Гул спиндиззи под их ногами поднялся как по громкости так и по высоте тона и призрак, бывший Объектом 4101 — _А_л_е_ф_н_у_л_ь_ исчез, скрытый экраном спиндиззи, поляризованным до полной непроницаемости.
Сперва сферический экран был совершенно похож на зеркало, отбрасывая гротескно искаженные изображения молчаливых наблюдателей. Затем в его центре появилась крошечная яркая точка света, медленно выросшая до болезненной бело-голубой интенсивности. Он отбросила длинные паутины и усы ослепительного света, которые как бы пробуя в поисках выхода, плавали, переплетаясь вдоль внутренней поверхности экрана. Инстинктивно, Амальфи закрыл свои глаза и гениталии чисто рефлекторным жестом, известным всему человечеству уже более чем две тысячи лет. Когда он снова смог посмотреть, свет уже погас.
Спиндиззи смолкли и экран исчез. В освободившееся пространство рванулся воздух. Объект 4101 — _А_л_е_ф_н_у_л_ь_ исчез, на этот раз — навсегда, уничтоженный смертью единственного кристаллика соли.
— Наши предосторожности оказались недостаточны; моя вина, — произнес резким голос доктор Шлосс. — Мы все получили дозу, довольно значительно превышающую максимально допустимую дозу жесткого излучения; всем, немедленно, отправиться в госпиталь, для лечения. Так, взвод — следуй за мной!
Радиационная болезнь оказалась несильной; пересадка костного мозга привела систему формирования состава крови в норму прежде, чем были нанесены серьезные повреждения и тошнота достаточно хорошо контролировалась массивными дозами меклизина, рибофлавина и пиридоксина. Все из участников и зрителей эксперимента, имевших волосы — лишились их, включая и Ди и Эстелль, но все они заимели их снова в надлежащее время, исключая Джейка и Амальфи.
Но вот солнечный ожог второй степени не был столь несильным. Он задержал интерпретацию результатов почти на месяц, в то время как ученые, покрытые повязками, содержащими лечебные мази, сидели на своих постелях в госпитале и играли в плохой покер и в еще более худший бридж. И между играми, после их обсуждения, они бесконечно спорили и покрывали квадратные мили бумаги своими уравнениями и пятнами кремов. Уэб, у которого просто не хватило терпения, чтобы присутствовать при уничтожении кристаллика соли, ежедневно посещал Эстелль с букетиками цветов — одним лишь богам звезд было известно, откуда он выкопал столь античный обычай — и свежими карточными колодами для мужчин. Он уносил с собой покрытые уравнениями листы и скармливал их Отцам Города, которые неизменно заявляли:
— НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ. ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.
Это все уже и так знали.
Тем не менее, наконец-то Шлосс и Джейк, а так же и вся их команда были освобождены от ношения своих прилипающих пижам, чтобы разобраться с горами сырой информации, поджидавших их. Они работали долгие часы; Шлосс, в особенности, постоянно забывал о необходимости покушать, и ему постоянно приходилось напоминать, что проделывал кто-то из техников, что он уже пропустил завтрак, да и время обеда уже тоже прошло. Тем не менее, в защиту Шлосса, следовало признать, что его команда была самой голодной командой физиков в истории, и обычно пропускаемый ими завтрак, был всего-лишь формальностью, который они привыкли поглощать после того, как полностью съедали содержимое своих толстых пакетов, которые они брали с собой в лаборатории; и в доказательство чего, они все набрали от пяти до десяти фунтов веса, в то время как именно они более всего и жаловались на то что постоянно хотели кушать.
Месяц спустя освобождения из госпиталя, Шлосс, Джейк и Ретма созвали объединенную конференцию. На лицо Шлосса вернулась та нахмуренность, которая могла быть прочитана на нем в течении последних двенадцати часов эксперимента, и даже традиционно невозмутимый Онианин выглядел обеспокоенным. Сердце Амальфи так и подпрыгнуло у него в груди, когда он увидел выражения их лиц; казалось, они подтверждали все туманные, самые мрачные предчувствия его сна.
— У нас две части плохих новостей, и одна часть новостей, которая совершенно неясна, — произнес без всякий предисловий Шлосс. — Сам я не знаю, в каком порядке следует вам их представить; в этом мне помогут Ретма и доктор Боннер. И по их мнению, вы прежде всего должны узнать, что у нас имеется соперник.
— И что это значит? — спросил Амальфи. Сама идея, лишенная деталей, заставила его словно прижать уши; может быть именно поэтому, Боннер и Ретма хотели начать именно с этой вопроса.
— Наш снаряд засек четкое свидетельство присутствия другого тела в том же самом сложном физическом состоянии, — произнес Шлосс. — Никакой такой объект не может быть естественным для любой из вселенной; и этот был достаточно похож на наш, чтобы мы были уверены — он был запущен с нашей стороны.
— Еще один снаряд?
— Без сомнения — и примерно раза в два больше нашего. Кто-то еще в нашей вселенной обнаружил то, что обнаружили Ониане и теперь исследует эту проблему примерно тем же образом что и мы — за исключением того, что похоже у них имеется преимущество более раннего начала — в три года или пять лет.
Амальфи безмолвно сжал губы.
— Есть какая-нибудь возможность предположить, кто они?
— Нет. Мы можем лишь предположить, что они находятся где-то неподалеку, либо в нашей главной галактике, либо в Андромеде или в одной из ее галактик-спутников. Но мы не можем документально подтвердить это; это менее пяти процентной вероятности, если верить Отцам Города. И все прочие альтернативы _г_о_р_а_з_д_о_ ниже этих пяти процентов, но поскольку не имеется статистически выделяемого решения, мы не можем произвести выборку из них.
— Паутина Геркулеса, — произнес Амальфи. — Это не может быть ничто иное.
Шлосс беспомощно развел руками.
— Насколько мы знаем, с таким же успехом это может быть кто угодно, — сказал он. — Моя интуиция подсказывает мне то же самое, что и тебе — твоя, Джон. Но нет никакого надежного свидетельства.
— Хорошо. Как я понимаю, это были не вполне ясные новости. А какова же первая часть плохих новостей?
— Вы уже слышали это, — ответил Шлосс. — И именно вторая часть этих плохих новостей, которая неясна, делает первую часть плохой. Мы довольно долго спорили об этом, но по крайней мере, сейчас пришли хотя бы к экспериментальному соглашению. Мы считаем, что возможно — правда с весьма незначительной вероятностью — но все же возможно, пережить катастрофу.
Шлосс быстро выставил перед собой руку, еще до того, как на пораженных лицах сидевших перед ним людей, начала разгораться надежда.
— Пожалуйста, — сказал он, — по крайней мере, не преувеличивайте значение только что сказанного мной. Это всего-лишь возможность, хотя и очень туманная, да и то выживание о котором я говорил, не будет походить ни на что, подобное человеческой жизни, как мы себе ее представляем. После того, как мы все вам расскажем, вполне возможно, что вы предпочтете просто умереть. Я прямо могу вам сказать — это является моим предпочтением; так что это вовсе не такая уж белая надежда. Напротив, она напоминает мне черного джокера. Но — она все же существует. И именно это и делает новости о существующем сопернике плохими. И если мы решим попытаться адаптироваться к этой не полностью еще ясной форме выживания, то мы должны немедленно начать над этим работу. Все это возможно только лишь при единственных исключительной мимолетных условиях, которые будет выдерживаться какие-то микросекунды, в самых глубинах катастрофы. И если наши неизвестные соперники доберутся туда первыми — и помните, что у них уже имеется достаточное преимущество для начала — вместо нас они ухватят этот момент, и таким образом, нас вытеснят. Это будет настоящая гонка и к тому — убийственная; и кое-кто из вас может посчитать, что все это не стоит такой спешки.
— Вы не могли бы выражаться более специфично? — спросила Эстелль.
— Да, Эстелль, могу. Но все же на описание всего этого уйдет несколько часов. Сейчас же вам нужно знать только это: если мы изберем такой путь выхода, мы потеряем наши дома, наши миры, сами наши тела, мы потеряем наших детей, наших друзей, наших жен. Мы потеряем все когда-либо нам известные признаки общения, каждый из нас окажется в полном одиночестве, и в столь полном, которое совершенно вне пределов воображения любого человеческого существа в прошлом. И вполне вероятно, что это абсолютное одиночество каким-нибудь образом все же погубит нас — а если даже этого и не произойдет, мы сами вскоре обнаружим, что отчаянно желаем покончить с таким существованием. Мы все должны очень четко увериться, что хотим выжить именно таким образом, столь сильно — достаточно сильно, чтобы отправить самих себя в ад навечно — не тот ад, что предвещал нам Апостол Джорн, но гораздо худший. И мне кажется, данное решение не то, что могло бы быть принято сейчас и здесь.
— Хеллешин! — выругался Амальфи. — Ретма, ты согласен! Неужели это будет так плохо?
Ретма повернулся к Амальфи. Глаза его блестели, но смотрели не мигая.
— Хуже, — ответил он.
На какое-то время в комнате стало очень тихо. Наконец, Хэзлтон произнес:
— Так, значит нам осталась лишь одна, последняя часть плохих новостей. Должно быть это просто сущая безделица, доктор Шлосс; Наверное, будет лучше, если вы нам расскажете об этом сейчас.
— Очень хорошо. Это дата катастрофы. Мы получили довольно точные данные по энергетическому уровню на той стороне, и мы все пришли к общему мнению при его рассмотрении и интерпретации. Эта дата — примерно второе Июня или около того, года четыре тысячи сто четвертого.
— Конец? — прошептала Ди. — Осталось всего-лишь три года?
— Да. Это будет конец. И после этого второго Июня не будет третьего Июня, никогда и во веки веков.
— И таким образом, — обратился Хэзлтон к людям, собравшимся в его гостиной, — мне показалось, что мы все должны провести прощальный обед. Большинство из вас покидает Новую Землю, отправляясь с планетой Он, завтра утром, к метагалактическому центру. И покидающие нас в большинстве своем мои друзья уже многие сотни лет, которых я уже больше никогда не увижу; для меня, когда придет это второе Июня, время должно остановиться, к какому бы апофеозу вы сами бы не шли. Именно поэтому я попросил вас всех отобедать и выпить со мной сегодня вечером.
— Я хотел бы, чтобы ты изменил свое решение, — произнес Амальфи; в голосе его явственно чувствовались нотки горечи.
— Я бы тоже хотел. Но я не могу.
— Мне думается, ты делаешь ошибку, Марк, — угрюмо заметил Джейк. — Теперь на Новой Земле не осталось ничего важного. То будущее, хоть малая частица которого нам осталась, есть лишь на планете Он. Зачем же оставаться позади и ждать, когда тебя просто сдует?
— Потому, — ответил Хэзлтон, — что я здесь мэр. Я знаю, что тебе это вовсе не кажется важным, Джейк. Но это важно для меня. Одну вещь я обнаружил за последние несколько месяцев, это то, что не произведен таким на свет, чтобы принимать апокалиптическое видение обычных событий. Для меня большее значение имеет, что я управляюсь с общественными, человеческими делами гораздо лучше — и ничего более того. Именно для этого я и был создан. Перехитрить Апостола Джорна доставило мне огромное удовольствие, и не имело значение даже то, что Амальфи все подготовил для меня; это было приятно, это оказалось той разновидностью деятельности, которое снова дало мне почувствовать себя живым и действующим на пределе моей лучшей формы. И я не заинтересован в том, чтобы предотвратить триумф времени. Это не тот враг. Я оставляю его вам всем. Мне же лучше остаться здесь.
— Неужели тебе _н_р_а_в_и_т_с_я_ думать, что не имеет значения то, насколько хорошо ты будешь управлять Облаком, все это будет уничтожено второго Июня через три года с этого момента? — спросил Гиффорд Боннер.
— Нет, не совсем, — ответил Марк. — Но я не возражал бы, если бы Облако находилось в наилучшем возможном порядке, какого бы только удалось мне достичь, когда придет этот момент. Ну чего я могу предложить к моменту триумфа времени, Гиф? Ничего. Все, что я могу сделать, так это привести мой мир в порядок, к этому моменту. Именно этим я и занимаюсь — и именно поэтому я не гожусь для полета на борту Он.
— Обычно ты не был столь скромным, — заметил Амальфи. — Ты мог бы даже вывести вселенную из затруднительного положения с Большой Медведицей однажды, при первой же возможности.
— Да, я мог бы, — подтвердил Хэзлтон. — Но теперь я стал старше и разумнее; так что — прощай вся эта чепуха. Что ж, иди и попробуй остановить триумф времени, Джон, если сможешь — но для себя я знаю — я не смогу. Я останусь здесь, где мое место и постараюсь остановить Апостола Джорна, и эта проблема сама по себе достаточно трудная, и которой мне хотелось бы заняться теперь. Да пребудут боги всех звезд с тобой — но я — остаюсь здесь.
— Да будет так, — произнес Амальфи. — Наконец-то, по крайней мере теперь-то я знаю, в чем различие между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Сперва сферический экран был совершенно похож на зеркало, отбрасывая гротескно искаженные изображения молчаливых наблюдателей. Затем в его центре появилась крошечная яркая точка света, медленно выросшая до болезненной бело-голубой интенсивности. Он отбросила длинные паутины и усы ослепительного света, которые как бы пробуя в поисках выхода, плавали, переплетаясь вдоль внутренней поверхности экрана. Инстинктивно, Амальфи закрыл свои глаза и гениталии чисто рефлекторным жестом, известным всему человечеству уже более чем две тысячи лет. Когда он снова смог посмотреть, свет уже погас.
Спиндиззи смолкли и экран исчез. В освободившееся пространство рванулся воздух. Объект 4101 — _А_л_е_ф_н_у_л_ь_ исчез, на этот раз — навсегда, уничтоженный смертью единственного кристаллика соли.
— Наши предосторожности оказались недостаточны; моя вина, — произнес резким голос доктор Шлосс. — Мы все получили дозу, довольно значительно превышающую максимально допустимую дозу жесткого излучения; всем, немедленно, отправиться в госпиталь, для лечения. Так, взвод — следуй за мной!
Радиационная болезнь оказалась несильной; пересадка костного мозга привела систему формирования состава крови в норму прежде, чем были нанесены серьезные повреждения и тошнота достаточно хорошо контролировалась массивными дозами меклизина, рибофлавина и пиридоксина. Все из участников и зрителей эксперимента, имевших волосы — лишились их, включая и Ди и Эстелль, но все они заимели их снова в надлежащее время, исключая Джейка и Амальфи.
Но вот солнечный ожог второй степени не был столь несильным. Он задержал интерпретацию результатов почти на месяц, в то время как ученые, покрытые повязками, содержащими лечебные мази, сидели на своих постелях в госпитале и играли в плохой покер и в еще более худший бридж. И между играми, после их обсуждения, они бесконечно спорили и покрывали квадратные мили бумаги своими уравнениями и пятнами кремов. Уэб, у которого просто не хватило терпения, чтобы присутствовать при уничтожении кристаллика соли, ежедневно посещал Эстелль с букетиками цветов — одним лишь богам звезд было известно, откуда он выкопал столь античный обычай — и свежими карточными колодами для мужчин. Он уносил с собой покрытые уравнениями листы и скармливал их Отцам Города, которые неизменно заявляли:
— НИКАКИХ КОММЕНТАРИЕВ. ДАННЫЕ НЕДОСТАТОЧНЫ.
Это все уже и так знали.
Тем не менее, наконец-то Шлосс и Джейк, а так же и вся их команда были освобождены от ношения своих прилипающих пижам, чтобы разобраться с горами сырой информации, поджидавших их. Они работали долгие часы; Шлосс, в особенности, постоянно забывал о необходимости покушать, и ему постоянно приходилось напоминать, что проделывал кто-то из техников, что он уже пропустил завтрак, да и время обеда уже тоже прошло. Тем не менее, в защиту Шлосса, следовало признать, что его команда была самой голодной командой физиков в истории, и обычно пропускаемый ими завтрак, был всего-лишь формальностью, который они привыкли поглощать после того, как полностью съедали содержимое своих толстых пакетов, которые они брали с собой в лаборатории; и в доказательство чего, они все набрали от пяти до десяти фунтов веса, в то время как именно они более всего и жаловались на то что постоянно хотели кушать.
Месяц спустя освобождения из госпиталя, Шлосс, Джейк и Ретма созвали объединенную конференцию. На лицо Шлосса вернулась та нахмуренность, которая могла быть прочитана на нем в течении последних двенадцати часов эксперимента, и даже традиционно невозмутимый Онианин выглядел обеспокоенным. Сердце Амальфи так и подпрыгнуло у него в груди, когда он увидел выражения их лиц; казалось, они подтверждали все туманные, самые мрачные предчувствия его сна.
— У нас две части плохих новостей, и одна часть новостей, которая совершенно неясна, — произнес без всякий предисловий Шлосс. — Сам я не знаю, в каком порядке следует вам их представить; в этом мне помогут Ретма и доктор Боннер. И по их мнению, вы прежде всего должны узнать, что у нас имеется соперник.
— И что это значит? — спросил Амальфи. Сама идея, лишенная деталей, заставила его словно прижать уши; может быть именно поэтому, Боннер и Ретма хотели начать именно с этой вопроса.
— Наш снаряд засек четкое свидетельство присутствия другого тела в том же самом сложном физическом состоянии, — произнес Шлосс. — Никакой такой объект не может быть естественным для любой из вселенной; и этот был достаточно похож на наш, чтобы мы были уверены — он был запущен с нашей стороны.
— Еще один снаряд?
— Без сомнения — и примерно раза в два больше нашего. Кто-то еще в нашей вселенной обнаружил то, что обнаружили Ониане и теперь исследует эту проблему примерно тем же образом что и мы — за исключением того, что похоже у них имеется преимущество более раннего начала — в три года или пять лет.
Амальфи безмолвно сжал губы.
— Есть какая-нибудь возможность предположить, кто они?
— Нет. Мы можем лишь предположить, что они находятся где-то неподалеку, либо в нашей главной галактике, либо в Андромеде или в одной из ее галактик-спутников. Но мы не можем документально подтвердить это; это менее пяти процентной вероятности, если верить Отцам Города. И все прочие альтернативы _г_о_р_а_з_д_о_ ниже этих пяти процентов, но поскольку не имеется статистически выделяемого решения, мы не можем произвести выборку из них.
— Паутина Геркулеса, — произнес Амальфи. — Это не может быть ничто иное.
Шлосс беспомощно развел руками.
— Насколько мы знаем, с таким же успехом это может быть кто угодно, — сказал он. — Моя интуиция подсказывает мне то же самое, что и тебе — твоя, Джон. Но нет никакого надежного свидетельства.
— Хорошо. Как я понимаю, это были не вполне ясные новости. А какова же первая часть плохих новостей?
— Вы уже слышали это, — ответил Шлосс. — И именно вторая часть этих плохих новостей, которая неясна, делает первую часть плохой. Мы довольно долго спорили об этом, но по крайней мере, сейчас пришли хотя бы к экспериментальному соглашению. Мы считаем, что возможно — правда с весьма незначительной вероятностью — но все же возможно, пережить катастрофу.
Шлосс быстро выставил перед собой руку, еще до того, как на пораженных лицах сидевших перед ним людей, начала разгораться надежда.
— Пожалуйста, — сказал он, — по крайней мере, не преувеличивайте значение только что сказанного мной. Это всего-лишь возможность, хотя и очень туманная, да и то выживание о котором я говорил, не будет походить ни на что, подобное человеческой жизни, как мы себе ее представляем. После того, как мы все вам расскажем, вполне возможно, что вы предпочтете просто умереть. Я прямо могу вам сказать — это является моим предпочтением; так что это вовсе не такая уж белая надежда. Напротив, она напоминает мне черного джокера. Но — она все же существует. И именно это и делает новости о существующем сопернике плохими. И если мы решим попытаться адаптироваться к этой не полностью еще ясной форме выживания, то мы должны немедленно начать над этим работу. Все это возможно только лишь при единственных исключительной мимолетных условиях, которые будет выдерживаться какие-то микросекунды, в самых глубинах катастрофы. И если наши неизвестные соперники доберутся туда первыми — и помните, что у них уже имеется достаточное преимущество для начала — вместо нас они ухватят этот момент, и таким образом, нас вытеснят. Это будет настоящая гонка и к тому — убийственная; и кое-кто из вас может посчитать, что все это не стоит такой спешки.
— Вы не могли бы выражаться более специфично? — спросила Эстелль.
— Да, Эстелль, могу. Но все же на описание всего этого уйдет несколько часов. Сейчас же вам нужно знать только это: если мы изберем такой путь выхода, мы потеряем наши дома, наши миры, сами наши тела, мы потеряем наших детей, наших друзей, наших жен. Мы потеряем все когда-либо нам известные признаки общения, каждый из нас окажется в полном одиночестве, и в столь полном, которое совершенно вне пределов воображения любого человеческого существа в прошлом. И вполне вероятно, что это абсолютное одиночество каким-нибудь образом все же погубит нас — а если даже этого и не произойдет, мы сами вскоре обнаружим, что отчаянно желаем покончить с таким существованием. Мы все должны очень четко увериться, что хотим выжить именно таким образом, столь сильно — достаточно сильно, чтобы отправить самих себя в ад навечно — не тот ад, что предвещал нам Апостол Джорн, но гораздо худший. И мне кажется, данное решение не то, что могло бы быть принято сейчас и здесь.
— Хеллешин! — выругался Амальфи. — Ретма, ты согласен! Неужели это будет так плохо?
Ретма повернулся к Амальфи. Глаза его блестели, но смотрели не мигая.
— Хуже, — ответил он.
На какое-то время в комнате стало очень тихо. Наконец, Хэзлтон произнес:
— Так, значит нам осталась лишь одна, последняя часть плохих новостей. Должно быть это просто сущая безделица, доктор Шлосс; Наверное, будет лучше, если вы нам расскажете об этом сейчас.
— Очень хорошо. Это дата катастрофы. Мы получили довольно точные данные по энергетическому уровню на той стороне, и мы все пришли к общему мнению при его рассмотрении и интерпретации. Эта дата — примерно второе Июня или около того, года четыре тысячи сто четвертого.
— Конец? — прошептала Ди. — Осталось всего-лишь три года?
— Да. Это будет конец. И после этого второго Июня не будет третьего Июня, никогда и во веки веков.
— И таким образом, — обратился Хэзлтон к людям, собравшимся в его гостиной, — мне показалось, что мы все должны провести прощальный обед. Большинство из вас покидает Новую Землю, отправляясь с планетой Он, завтра утром, к метагалактическому центру. И покидающие нас в большинстве своем мои друзья уже многие сотни лет, которых я уже больше никогда не увижу; для меня, когда придет это второе Июня, время должно остановиться, к какому бы апофеозу вы сами бы не шли. Именно поэтому я попросил вас всех отобедать и выпить со мной сегодня вечером.
— Я хотел бы, чтобы ты изменил свое решение, — произнес Амальфи; в голосе его явственно чувствовались нотки горечи.
— Я бы тоже хотел. Но я не могу.
— Мне думается, ты делаешь ошибку, Марк, — угрюмо заметил Джейк. — Теперь на Новой Земле не осталось ничего важного. То будущее, хоть малая частица которого нам осталась, есть лишь на планете Он. Зачем же оставаться позади и ждать, когда тебя просто сдует?
— Потому, — ответил Хэзлтон, — что я здесь мэр. Я знаю, что тебе это вовсе не кажется важным, Джейк. Но это важно для меня. Одну вещь я обнаружил за последние несколько месяцев, это то, что не произведен таким на свет, чтобы принимать апокалиптическое видение обычных событий. Для меня большее значение имеет, что я управляюсь с общественными, человеческими делами гораздо лучше — и ничего более того. Именно для этого я и был создан. Перехитрить Апостола Джорна доставило мне огромное удовольствие, и не имело значение даже то, что Амальфи все подготовил для меня; это было приятно, это оказалось той разновидностью деятельности, которое снова дало мне почувствовать себя живым и действующим на пределе моей лучшей формы. И я не заинтересован в том, чтобы предотвратить триумф времени. Это не тот враг. Я оставляю его вам всем. Мне же лучше остаться здесь.
— Неужели тебе _н_р_а_в_и_т_с_я_ думать, что не имеет значения то, насколько хорошо ты будешь управлять Облаком, все это будет уничтожено второго Июня через три года с этого момента? — спросил Гиффорд Боннер.
— Нет, не совсем, — ответил Марк. — Но я не возражал бы, если бы Облако находилось в наилучшем возможном порядке, какого бы только удалось мне достичь, когда придет этот момент. Ну чего я могу предложить к моменту триумфа времени, Гиф? Ничего. Все, что я могу сделать, так это привести мой мир в порядок, к этому моменту. Именно этим я и занимаюсь — и именно поэтому я не гожусь для полета на борту Он.
— Обычно ты не был столь скромным, — заметил Амальфи. — Ты мог бы даже вывести вселенную из затруднительного положения с Большой Медведицей однажды, при первой же возможности.
— Да, я мог бы, — подтвердил Хэзлтон. — Но теперь я стал старше и разумнее; так что — прощай вся эта чепуха. Что ж, иди и попробуй остановить триумф времени, Джон, если сможешь — но для себя я знаю — я не смогу. Я останусь здесь, где мое место и постараюсь остановить Апостола Джорна, и эта проблема сама по себе достаточно трудная, и которой мне хотелось бы заняться теперь. Да пребудут боги всех звезд с тобой — но я — остаюсь здесь.
— Да будет так, — произнес Амальфи. — Наконец-то, по крайней мере теперь-то я знаю, в чем различие между нами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27