Говори.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Лучше не надо говорить, Георгий.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, говори…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я отдалась Ментикову. Нет, потом, когда ты хотел убить меня. Это было только раз.
Георгий Дмитриевич встает и два раза проходит по комнате, потом снова садятся в той же позе.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Говори.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Но я забеременела, и мне сделали операцию. Больше ничего не было.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (хрипло). Больше ничего?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, больше ничего. Лучше было не говорить.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мне Лиза сказала, что Ментиков здесь живет уже месяц. Зачем он здесь?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Мне не с кем говорить. Вам очень больно, Георгий Дмитриевич?
Молчание. Георгий Дмитриевич встает, несколько раз проходит по комнате, вытянувшись, как на смотру, с сжатыми в кулак руками. После одного из поворотов так же решительно подходит к жене и опускается на колени.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вскакивает). Что? Пусти руку. Что?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (кричит). Не смей… Не смей! Не тронь меня… Мама! Пусти меня!…
Он с силою прижимает ее голову к своей груди, заглушая ее бессвязный крик.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя, Катя, голубчик, что с тобой, успокойся, услышат, Катя… Это я, Катечка. Да бедная же ты моя, да милая же ты моя!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (тихо). Пусти. Бога ради пусти. Я опять закричу.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да ты же любовь моя, – ты же вечная, единственная любовь моя. Куда я тебя пущу? Куда я тебя пущу?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну, если хочешь, Катя, Катечка… – мы умрем вместе. Вместе – ты понимаешь? Потому что куда я тебя пущу? Куда я сам пойду? Да разве, есть какая-нибудь дорога… Ну, умрем, умрем, и я буду счастлив.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я одна должна умереть.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Одна? А я что же буду делать? Клянусь тебе, Катя, даю честное слово, что если ты… сейчас… Открой глаза, взгляни мне прямо в душу… Ты смотришь, Катя? – ты видишь, Катя, ты видишь, Катя?
Почти отталкивает ее, подходит к двери и смотрит в сад, держа голову обеими руками. Так же, подняв руки, как для полета, смотрит на него Екатерина Ивановна.
(Глухо, не оборачиваясь.) Ты здесь, Катя? – не уходи. Боже мой! Смотрю я в этот сад, на эти тени вечерние, и думаю: какие мы маленькие, как мы смеем мучиться, когда такая красота и покой. Катя, за что я сделал тебе такую боль? за что я измучил себя? Ты вернешься ко мне, Катя?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Если ты хочешь, Горя.
Георгий Дмитриевич оборачивается, подходит.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Поцелуй меня.
Целует.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе хорошо?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. И мне страшно немного. Поцелуй меня.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сердце мое напуганное, ничего не надо бояться, ничего. Разве есть на свете что-нибудь страшное для любви? Ничего… Я сейчас, как этот старый умный сад, а все люди – под моими ветвями.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Походим.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как прежде?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, слушай. Нет, ты слушай внимательно…
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю деточка.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня мы второй раз венчаемся. Любовь ты моя… И такая ты красавица, такая красавица, что можно ослепнуть… Когда я вошел сегодня и увидел тебя…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Тебе страшно было входить? – ты так ужасно медленно шел.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А ты даже не отозвалась. Я тебя зову, я тебя зову…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, Горя, я была, как мертвая. Ты меня зовешь, а я думаю: зачем он тревожит мертвую, не тронь меня, я мертвая!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это я тебя измучил.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не ты. Слушай же, Горя!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю, деточка, каждое словечко твое слышу.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь! Я думаю теперь про себя: раз я могла сделать это… нет, постой: – то чего же я не могу? Значит, все могу. Что же ты молчишь, Горя: ты думаешь, что это правда?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Так вот, Катечка, слушай теперь ты. Вот я стрелял и хотел тебя убить…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Неужели ты хотел меня убить?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Постой. Но следует ли отсюда, что я теперь стал вообще убийцей и вообще могу убивать, грабить и так далее? Ах, деточка моя, не только не следует, а совсем наоборот! С тех пор, как в моей руке побыла смерть, я так ценю, так понимаю чужую человеческую жизнь. Первое время, тогда, даже странное что-то со мной делалось: взгляну случайно на какого-нибудь человека, на улице или у нас в Думе, и подумаю: а как легко можно его убить! – и мне станет так его жалко и хочется быть таким осторожным, чтобы даже нечаянно как-нибудь…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты другой. Я понимаю, что ты говоришь, но ты другой. Милый, об этом совсем не надо говорить, но я только немного… Слушай: когда я лежала – в больнице, потом уже, то мне было… так стыдно и страшно… Нет, не могу!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, не надо, не надо. И вот еще что, Катя: об этом совсем и никогда не надо говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо. Ментиков здесь.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не существует.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Совсем, понимаешь? этого не было. Ты, может быть, не поверишь мне…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я тебе верю.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Верь, деточка, верь, – не я совершенно ничего не чувствую по отношению к этому… Ментикову. Он так убийственно ничтожен…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И он как паразит, и существует только, как бы это сказать, только благодаря нашей нечистоплотности.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он ничего не понимает.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Абсолютно!… Ведь я же его знаю. Ему дадут ползти, он и ползет, а не дадут – он поползет в другую сторону. И он всегда существует, всегда ищет и всегда наготове: им можно заразиться в вагоне… Что ты, Катечка?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Так. Пусти мою
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе больно?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, так. Я устала ходить.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты похудела, Катечка, так ты еще лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что раньше когда-то руки у человека были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет. Мало. А какой славный Алеша!… Ты его любишь?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну как же! И Коромыслов прекрасный человек. Если бы ты знала, как он мне помог в те дни… Катя, Катечка… неужели ты снова моя жена?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?..
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. Мама будет очей рада.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (взволнованно смеется). Боже мой, что со мной делается… Катя? Ну, да ладно! Мама? Она у тебя такая прекрасная женщина, и ведь мы с ней давно уже в переписке, и она знает, что я должен приехать.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да что ты! – какая же она хитрая, Горя!… Нет, сиди, сиди. Отчего ты не куришь?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Забыл!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот тебе пепельница… а спички? (Хочет подать пепельницу, но раздумывает и подает другую.) Горя, скажи мне, отчего я стала такая? Ты сейчас спрашиваешь: сегодня? – а я думаю, что нужно сказать: нет, – и вдруг мне так захотелось сказать: да!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, люблю, но этого мало.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Другому бы не сказала.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Другому? Горя, скажи мне… ты совсем простил меня? Нет, не то, Горя, скажи мне, отчего я так… волнуюсь? Нет, совсем особенно. Смотри, Горя! (Становится перед ним, закидывая руки назад, вытянувшись, как для полета или падения в пропасть.) Смотри, Горя, отчего? Вот я стою, и мне хочется… броситься на тебя – и обнять, душить и… Горя!
Георгий Дмитриевич бросается к ней и крепко обнимает. Продолжительный поцелуй. Внизу террасы голоса.
Пусти, идут!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя ….
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да оттого, что люблю.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?
Входят Коромыслов, Алеша и Лизочка. Делают вид, что все довольно обыкновенно, но все же короткая пауза.
В саду были?
К о р о м ы с л о в. Да, в саду. Я, Георгий, решил: бросаю своих голых баб и на лето приезжаю сюда: нельзя же, свинство! Вы меня зовете, Екатерина Ивановна?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зову.
К о р о м ы с л о в (к Георгию Дмитриевичу). А ты, хозяин?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Конечно!
К о р о м ы с л о в. Ага! Значит, сейчас идем к Татьяне Андреевне и сообщаем: поладили. Ах, молодые люди, что вы делаете со старухой: ведь она там трясется вся! Всю жизнь доказываю женщинам: не нужно рожать детей, ну и сами виноваты. Ну-с, Георгий Дмитриевич…
Берет его под руку и отходит. Алексей и Лизочка с двух сторон около Екатерины Ивановны.
А л е к с е й. Спасибо тебе, Катечка. Дай ручку поцелую, спасибо. Ведь Горька, ей-Богу, хороший человек. А ты рада, Катечка?
Екатерина Ивановна, улыбаясь, кивает головой.
Л и з а . И я рада. Да погоди, Алеша! Катечка, какой ужас, я в него влюбилась, и он будет писать мой портрет!
А л е к с е й (пожимая руку Екатерине Ивановне). А меня, Лизок, забыла!
Л и з а. Не могу же я любить двух сразу! Катя, а твой портрет он писал?
А л е к с е й. Да ты ревнивая?
Л и з а. Как черт – ох, мамы нету?
К о р о м ы с л о в (подходя). Ну, Лизок, луна восходит и нам время в парк. Вы мне еще обещали какой-то гриб показать при лунном свете. А ты, Алексей, пойди к Татьяне Андреевне, я уж не могу, надоело, а ты и со старухами умеешь обращаться.
Л и з а. Это не гриб, а беседка, это только так называется грибом.
К о р о м ы с л о в. Это, Лизок, надо еще доказать. Постойте… а, может быть, вы в парк, а мы здесь останемся? Как вы думаете, Екатерина Ивановна?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ступайте, нам надо еще поговорить. Алеша, ты скажи маме, что немного погодя я сам к ней зайду, а пока…
А л е к с е й. Да уж знаю, не учи. Хоть бы спасибо сказал… а, черт!
Смеются. Георгий Дмитриевич серьезно жмет руку Алексею и с чувством целует его.
К о р о м ы с л о в. Идем, идем. Руку, Лизок! (Уходят.)
Л и з а. Какой Алеша смешной – правда?
К о р о м ы с л о в. А вы уже заметили?..
Уходят. Молчание. В комнате полутемно, на террасе последние краски вечера борются с первыми розоватыми лучами луны.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вот нас и обвенчали, Катя. Отчего ты молчишь? – ты снова пугаешь меня, Катя. С пор, как они вошли, ты не сказала ни слова. Пойдем на диван, сядем, я хочу крепко обнять тебя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя, пойдем к детям.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. К детям? (Задумываете на минуту в нерешимости.) Нет, Катечка, нельзя ли завтра? У меня сегодня так устала и так изболелась душа, что я могу – ведь это же опять волнение.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Катя все время звала тебя.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Нет, завтра, голубчик. Любовь ты моя, волнение мое, светлое безумие мое, – как я могу хоть один взгляд оторвать от тебя… Я говорю, а сам ничего не понимаю. Если бы Коромыслов сейчас не ушел… Да улыбнись же, свет мой тихий.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя!..
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Сегодня не надо, Горя!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (шутливо). А когда же?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Через год.
Плачет, откинув голову назад и приложив к глазам ладони рук. Георгий Дмитриевич нежно и осторожно гладит ее по обнаженной до плеча руке.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Хорошо, моя дорогая, моя родная, милая, хорошо, моя девочка, мое сердечко измученное. Как ты скажешь, так и будет, моя голубочка милая! Разве я за этим сюда пришел? Мне ведь самому так больно… и я только молчу и буду молчать, потому что сам… сам виноват в своей…
Умолкает. Екатерина Ивановна встает.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, нет! Я с ума сошла! Не слушай меня. Я люблю тебя. Крепче обнимай меня, еще крепче, да еще… Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Теперь не пущу!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти, нет, правда. Сегодня… а сейчас пусти! Ты же мой любимый!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Что со мной делается!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну вот и пусти… нет, правда. Я еще хочу… нет, правда, послушай!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я хочу сыграть тебе то, помнишь, когда еще невестой…
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это твой план?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, правда, я думала, что если ты приедешь и станешь что-нибудь спрашивать, то я сыграю тебе… хорошо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Лучше не надо говорить, Георгий.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, говори…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я отдалась Ментикову. Нет, потом, когда ты хотел убить меня. Это было только раз.
Георгий Дмитриевич встает и два раза проходит по комнате, потом снова садятся в той же позе.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Говори.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Но я забеременела, и мне сделали операцию. Больше ничего не было.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (хрипло). Больше ничего?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, больше ничего. Лучше было не говорить.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Мне Лиза сказала, что Ментиков здесь живет уже месяц. Зачем он здесь?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Мне не с кем говорить. Вам очень больно, Георгий Дмитриевич?
Молчание. Георгий Дмитриевич встает, несколько раз проходит по комнате, вытянувшись, как на смотру, с сжатыми в кулак руками. После одного из поворотов так же решительно подходит к жене и опускается на колени.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (вскакивает). Что? Пусти руку. Что?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Прости меня, Катя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (кричит). Не смей… Не смей! Не тронь меня… Мама! Пусти меня!…
Он с силою прижимает ее голову к своей груди, заглушая ее бессвязный крик.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя, Катя, голубчик, что с тобой, успокойся, услышат, Катя… Это я, Катечка. Да бедная же ты моя, да милая же ты моя!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а (тихо). Пусти. Бога ради пусти. Я опять закричу.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да ты же любовь моя, – ты же вечная, единственная любовь моя. Куда я тебя пущу? Куда я тебя пущу?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну, если хочешь, Катя, Катечка… – мы умрем вместе. Вместе – ты понимаешь? Потому что куда я тебя пущу? Куда я сам пойду? Да разве, есть какая-нибудь дорога… Ну, умрем, умрем, и я буду счастлив.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я одна должна умереть.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Одна? А я что же буду делать? Клянусь тебе, Катя, даю честное слово, что если ты… сейчас… Открой глаза, взгляни мне прямо в душу… Ты смотришь, Катя? – ты видишь, Катя, ты видишь, Катя?
Почти отталкивает ее, подходит к двери и смотрит в сад, держа голову обеими руками. Так же, подняв руки, как для полета, смотрит на него Екатерина Ивановна.
(Глухо, не оборачиваясь.) Ты здесь, Катя? – не уходи. Боже мой! Смотрю я в этот сад, на эти тени вечерние, и думаю: какие мы маленькие, как мы смеем мучиться, когда такая красота и покой. Катя, за что я сделал тебе такую боль? за что я измучил себя? Ты вернешься ко мне, Катя?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Если ты хочешь, Горя.
Георгий Дмитриевич оборачивается, подходит.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Поцелуй меня.
Целует.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе хорошо?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. И мне страшно немного. Поцелуй меня.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сердце мое напуганное, ничего не надо бояться, ничего. Разве есть на свете что-нибудь страшное для любви? Ничего… Я сейчас, как этот старый умный сад, а все люди – под моими ветвями.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Походим.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Как прежде?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, слушай. Нет, ты слушай внимательно…
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю деточка.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня мы второй раз венчаемся. Любовь ты моя… И такая ты красавица, такая красавица, что можно ослепнуть… Когда я вошел сегодня и увидел тебя…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Тебе страшно было входить? – ты так ужасно медленно шел.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. А ты даже не отозвалась. Я тебя зову, я тебя зову…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ах, Горя, я была, как мертвая. Ты меня зовешь, а я думаю: зачем он тревожит мертвую, не тронь меня, я мертвая!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это я тебя измучил.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, не ты. Слушай же, Горя!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю, деточка, каждое словечко твое слышу.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я себя боюсь! Я думаю теперь про себя: раз я могла сделать это… нет, постой: – то чего же я не могу? Значит, все могу. Что же ты молчишь, Горя: ты думаешь, что это правда?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Так вот, Катечка, слушай теперь ты. Вот я стрелял и хотел тебя убить…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Неужели ты хотел меня убить?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Постой. Но следует ли отсюда, что я теперь стал вообще убийцей и вообще могу убивать, грабить и так далее? Ах, деточка моя, не только не следует, а совсем наоборот! С тех пор, как в моей руке побыла смерть, я так ценю, так понимаю чужую человеческую жизнь. Первое время, тогда, даже странное что-то со мной делалось: взгляну случайно на какого-нибудь человека, на улице или у нас в Думе, и подумаю: а как легко можно его убить! – и мне станет так его жалко и хочется быть таким осторожным, чтобы даже нечаянно как-нибудь…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ты другой. Я понимаю, что ты говоришь, но ты другой. Милый, об этом совсем не надо говорить, но я только немного… Слушай: когда я лежала – в больнице, потом уже, то мне было… так стыдно и страшно… Нет, не могу!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да, не надо, не надо. И вот еще что, Катя: об этом совсем и никогда не надо говорить.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо. Ментиков здесь.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Он не существует.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Хорошо.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Совсем, понимаешь? этого не было. Ты, может быть, не поверишь мне…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я тебе верю.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Верь, деточка, верь, – не я совершенно ничего не чувствую по отношению к этому… Ментикову. Он так убийственно ничтожен…
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. И он как паразит, и существует только, как бы это сказать, только благодаря нашей нечистоплотности.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Он ничего не понимает.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Абсолютно!… Ведь я же его знаю. Ему дадут ползти, он и ползет, а не дадут – он поползет в другую сторону. И он всегда существует, всегда ищет и всегда наготове: им можно заразиться в вагоне… Что ты, Катечка?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Так. Пусти мою
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Тебе больно?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, так. Я устала ходить.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ты похудела, Катечка, так ты еще лучше. Знаешь, когда я увидел сегодня твои руки, я опять подумал, как тогда еще думал: что раньше когда-то руки у человека были крыльями. И ты по-прежнему летаешь во сне?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет. Мало. А какой славный Алеша!… Ты его любишь?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Ну как же! И Коромыслов прекрасный человек. Если бы ты знала, как он мне помог в те дни… Катя, Катечка… неужели ты снова моя жена?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?..
Молчание.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да. Мама будет очей рада.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (взволнованно смеется). Боже мой, что со мной делается… Катя? Ну, да ладно! Мама? Она у тебя такая прекрасная женщина, и ведь мы с ней давно уже в переписке, и она знает, что я должен приехать.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да что ты! – какая же она хитрая, Горя!… Нет, сиди, сиди. Отчего ты не куришь?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Забыл!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Вот тебе пепельница… а спички? (Хочет подать пепельницу, но раздумывает и подает другую.) Горя, скажи мне, отчего я стала такая? Ты сейчас спрашиваешь: сегодня? – а я думаю, что нужно сказать: нет, – и вдруг мне так захотелось сказать: да!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да, люблю, но этого мало.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Другому бы не сказала.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Другому? Горя, скажи мне… ты совсем простил меня? Нет, не то, Горя, скажи мне, отчего я так… волнуюсь? Нет, совсем особенно. Смотри, Горя! (Становится перед ним, закидывая руки назад, вытянувшись, как для полета или падения в пропасть.) Смотри, Горя, отчего? Вот я стою, и мне хочется… броситься на тебя – и обнять, душить и… Горя!
Георгий Дмитриевич бросается к ней и крепко обнимает. Продолжительный поцелуй. Внизу террасы голоса.
Пусти, идут!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Катя ….
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Оттого, что ты любишь меня.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Да оттого, что люблю.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Сегодня?
Входят Коромыслов, Алеша и Лизочка. Делают вид, что все довольно обыкновенно, но все же короткая пауза.
В саду были?
К о р о м ы с л о в. Да, в саду. Я, Георгий, решил: бросаю своих голых баб и на лето приезжаю сюда: нельзя же, свинство! Вы меня зовете, Екатерина Ивановна?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Зову.
К о р о м ы с л о в (к Георгию Дмитриевичу). А ты, хозяин?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Конечно!
К о р о м ы с л о в. Ага! Значит, сейчас идем к Татьяне Андреевне и сообщаем: поладили. Ах, молодые люди, что вы делаете со старухой: ведь она там трясется вся! Всю жизнь доказываю женщинам: не нужно рожать детей, ну и сами виноваты. Ну-с, Георгий Дмитриевич…
Берет его под руку и отходит. Алексей и Лизочка с двух сторон около Екатерины Ивановны.
А л е к с е й. Спасибо тебе, Катечка. Дай ручку поцелую, спасибо. Ведь Горька, ей-Богу, хороший человек. А ты рада, Катечка?
Екатерина Ивановна, улыбаясь, кивает головой.
Л и з а . И я рада. Да погоди, Алеша! Катечка, какой ужас, я в него влюбилась, и он будет писать мой портрет!
А л е к с е й (пожимая руку Екатерине Ивановне). А меня, Лизок, забыла!
Л и з а. Не могу же я любить двух сразу! Катя, а твой портрет он писал?
А л е к с е й. Да ты ревнивая?
Л и з а. Как черт – ох, мамы нету?
К о р о м ы с л о в (подходя). Ну, Лизок, луна восходит и нам время в парк. Вы мне еще обещали какой-то гриб показать при лунном свете. А ты, Алексей, пойди к Татьяне Андреевне, я уж не могу, надоело, а ты и со старухами умеешь обращаться.
Л и з а. Это не гриб, а беседка, это только так называется грибом.
К о р о м ы с л о в. Это, Лизок, надо еще доказать. Постойте… а, может быть, вы в парк, а мы здесь останемся? Как вы думаете, Екатерина Ивановна?
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Нет, ступайте, нам надо еще поговорить. Алеша, ты скажи маме, что немного погодя я сам к ней зайду, а пока…
А л е к с е й. Да уж знаю, не учи. Хоть бы спасибо сказал… а, черт!
Смеются. Георгий Дмитриевич серьезно жмет руку Алексею и с чувством целует его.
К о р о м ы с л о в. Идем, идем. Руку, Лизок! (Уходят.)
Л и з а. Какой Алеша смешной – правда?
К о р о м ы с л о в. А вы уже заметили?..
Уходят. Молчание. В комнате полутемно, на террасе последние краски вечера борются с первыми розоватыми лучами луны.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Вот нас и обвенчали, Катя. Отчего ты молчишь? – ты снова пугаешь меня, Катя. С пор, как они вошли, ты не сказала ни слова. Пойдем на диван, сядем, я хочу крепко обнять тебя.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя, пойдем к детям.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. К детям? (Задумываете на минуту в нерешимости.) Нет, Катечка, нельзя ли завтра? У меня сегодня так устала и так изболелась душа, что я могу – ведь это же опять волнение.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Катя все время звала тебя.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да? Нет, завтра, голубчик. Любовь ты моя, волнение мое, светлое безумие мое, – как я могу хоть один взгляд оторвать от тебя… Я говорю, а сам ничего не понимаю. Если бы Коромыслов сейчас не ушел… Да улыбнись же, свет мой тихий.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Горя!..
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Да?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Сегодня не надо, Горя!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч (шутливо). А когда же?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Не знаю. Через год.
Плачет, откинув голову назад и приложив к глазам ладони рук. Георгий Дмитриевич нежно и осторожно гладит ее по обнаженной до плеча руке.
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Хорошо, моя дорогая, моя родная, милая, хорошо, моя девочка, мое сердечко измученное. Как ты скажешь, так и будет, моя голубочка милая! Разве я за этим сюда пришел? Мне ведь самому так больно… и я только молчу и буду молчать, потому что сам… сам виноват в своей…
Умолкает. Екатерина Ивановна встает.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, нет! Я с ума сошла! Не слушай меня. Я люблю тебя. Крепче обнимай меня, еще крепче, да еще… Пусти!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Теперь не пущу!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Пусти, нет, правда. Сегодня… а сейчас пусти! Ты же мой любимый!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Что со мной делается!
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Ну вот и пусти… нет, правда. Я еще хочу… нет, правда, послушай!
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Слушаю.
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Я хочу сыграть тебе то, помнишь, когда еще невестой…
Г е о р г и й Д м и т р и е в и ч. Это твой план?
Е к а т е р и н а И в а н о в н а. Нет, правда, я думала, что если ты приедешь и станешь что-нибудь спрашивать, то я сыграю тебе… хорошо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10