Федор Федорович лег. Он всегда был дисциплинированным человеком.
В бывшей Мамонтовке после пожара наступили смутные времена. Безвременье. Население ожидало хоть каких-то перемен после того, как оно взглянуло на себя и ахнуло. Раздавались тревожные голоса:
— Что с нами происходит? Надо что-то менять! Дальше так жить нельзя!
Начались гражданские смуты.
— Это что же получается? — возмущался Вова-электрик, забивая крюк в потолок, чтобы повесить люстру. — Значит, все-таки, был мамонт?! Так в чем же дело? Есть такой город Буденовск, а мы чем хуже? Выходит, Буденовск — можно, а Мамонтовка — нельзя?!
— Пишем письмо в Верховный Совет, как запорожцы султану, — поддержал Вову сантехник, гремя ржавыми трубами в совмещенном санузле. — Дальше некуда. Надо что-то менять. Начнем с названия.
Два украинца и один еврей клеили обои и помалкивали по известной причине, хотя уже начинали понимать, что никуда от судьбы не уедут, а будут, как и прежде, пить водку в кустах сирени.
Мама опять созвала субботник. Попытались своими силами отскоблить Дом на набережной, но лишь насмешили козу. Хотели перекрасить в первобытное состояние — опять же, где взять товарный состав цинковых белил, чтобы перекрасить копоть в белый цвет? Есть, правда, на складе две бочки ржавой охры, но это же курам на смех!
Так и стоял черный дом на мрачной набережной бывшей реки, зато ремонт в квартире Федора Федоровича продвигался успешно. Варвара Степановна с Таисией и Анютой замазывали свою вину. Обои уже наклеили, люстру повесили, входили и уходили молчаливые уголовники с топорами и рубанками. Дошла наконец очередь до цветного телевизора, холодильника и югославского гарнитура.
Начальству давно уже не нравился этот ремонт за казенный счет для диссидента... Ну и что с того, что он диссидент? — спрашивало начальство. Может быть Мама собирается отдать ему на откуп весь Райцентр для экспериментального художественного оформления? Голубой, розовый и фиолетовый период в разобранном состоянии? В стиле Сальвадора Дали? Не бывать сему, пока живо начальство! У самих потолки копченые, а тут... Мама, кажется, сошла с ума на почве иностранной валюты и загаженных дверей. Ей надо помочь... Съесть ее! Съесть и отправить в стрелочники!
Начальство угрюмо взирало на Маму, с нарастающим волнением ожидала прибытия диссидента Кеши. Спасти ее от зубов начальства мог только богатенький Кеша со своими художественными долларами для ремонта родного Дома на набережной. Иначе — в стрелочники! Рельсы там, шпалы, железная дорога... Маме не хотелось ремонтировать насыпь... Но как содрать с Кеши тысяч десять валюты на нужды райисполкома? Отдать ему на откуп Райцентр? Это, конечно, нонсенс.
Мама вот что задумала: пришла к Аэлите в гости и имела с ней продолжительную трехчасовую беседу. Аэлита после пожарного пикника потеряла аппетит, перестала вышивать по Райцентру, возлежала прямо посреди ремонта в раскладном кресле, читала спасенного Алексея Толстого. Процесс чтения проходил с трудом — буквы она еще не забыла, но из букв туго складывались слова. Вот что писал Алексей Толстой:
«Слова — сначала только звуки, затем сквозящие, как из тумана, понятия — понемногу наливались соком жизни. Теперь, когда Лось произносил имя — Аэлита, оно волновало его двойным чувством: печалью первого слова АЭ, что означало по-марсиански — „видимый в последний раз“, и ощущением серебристого света — ЛИТА, что означало „свет звезды“. Так язык нового мира тончайшей материей вливался в сознание».
Ничего не понять!
Когда старое кресло наконец выбросили, улеглась на новой югославской софе, решив — кровь из носу! — дочитать «Аэлиту» до конца.
А вот это уже понятней:
«Рожать, растить существа для смерти, хоронить... Ненужное, слепое продление жизни»... Так раздумывала Аэлита, и мысли были мудрыми, но тревога не проходила. Тогда она вылезла из постели, надела плетенные туфли, накинула на голые плечи халатик и пошла в ванную, разделась, закрутила волосы узлом и стала спускаться по мраморной лесенке в бассейн".
Аэлита подумала, слезла с югославской софы, сунула ноги в плетеные шлепанцы и в чем мать родила пошла в современный санузел и приняла ледяной душ — горячей воды в Мамонтовке отродясь не бывало. Потом опять улеглась на софу и продолжила чтение.
А это совсем понятно:
"Ихошка села невдалеке от Сына Неба и принялась чистить овощи. Густые ресницы ее помаргивали. По всему было видно, что — веселая девушка.
— Почему у вас на Марсии бабы какие-то синие? — сказал ей Гусев по-русски. — Дура ты, Ихошка, жизни настоящей не понимаешь".
В перерывах этого тяжкого труда Аэлита жалела Федора Федоровича, а также себя, чувствуя, что такая шикарная обстановка в квартире не к добру — скоро ее отсюда выгонят".
Вот и Мама пришла... Сейчас начнется.
Но Мама, назвав Аэлиту по имени-отчеству, неожиданно спросила:
— Не собирается ли Аэлита Алексеевна в недалеком будущем посетить Сан-Франциско? Не все же здесь на софе лежать?
Две гонимые судьбой женщины поняли друг друга с полуслова. Да и как не понять: одна была стрелочницей, другая — подбитой подводной лодкой. Долго не рассуждали — Аэлита твердо решила воспользоваться маминым предложением и выйти замуж за диссидента Кешу и разом решить все вопросы с пропиской на этой Земле; а продолжительная трехчасовая беседа заключалась в просмотре нового цветного телевизора, где в тот вечер показывали пятьдесят восьмую и пятьдесят девятую серии «Рабыни Изауры».
Всплакнули над судьбой бразильской рабыни и составили такой план: в день приезда диссидент Кеша входит в квартиру и обнаруживает возлежащую на софе Аэлиту. На второй день он ведет Аэлиту в ЗАГС, где Мама собственноручно венчает их безо всякой трехмесячной проверки чувств. На третий день Аэлита с диссидентом забирают свои двери и уезжают в Москву, в Москву, в Москву — а там и до Сан-Франциско рукой подать. Правда, во второй день может возникнуть небольшое осложнение: поведет ли Кеша Аэлиту в ЗАГС?
— В таком случае поступим наоборот — ты сама его поведешь, — решила Мама.
Договорились: Аэлите достанутся диссидент Кеша и Сан-Франциско, Маме — десять тысяч инвалютных рублей для ремонта Дома на набережной.
— Сто! — отвечала Аэлита. — Я с него для вас сто тысяч слуплю!
На том и порешили.
Аэлита отложила в сторону книгу, в который раз постирала купальник и стала каждое утро поднимать ржавые трубы, отплясывать аэробику, принимать ледяной душ, а также не обедать и не ужинать, чтобы в этот купальник влезть. Решила так: отсюда без нее диссидент Кеша живым никуда не уедет. Женат он там или холост, а в Сан-Франциско Аэлита еще не была. На Марсе была, в Нижневартовске была, а в Сан-Франциско — нет. Пусть этот диссидент хоть старый, хоть женатый, хоть горбатый, но в Сан-Франциско он ее нуль-транспортирует под руку или, на крайний случай, в чемодане с двойным дном.
Приближалась развязка. Спешили. Вот уже из министерства иностранных дел пришла телефонограмма о том, что диссидент прибывает завтра утром в черном «форде», встречайте. Бросили уголовников на Райцентр, они подмели и облизали бывшую Мамонтовку, заасфальтировали мусорник, выкрасили все заборы двумя бочками ржавой охры — ничего, сойдет после дождя; но черный дом портил весь вид на Мадрид — он торчал во все стороны, как обелиск на кладбище.
— Это кому у вас мемориал? — спрашивали шоферы, вывозившие с сахарного завода сахарный уголь.
Из-за этого черного обелиска районное начальство мандражировало и кидалось на Маму, как цепной пес. Начальство панически боялось обвинений в очернении действительности.
Мама храбрилась, успокаивала:
— А по-моему, ничего... Смотрится... Почему черный «форд» — можно, а черный дом — нельзя?
Перед самым приездом диссидента начальство не выдержало и позорно удрало в Одессу на консультацию в психоневрологический диспансер, чтобы снять нервный мандраж и не принимать участие в торжественной встрече. Там в это время в каюте Командира межгалактического звездолета решалась судьба Федора Федоровича.
— Как его?.. Ну, этот, который... гиперболоид инженера Гарина, — расхаживая по каюте, говорил Командир Звездолета своему Главному Штурману. — Зачем мы его держим? По-моему, пора выбрасывать в открытый космос. Старик нормальный, на здоровье не жалуется. Не буйный, не бонапартист. Тихий. Вообще никуда не жалуется. Вестибулярный аппарат — в норме. Реакции — адекватны. Ну, есть бредовый психозик, есть, — поморщился Командир Звездолета. — Ну, с заскоками, с кем не бывает. Фантазирует. Ну, начитался фантастики... Кто не без греха?
— Он вчера сменял у соседа свои «Командирские» часы на сломанный будильник, — сообщил Главный Штурман, вращаясь в кресле. — Сосед сказал ему, что это не будильник, а вечный двигатель.
— Вот видишь! Синдром Дон Кихота. Все тихо, благородно. Ему еще жить да жить, а здесь сгорит в два месяца. Не вертись... В глазах мельтешит... В этой Мамонтовке все начальство с ума посходило — едут и едут, и едут... У меня вон и то руки дрожат. Так что будем делать с гиперболоидом имени Гарина?
— Я не против, — ответил Главный Штурман, грызя ногти. — Я — за.
— Тогда пиши... Как его?.. Гарин-Михайловский, бывший военный инженер-строитель. Практически здоров. Написал? Завтра же гони его в шею.
— "Командирские" ему вернуть?
— Э, нет! Сменял так сменял. Пусть впредь дураком не будет. Кто там у нас еще?
До выхода Федора Федоровича в открытый космос оставались сутки.
Днем Вова-электрик с сантехником еще устанавливали голубой унитаз для приезда диссидента и обсуждали письмо запорожцев в Верховный Совет.
Вечером к Аэлите в последний раз пришла Мама. Они уже не могли друг без дружки жить. Уточняли последние детали, смотрели шестьдесят пятую и шестьдесят шестую серии «Рабыни». Глядя на эту плантаторскую жизнь, Аэлита расплакалась и спела Маме песенку:
— Мама, мама, я пропала,
Я даю кому попало...
Мама утерла Аэлите слезы. Не боись, девочка! Мама Хорошо знает диссидента Кешу по прошлой действительности. Дурак дураком! Вечно чудит, бузит, сумасшедший, неуправляемый, зависит от собственного настроения. На этом мы его и подловим — на этой самой любви с первого взгляда.
Но в жизни, как всегда, получилось не так, как планировали, а намного быстрее. Ночью пришла еще одна телефонограмма из МИДа: диссидент приезжает всего лишь на один день, просит ускорить формальности с дверями, принять к исполнению. Эта телефонограмма ломала все матримониальные планы — за один день окрутить трудно...
— Но можно. Нужна еще одна ночь, как минимум, — сокрушенно высчитывала Мама. — Ладно, попробуем. Ускоримся. Эх, где наша не пропадала!
— Везде пропадала, — опять заплакала Аэлита.
Глубокой ночью под ее окнами ошивались сантехник с Вовой-электриком и вышедший из больницы ударенный током телемастер с баяном. Ален Делон был обижен на Аэлиту, а Вова с сантехником — на все население Мамонтовки, которое не поддержало письмо запорожцев в Верховный Совет. Они устроили ночную демонстрацию и орали частушки на слова известного поэта. Ален Делон играл на баяне и запевал:
Кудри вьются, кудри вьются,
Кудри вьются у блядей.
Почему ж они не вьются
У порядочных людей?
Сантехник с электриком подхватывали:
А потому что у блядей
Деньги есть на бигудей,
А порядочные люди
Тратят деньги на блядей!
Никто не спал. Ночь прошла.
Утром к черному Дому на набережной подкатил подержанный черный «форд» — была там одна такая асфальтовая дорога, по которой, если сухо, можно проехать. Диссидент вышел из «форда», как к себе домой. Аэлита подглядывала из-за портьеры. Увиденное ей неожиданно понравилось... Сын Неба, похожий немного на Бельмондо. Вся Мамонтовка подглядывала: Кеша вернулся! Тот самый, который... Который Леонида Ильича... Которого никак не могли найти и выдворить из страны, потому что он три дня отсыпался в мусорнике под открытым небом. Богема! Пятнадцать лет прошло, а как помолодел! И бороду сбрил... Что деньги с человеком из обезьяны делают!
Первым делом Кеша увидел черный дом.
— Мама мия! — непроизвольно вырвалось у него по-итальянски. — Вот так дизайн у вас!
— Мать моя, — с готовностью перевела Людмила Петровна, которую пригласили в свиту встречающих на тот случай, если вдруг диссидент подзабыл русский язык. — Говорит, что у нас очень красиво.
Диссидент Кеша подбежал к Дому на набережной и поковырял пальцем в фасаде.
— Бляха-муха, не отдирается! — восхитился он. — Полный конец! Что за краска, блин? Это ж гроб с музыкой — черный дом! Это ж надо! Кто придумал? Так... Перенимаю опыт. Я в Сан-Франциско небоскреб в черный покрашу!.. Ну, чего вылупились, бляхи-мухи? Не шучу! Пуркуа-нет? Краска как называется? Чье производство? Вроде, не «Сажа газовая» и не «Персиковая черная»... На «Кость жженую» не похоже... Что за блин, спрашиваю?
Все молчали в ответ.
— У меня с русским языком что-то?
1 2 3 4 5 6 7 8