Во время этой беседы я заметил, что Костя с какой-то странной
пристальностью вглядывается в мое лицо. И вдруг он тихо, с почтительной
робостью, произнес:
- Простите, милостивый друг, вы случайно не Серафим Пятизайцев?
- Да. Но как вы догадались?
- Не догадался, а узнал по лицу. Это лицо на Земле No 252 всем
известно, оно и в учебнике истории есть. И на Северном кладбище я бывал,
где вы - то есть, извиняюсь, он - погребен. Мы туда на экскурсию всем
классом ходили. Там на надгробье вы, то есть он, в профиль изображены. А
на Пятизайцевском бульваре вам - то есть ему - памятник стоит. От
благодарного человечества.
Я не стал выведывать у юного иномирянина, за что благодарно
человечество моему тезке, ведь это было бы просто неэтично, это был бы
плагиат. Я, Серафим Пятизайцев с Земли No 253, должен своим умом открыть,
изобрести нечто такое, за что мне будут благодарны обитатели Земли No
253!!! И я, чтобы мой собеседник не выболтал мне случайно, чем именно
прославился мой двойник, поспешно перевел разговор на другие рельсы и
поинтересовался, какой характер был у моего покойного тезки. На это Костя
ответил так:
- Судя по произведениям писателей и поэтов, воспевших его, это был
бесстрашный человек с дружелюбно-ангельским характером. Один поэт
сравнивает его с древним святым, с неким Серафимом Саровским, и
утверждает, что отец гениального изобретателя в ту ночь, когда зачал
своего сына, видел вещий сон, из которого узнал, что сыну его предстоит
славное будущее. Потому-то он и присвоил ему имя этого святого... Есть и
другие сведения... Уж не знаю...
- Говори, говори, - подначил я Костю. - Приятно иметь такого
двойника. Узнаю в нем себя!
- По некоторым апокрифическим данным, Серафим не сверкал храбростью и
обладал утяжеленным, многоступенчатым характером, и сослуживцы не
испытывали к нему ласковых чувств и коллективно не явились на его
похороны. Вы уж извините... - Это ты не передо мной, а перед тем покойным
Серафимом извиняйся, - успокоил я Костю. - У него, видать, дрянной нрав
был, в этом я ему не двойник. Только клеветники могут утверждать, что у
меня характер плохой... А лично он никаких сочинений о себе не оставил?
- Я слыхал, что есть какая-то книга, где Пятизайцев сам о себе
рассказывает, - смущенно признался Костя. - Но я ее не читал. Меня те
книги интересуют, где о кулинарии земной речь идет.

15. ПРИБЫТИЕ НА ФЕМИДУ
За двое суток до моего прибытия на Фемиду подкатилась ко мне новая
волна страха. Теперь салон звездолета казался мне безопасно-уютным
местечком - век бы прожил здесь среди: мирных подкидышей и симпатичных
стюардесс. Все предстоящее впереди стало для меня темной могильной ямой,
куда меня вскоре столкнут (о, глупость моя!) по моему же желанию.
Последнюю ночь своего пребывания в звездолете я провел без сна. Утром, во
время завтрака, Юрик сказал мне:
- Ты, Фима, сегодня имеешь бледный вид. Если бы я не знал, что ты -
отпетый герой, я бы подумал, что тебя напугал кто-то.
- Меня сам черт не испугает! - соврал я. - У меня желудок побаливает,
я переел вчера.
- То-то у тебя и аппетит сегодня в отлучке... Ну, на Фемиде
накушаешься заново!
Я наводил справки - еды там запасено на века. Ты будешь последним
едоком в Храме Одиночества. Ведь наша охрана труда установила, что ни один
из жителей Кумы не должен больше бывать на Фемиде, поскольку это
потрясательно для психики. Через три часа после этого завтрака на
телеэкране возникла Фемида. Издали она выглядела эдаким зеленым раем:
сплошные леса, не поврежденные цивилизацией. Там ждала меня тишина, о
которой я так мечтал на Земле, но теперь я с радостью променял бы эту
будущую тишину на самую разнузданную земную музыку.
- Фима, призадумайся в последний раз! - тихо произнес Юрий. - Лучше
бы тебе миновать эту планету и лететь со мной на Куму, а потом вертаиуться
на Землю твою. Ведь тот ученыйодиночествовед, который сейчас на Фемиде
жительствует, улетит с нашим звездолетом домой. Ты будешь там одинок, как
перстень! Тебя поджидает там девятая степень одиночества! Предпоследняя!
- А последняя какова?
- Десятая степень - это когда субъект уже в могиле.
- Не пужай меня, Юрик!
Я еще живой покуда,
Я еще в расцвете лет,
А помру - и знать не буду,
Что меня на свете нет.
В этот момент звездолет снизился над Фемидой. Я надел плащ, взял
рюкзак и вместе с Юрием и бортпроводницей направился к внутреннему трапу,
ведущему в трюм небесного корабля. Все подкидыши встали со своих мест и
склонили головы.
- Они печально сочувствуют тебе, - пояснил Юрик.
Сдерживая дрожь, я отвесил иномирянам бодрый поклон и произнес
четверостишие:
Не хороните раньше времени
Того, чья воля не слаба,
Кого булыжником по темени
Еще не трахнула судьба!
Через минуту мы с другом разместились в ладье-лифте. Стюардесса
нажала нужную кнопку, в днище корабля раскрылся люк, и мы начали плавно
опускаться. Под нами находилось четырехугольное здание с плоской крышей.
Стоял ясный день, зеленоватое солнце светило не хуже земного. Из густой
лесной чащи доносились завывания неведомых животных. Я вынул из кармана
плаща берет и поскорее напялил его себе на голову, чтобы Юрик не заметил,
что волосы у меня дыбом встают от страха. Но вот наша небесная ладья
плавно опустилась на плоскую, мощенную каменными брусками кровлю. Ближе к
ее левому краю находилась надстройка из черного гранита, чем-то
напоминающая склеп. Мы вошли в эту надстройку. Почти весь пол в ней
занимала массивная стальная плита. Возле нее торчали из пола две широкие
клавиши, на которых виднелись какие-то письмена. Юрик нажал ногой одну из
них и пояснил мне, что этим он подал одиночествоведу сигнал о нашем
прибытии. Затем нажал на другую, и стальная плита плавно встала на попа. Я
увидал каменную лестницу, уходящую в глубь здания. По ней, перепрыгивая
через ступеньки, бежал к нам седой иномирянин с портфелем в руке. Он
подскочил к нам, нервически дрожа, прокудахтал что-то и устремился к
лифту-ладье. Там, кинув портфель к ногам, он сел на скамейку, обеими
руками вцепился в поручни и с каким-то нелепо-обрадованным видом стал
вслушиваться в злобные завывания неведомых зверей. Юрик направился к
ученому и, указав на меня, стал ему что-то втолковывать. Тот отвечал
отрывисто и хрипло, лицо его судорожно подергивалось.
- Серафим, - обратился ко мне Юрий, - этот одиночествовед
катастрофически запрещает тебе отбывать срок здесь! Он здесь обленился,
обмишулился, обезволел, обессилел, оседовласился, одурел, опупел,
ополоумел, одичал от окаянного одиночества.
- Юра, но ведь там безопаснее, чем в лесу. И потом этот ученый не
знает таких слов, это земные слова. Это ты, Юрик, от себя брешешь.
- Ну и пусть от себя! Один наш мудрец так сказал: "Малая ложь,
приплюсованная к большой правде, делает правду более убедительной..." Но я
вижу, что тебя, отважного, не уговоришь. Однако имей в виду: эта дверь, -
он указал рукой на стоявшую вертикально плиту, - открывается только
снаружи. Изнутри ты ее не откроешь.
После этого мой друг подошел к ученому, что-то сказал ему, и тот
нехотя повел нас вниз по лестнице. Первым делом он стал ходить с нами по
длиннющим коридорам тех этажей, где находились кельи - бывшие камеры.
Замков на дверях нет - заходи в любую. Все они были абсолютно одинаковы.
Окон не имелось ни в кельях, ни в коридорах, но потолки, стены и полы
излучали ровный, спокойный свет. Голоса наши звучали приглушенно, а шагов
вовсе не было слышно, поскольку здание построено из особых
звукопоглощающих стройматериалов.
Ученый-одиночествоведвел себя нервно, ему явно не. терпелось на
крышу. Я понял, что мне надо поскорее выбрать себе жилплощадь. Когда мы,
шагая по коридору на втором этаже, дошли до того места, где коридор
поворачивает под прямым углом вправо, я отсчитал двенадцать дверей - и
открыл тринадцатую. 13 - число-сирота, обижают его люди, всякие пакости
ему приписывают. А я его жалею, стараюсь оказать ему доверие. И за это оно
иногда мне помогает. Однажды мы с Настей на билет No 13 холодильник по
денежновещевой лотерее выиграли.
Стандартная келья-камера имела неплохую меблировку: письменный стол,
стул, кровать, возле нее - ночной столик. Узенькая дверь вела в санузел,
где находились душ, умывальник и унитаз. Водопровод был в полной
исправности. Но меня огорчило, что зеркала нет. И тут
ученый-одиночествовед пояснил мне - через Юрика, - что во всем Храме
Одиночества нет ни единого зеркала. Ведь ежели кто-то видит свое
отражение, то это уже не полное одиночество.
Я положил рюкзак на стул, топор на ночной столик, повесил плащ и
берет на маленькую вешалку у входа в санузел, а затем поинтересовался, где
мне добыть матрас, одеяло, подушку, простыню, - ведь кровать-то голая.
Юрик потараторил с ученым и объяснил мне, что беспокоиться незачем, здесь
имеется обслуживающий персонал, автоматические существа. Они - безмолвные,
бессловесные, беззвучные, бесшумные. По-куманиански они называются
баратумы, а если на русский перевести - заботники... А сейчас ученый
покажет некоторые здешние помещения.
Когда вышли мы в коридор, то увидали, что навстречу шагает
человекообразная фигура. Подобные автоматы уже тысячекратно описаны и в
фантастической и в реалистической литературе, поэтому скажу только, что
заботник был сделан из металла и пластмассы, имел туловище, руки, ноги и
голову с ушами и глазами; рот и нос отсутствовали. Неся большой мешок из
синтетической ткани, он, не поприветствовав нас, прошел мимо и вошел в мою
келью. Меня неприятно удивило: как это он проникал, что я выбрал именно
эту жилплощадь? Ведь никто ему об этом не сообщил.
Ученый повел нас в столовую, находящуюся в первом этаже. Мы вошли в
большой зал, посреди которого стоял небольшой стол; его металлические
ноги, тай же как и ножки стоящего возле него стула, были намертво
вмонтированы в пол. Вдоль правой стены зала протянулся ряд табличек с
изображениями различных кушаний и напитков. Под каждой табличкой белела
кнопка.
- Попробуй вкусность пищи, - предложил мне Юрик, и я нажал кнопку под
табличкой, на которой была изображена тарелка с кашей, вроде манной. Затем
сел за стол, и через несколько секунд в левой стороне зала открылась в
стене дверь и ко мне направился голубоватый заботник. Он поставил на стол
металлическую тарелку с кашей, которая оказалась вполне съедобной. После
этого я заказал себе какой-то розоватый напиток, и заботник принес мне
металлический стакан с этим напитком.
- А чаю у вас не имеется? - задал я вопрос механическому официанту.
Ранним утром чашка чаю -
Это замечательно!
Я без чаю одичаю,
Сгину окончательно.
Но никакого ответа не последовало.
Мы покинули столовую и направились в библиотеку. Шагая туда, мы
прошли мимо массивной стальной двери, совсем не похожей на двери келий; к
тому же на ней были изображены две скрещенные руки - ладонями вперед.
Одиночествовед пояснил нам, что это - знак запрета. Здесь находится
энергоблок. Живым существам входить туда нельзя, они могут разрушить свое
здоровье. Кроме того, в эпоху жуткого средневековья, когда здесь была
тюрьма, зарегистрированы случаи побегов через энергоблок. Все убегуны были
зверски съедены зверями.
Мы вошли в библиотеку, она вообще никакой двери не имела, входи - и
бери что тебе угодно. Там стояло множество стеллажей, полных книгами, и
ученый - через Юрика - выразил сожаление, что я неграмотен. Ведь все эти
тома изданы Куманианским Институтом по Изучению Одиночества. Здесь - труды
многих поколений одиночествоведов, здесь описаны все психологические
явления, возникающие на каждой из восьми степеней. Но девятая степень
одиночества еще никем не описана. Она неописуема, непостижима,
непознаваема, нерассказуема, необъяснима.
Чего-чего, а одиночества я никогда не боялся, поэтому этот разговор
был мне не интересен, и я задал практический вопрос: не бывает ли здесь
перебоев в работе пищеблока, в подаче электроэнергии? В ответ мне было
заявлено, что никаких перебоев о питанием быть не может, ибо непортящихся
продуктов запасено здесь на шесть риртонов (столетий), а атомно-иридиевый
энергодатчик рассчитан на неисчерпаемость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14