Я ловка денег доставать. А вы вот что, Василий Васильевич, прошу вас, как друга: нападать они будут на моего старика, – рады, что он молчит, – так вы уж постойте за него, хорошо?
Житов. Хорошо.
Инна Александровна А я пойду. Нужно Колюшке белье приготовить, так хлопот много… (Уходит.)
Сергей Николаевич. (продолжает) . Я очень люблю хорошие разговоры. Во всех речах я вижу искорки света, и это так красиво, как Млечный Путь. Очень жаль, что люди большею частью говорят о пустяках.
Анна. Красивыми словами люди часто отделываются от работы.
Верховцев . Вот вы очень спокойный человек, Сергей Николаевич, вы даже неспособны, кажется, обижаться, – а случалось ли вам когда-нибудь плакать? Я, конечно, беру не тот счастливый возраст, когда вы путешествовали без штанов, а вот теперь?.
Сергей Николаевич. О да! Я очень слезлив.
Верховцев Вот как!
Сергей Николаевич. Когда я увидел комету Биелу, предсказанную Галлеем, я заплакал.
Верховцев Причина уважительная, хотя для меня и не совсем понятная. А вы ее понимаете, господа?
Лунц . Да, конечно. Ведь Галлей мог ошибаться.
Верховцев. Что же, тогда нужно было бы рвать волосы от отчаяния?
Маруся. Вы преувеличиваете, Валентин.
Анна . А когда сына чуть не расстреляли, он остался совершенно спокоен.
Сергей Николаевич. В мире каждую секунду умирает по человеку, а во всей вселенной, вероятно, каждую секунду разрушается целый мир. Как же я могу плакать и приходить в отчаяние из-за смерти одного человека?
Верховцев. Так, Шмидт, не правда ли, это очень сильно, как раз по-вашему? Так что, если Николаю не удастся бежать, и его…
Сергей Николаевич. Конечно, это будет очень грустно, но…
Маруся. Не шутите так, Сергей Николаевич. Мне больно, когда я слышу такие шутки.
Сергей Николаевич. Да я и не шучу, милая Маруся. Вообще я никогда не умел шутить, хотя очень люблю, когда шутят другие, например Валентин.
Верховцев Благодарю вас.
Житов. Это правда, Сергей Николаевич никогда не шутит.
Маруся. (затуманиваясь) . Тем хуже.
Верховцев . Что значит-заткнуть уши астрономической ватой! Хорошо, спокойно. Пусть весь мир взвоет, как собака…
Лунц Когда молодой Будда увидел голодную тигрицу, он отдал ей себя, да. Он не сказал: я бог, я занят важными делами, а ты только голодный зверь, – он отдал ей себя!
Сергей Николаевич. Вы видите надпись (показывая на фронтон обсерватории) : «Наес domus Uraniae est. Curae procul este profanae. Temnitur hic humilis tellus. Hinc ITUR AD ASTRO». Это значит: «Это храм Урании. Прочь, суетные заботы! Попирается здесь низменная земля – отсюда идут к звездам».
Верховцев . Да, но что вы разумеете под суетными заботами, уважаемый звездочет? Вот у меня ноги содраны до кости осколком… это тоже, по-вашему, суетная забота?
Анна. Конечно.
Сергей Николаевич. Да. Смерть, несправедливость, несчастья, все черные тени земли – вот суетные заботы.
Верховцев . Значит, явись завтра новый Наполеон, новый деспот, и зажми весь мир в железном кулаке – это тоже будет суетная забота?
Сергей Николаевич. Да… Я так думаю.
Верховцев (обводит всех взглядом и грубо смеется) . Так вот оно что!
Анна . Это возмутительно! Это какие-то боги, которые предоставляют людям страдать, как им угодно, а сами…
Маруся. Трейч, почему вы ничего не возразите?
Трейч. Я слушаю.
Верховцев. Так может говорить только тот, кто живет на содержании у правительства и в полной безопасности сидит на своей крыше.
Сергей Николаевич (слегка краснея) . Не всегда в безопасности, Валентин. Галилей умер в темнице. Джордано Бруно погиб на костре. Путь к звездам всегда орошен кровью.
Верховцев. Мало ли что было… Христиан тоже преследовали, а это не помешало им, в свою очередь, поджаривать на углях невинных астрономов.
Анна . У отца даже свои мощи есть, и он держит их за железными дверьми.
Сергей Николаевич. Анна! Это нехорошо.
Верховцев Это еще что за чепуха?
Анна . Кусок кирпича от какой-то развалины, – обсерватория развалилась, – да клочки подлинной рукописи.
Маруся. Анна! Как это неприятно! Коля не позволил бы себе так говорить…
Анна. Николай слишком деликатен. Это его недостаток.
Подходит Петя. и, незамеченный, молча становится у стены.
Верховцев (раздраженно) . Оттого-то нас и бьют на каждом шагу…
Маруся. Не надо! Не надо!. Трейч, да что же вы!.
Трейч (сдержанно) . Надо идти вперед. Здесь говорили о поражениях, но их нет. Я знаю только победы. Земля – это воск в руках человека. Надо мять, давить – творить новые формы… Но надо идти вперед. Если встретится стена – ее надо разрушить. Если встретится гора – ее надо срыть. Если встретится пропасть – ее надо перелететь. Если нет крыльев – их надо сделать!
Верховцев Хорошо, Трейч! Надо сделать!
Маруся. Я уже чувствую крылья!
Трейч (сдержанно) . Но надо идти вперед. Если земля будет расступаться под ногами, нужно скрепить ее – железом. Если она начнет распадаться на части, нужно слить ее – огнем. Если небо станет валиться на головы, надо протянуть руки и отбросить его – так! (Отбрасывает.)
Верховцев У-ах! Так!
Некоторые невольно повторяют позу Трейча – Атланта, поддерживающего мир.
Трейч. Но надо идти вперед, пока светит солнце.
Лунц . Оно погаснет, Трейч!
Трейч. Тогда нужно зажечь новое.
Верховцев Да, да. Говорите!
Трейч. И пока оно будет гореть, всегда и вечно, – надо идти вперед. Товарищи, солнце ведь тоже рабочий!
Верховцев Вот это-астрономия! Ах, черт!
Лунц . Вперед, всегда и вечно.
Верховцев Вперед! Ах, черт!
Все в возбуждении разбиваются на группы.
Лунц (волнуясь) . Господа, я прошу… это нельзя так оставить. А убитые! Нет, господа, не только те, кто мужественно боролся и погиб за свободу, а вот эти… жертвы. Ведь их миллиарды, ведь они же не виноваты…
И их убили!
Молчание.
Маруся (звонко кричит) . Клянусь перед вами, горы! Клянусь перед тобою, солнце: я освобожу Николая!. У этих гор есть эхо?
Лунц Здесь нет. Но если бы было, оно ответило бы, как в сказке: да!
Анна (Житову) . Как это сентиментально. Я не понимаю Валентина…
Житов. Нет, ничего. Знаете, я погожу ехать в Австралию: мне тоже захотелось повидать Николая Сергеевича.
Маруся. (глядя в небо) . Как хочется лететь!
Верховцев . Вот это – астрономия. Ну, как, звездочет, нравятся вам такие астрономы?
Сергей Николаевич. Да. Нравятся. Его фамилия, кажется, Трейч?
Верховцев . Он такой же Трейч, как я-Бисмарк. Сам черт не знает, как его зовут по-настоящему.
Лунц (перебегая от одной группы к другой) . Я счастлив, я так счастлив. Вы знаете… мои родители – они убиты. И сестра. Я не хотел, я никогда не хотел говорить об этом… Зачем говорить? – думал я. Пусть останется глубоко-глубоко в душе, и пусть я один только знаю. А теперь…
Вы знаете, как они были убиты? Трейч, вы понимаете меня? Я никогда не хотел…
Петя. (Житову) . Зачем все это?
Житов. Нет, приятно.
Петя. Зачем, когда все это умрет, и вы, и я, и горы. Зачем?
Все разбились на группы. Сергей Николаевич. стоит один.
Верховцев (Марусе, в восторге) . Повесить мало Трейча. Ну и откопал Николай. Ну, Марусенька, ведь убежит, а?
Маруся. (затуманиваясь) . Я другого боюсь…
Верховцев Чего еще?
Маруся. Но – не стоит говорить. Пустое.
Верховцев . Да в чем дело? О чем ты задумалась?
Маруся (не отвечает; потом неожиданно смеется и поет) . Давай улетим!
Инна Александровна (высовывается в окно) . Орлятки!
Обедать!
Верховцев. Цып-цып-цып!
Маруся. Будем пить шампанское! Мамочка, есть?
Г о л о с а. Да, да. Шампанское.
Инна Александровна. Шампанского нет, киршвассер есть.
Смех, восклицания.
Сергей Николаевич. (отводит Марусю) . Ну, Маруся, я пойду к себе. Я не хочу вам мешать.
Маруся. (холодно) . Нет, отчего же. Сегодня так весело.
Сергей Николаевич. Да. И я хотел устроить себе маленький праздник ради вашего приезда, но – не вышло.
Маруся. Пообедайте с нами.
Лунц (кричит) . Нужно притащить Поллака. Он порядочный человек, он очень хороший человек. Я иду за ним.
Г о л о с а. Поллака!
– Поллака!
Сергей Николаевич. Нет, обедайте без меня.
Маруся. Как жаль! Инна Александровна будет очень огорчена.
Сергей Николаевич. Скажите ей, что я работаю. Перед отъездом вы зайдете ко мне, Маруся? (Никем не замеченный, уходит.)
Маруся. Шмидт, где вы? Вы будете моим кавалером. Нам еще с вами столько дела. Господа, не правда ли, как он похож на шпиона?
Анна. Маруся становится неприлична.
Маруся. Вы знаете: мне нужно было переночевать у него, а он говорит: нельзя, – я живу в тихом немецком семействе и дал обещание не водить к себе женщин и собак.
Шмидт. И чтоб никто не ночевал. И у меня стоит диван, обитый новым шелком, и они каждый вечер смотрят, не лежит ли на нем какой-нибудь человек. Ужасные люди!
Верховцев А вы бы уехали, Шмидт, какого черта!
Шмидт. Нельзя. Они берут плату вперед.
Анна. А вы бы не давали!
Шмидт. Нельзя, они…
Лунц (ведет Поллака, кричит) . Вот он! Насилу оторвал. Присосался к рефрактору, как пиявка!
Поллак. Господа, это насилие. У меня там не кончено…
Маруся. Поллак, милый Поллак! Сегодня так весело! И вы такой хороший человек, такой милый, вас так любят все.
Поллак. Это очень приятно слышать, но я не знаю, отчего вам так весело? Революция кончилась не в вашу пользу.
Верховцев Мы придумали новый план. Мы…
Поллак (отмахивается рукой) . Да, да. Я верю, я верю вам.
Маруся. Мы выпьем за астрономию. Да здравствует орбита!
Поллак. Я не могу, к сожалению, принимать алкоголя: он причиняет мне головную боль и тошноту.
Верховцев. Лучший напиток для Поллака – машинное масло. Поллак, вы будете пить масло?
Маруся. Нет. Мы киршвассеру выпьем. Самого чистого киршвассеру!
Лунц . Идем, товарищ. Вы хороший, честный человек.
Инна Александровна (высовываясь) . Да идите же! Что же это, не дозовешься!
Маруся. Сейчас, мамочка, сейчас. Вот Поллак упирается. Что же, господа, неужели мы так и пойдем? Житов, вы умеете петь?
Житов. Подтягивать могу.
Лунц . Марсельезу!
Маруся. Нет, нет. Марсельезу, как и знамя, нужно беречь для боя.
Трейч. Я согласен. Есть песни, которые можно петь только в храме.
Верховцев Повеселей что-нибудь! Эх, как греет солнце!
Анна. Валя, не раскрывай ног.
Маруся (запевает) . Небо так ясно, – солнце прекрасно, – солнце зовет…
Все, кроме Пети, подхватывают.
В веселой работе – чужды заботе, – братья, вперед.
Слава веселому солнцу! Солнце – рабочий земли!
Слава веселому солнцу! Солнце – рабочий земли!
Верховцев Да поживей, Аня! Ты везешь меня, как покойника.
Все(поют. Поллак серьезно и сдержанно дирижирует) .
Грозы и бури – ясной лазури – не победят.
Под бури покровом, в мраке грозовом – молньи горят!
Слава могучему солнцу! Солнце – властитель земли!.
Последние слова песни повторяются за углом дома.
Петя. остается один и угрюмо смотрит вслед ушедшим.
Все (за сценой) . Слава могучему солнцу! Солнце-властитель земли!.
Занавес
Действие третье
Большая темная комната, нечто вроде гостиной. Мебели мало, ничего мягкого, два книжных шкафа, пианино. Задняя стена: дверь и два большие итальянские окна выходят на веранду. Окна и дверь открыты, и видно темное, почти черное небо, усеянное необыкновенно яркими мигающими звездами. В уму у стены, ближе к авансцене, стол, на нем под темным абажуром лампа. За столом Инна Александровна читает газеты. А н н а что-то шьет. Лунц ходит взад и вперед. У одного из шкапов Верховцев на костылях, достает книгу. Глубокая тишина, какая бывает только в горах.
Молчание продолжается некоторое время после открытия занавеса.
Верховцев (бормочет) . А, черт!
Инна Александровна Валя, ты читал, что президент отказал Кассовскому в помиловании?
Верховцев Читал.
Инна Александровна. Что же это такое, а?
Верховцев Расстреляют.
Инна Александровна Докуда же это будет, господи? Неужели и так мало жертв?
Верховцев (несет книгу под мышкой, роняет) .
1 2 3 4 5 6 7 8